Annotation Бет всего шестнадцать, но она уже познала горечь потерь, отчуждения и предательства. Всё, что у нее осталось, – ночной город, стены которого она порывает бесчисленными граффити. Но неожиданно Бэт узнает, что есть и другой, тайный Лондон: город призрачных поездов и надменных отражений, бродячих статуй и танцующего Лампового народа, город Женщин в стенах и юного Бога-оборванца. Город, оставленный Богиней Улиц и отчаянно нуждающийся в ней. Город, пожираемый стальным чудовищем, имя которому – Высь. Именно в этом городе Бэт предстоит найти свое место, свою любовь… и свою войну. * * * Том Поллок Часть ІГлава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Часть IIГлава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14 Глава 15 Глава 16 Глава 17 Глава 18 Глава 19 Глава 20 Глава 21 Глава 22 Глава 23 Глава 24 Глава 25 Глава 26 Глава 27 Глава 28 Глава 29 Глава 30 Часть IIIГлава 31 Глава 32 Глава 33 Глава 34 Глава 35 Глава 36 Глава 37 Глава 38 Глава 39 Глава 40 Глава 41 Глава 42 Глава 43 Глава 44 Глава 45 Глава 46 Глава 47 Глава 48 Глава 49 Глава 50 Глава 51 Глава 52 Часть IVГлава 53 Глава 54 Глава 55 Глава 56 Глава 57 Благодарности notes1 2 3 4 5 6 7 8 9 * * * Том Поллок Сын города Лиззи, за всё Tom Pollock THE SKYSCRAPER THRONE TRILOGY: BOOK 1: THE CITY’S SON First published in the English language by Ouercus Editions Limited Печатается с разрешения издательства Ouercus Editions Limited. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Перевод с английского Марии Фетисовой Copyright © 2012 by Tom Pollock Часть І Мальчик с городом в коже Глава 1 Я охочусь. Солнце садится над Баттерси, его лучи расчерчивают кирпичную кладку боевой раскраской, пока я иду по следу через железнодорожные туннели. Моя добыча уже недалеко: в воздухе горько воняет паленым, и каждые несколько ярдов обнаруживается очередной обуглившийся комок, некогда бывший крысой. Я набираю темп, нетерпеливо скользя по рельсам босыми ногами. Взмахнув копьем по низкой дуге, чувствую оставленный ею электрический след – верный признак чудовища. Город ни на что не обращает внимания. Проходя под кирпичными сводами, люди входят и выходят из газетного киоска и винного магазина; двое школьников болтают – обмениваются небылицами о девочке, которая им обоим нравится. А потом – над смехом, стоном вечерних пробок, басами отдаленной музыки и всеми остальными звуками города – я слышу ее дикий, визжащий тормозами крик. Сердце мое сжимается. Они и понятия не имеют, в какой опасности находятся, никто из них, не теперь, когда она освободилась, когда проснулась. Во имя Госпожи Улиц, она проснулась. Я взял ее след на Кингс-Кросс, в гнездилище переплетенной стали к северу от станции. Она бросила свой поезд, большой грузовой локомотив, и тот замер, лишившись ее живительного духа. Ошеломленный машинист все никак не мог взять в толк, что случилось с машиной. Другие поезда сдавали назад, в веренице ярко светящихся окон ворчали пассажиры, играя со своими телефонами и удивляясь, какого черта образовалась эта пробка. С той минуты я крепко сел ей на хвост: неустанный охотник. Что ж… почти неустанный. Однажды я отпустил ее – мне пришлось. Ее след шел через строительные площадки Святого Павла, мимо Собора, прямо под когтистыми тенями стрел кранов. Высь – Король Кранов. Даже мне нельзя вторгаться на его территорию. Клянусь, я ощутил его металлические пальцы, тянущиеся убить меня, и бросился бежать. Но с легкостью вернулся на след. Мертвый мальчик, лежавший поперек рельсов под сгоревшей сигнальной будкой, не дал пройти мимо. На вид ему было около пятнадцати, возможно всего на несколько месяцев младше меня, но изуродованное лицо не позволяло сказать с уверенностью: высохшая кожа растрескалась и почернела, на месте выкипевших глаз зияли пустые глазницы. Только металлический аэрозольный баллончик в правой руке остался не тронут напряжением. Но помедлить меня вынудило не тело – как ни печально, я видел трупы и пострашнее. Меня заинтересовал кровавый отпечаток колеса, пересекающий след, разрезавший грудь мальчика под прямым углом к рельсам. Мгновение я изо всех сил пытался найти в этом смысл. Затем увидел дыру, проломленную в кирпичной стене виадука, и мурашки неверия закололи загривок. Она сбежала с железной дороги. Она ушла. Как, во имя Темзы?.. Вот тогда-то я и начал сомневаться: если она настолько всемогуща, в моих ли силах ее остановить? По всему городу засияли фонари – Натриевые танцовщицы проснулись, потягиваясь и разогревая конечности, озаряя стеклянные плафоны светом. Я просунул пальцы в пролом в кирпичной кладке и перемахнул через край виадука, мягко приземлившись на тротуаре. Потом под покровом сгущающихся сумерек проворно прошмыгнул на улицы. Теперь я жду в тупичке, прислушиваясь к мерному капанью воды из ржавой трубы, и успокаиваю себя, позволяя стуку воды стать ритмом моего сердцебиения. Моя позиция открыта, мое копье готово. Здесь ее след обрывается. Бреньк-клац-клац, бреньк-клац-клац… Я ощущаю ее вибрации через землю. Лиса вывиливает из-за пары стальных мусорных бачков и бежит по дороге, оставляя за собой шлейф вони. Я с тихим шипением выпускаю воздух из легких. Бреньк-клац-клац, бреньк-клац-клац… Бетонный сланец на земле начинает подрагивать, поднимается ветер, брызгая дождем мне в лицо. Запах гари исходит от стены в конце тупика, выдыхаемый порами кирпичей. Пронзительный вопль наполняет воздух: визг стали о сталь, подобный крику лошади. Клацанье становится громче, трясутся и лязгают мусорные бачки, падающие на землю. Я слышу призрак парового свистка: ее печальный, старомодный боевой клич, и присаживаюсь на корточки, сгруппировавшись поплотнее. Через известковую стену передо мной начинает сочиться свет, обозначая два ослепительных глаза дальнего света. Я слышу стук ее колес, мчащихся на меня дорожкой молнии. Крик вырывается из моего горла, чтобы поприветствовать ее, прокляв всеми именами: Локо Мотив, Поезд-призрак, Рельсовая химера… …и, когда она взрыкивает на меня, я отпрыгиваю вбок и наношу удар… Глава 2 – Бет, давай же, – прошептала Карандаш, – нужно идти. Бет, пару раз крутанув руке баллончик, изучала рисунок, который распылила на асфальте спортивной площадки. – Бет… – Я еще не закончила, Кара, – в тусклом отблеске ближайших фонарей Бет видела, как пальцы девушки-пакистанки нервно теребят косынку. – Не будь ребенком. Карандаш раздраженно прохаживалась взад-вперед: – Ребенком? А мы кто? Ты своей краски нанюхалась? Я не шучу, Би. Если кто-нибудь придет, нас исключат. Бет потрясла аэрозольный баллончик: – Кара, сейчас четыре утра. Школа закрыта. Даже крысы махнули хвостами и разошлись по домам. Мы прикрыли лица от камер, когда перелезали через стену, и света здесь с гулькин нос. Вокруг никого нет, нас не опознают, так что еще тебя беспокоит? – Бет говорила спокойно, хотя и чувствовала тугой узел волнения в груди. Она посветила фонариком на рисунок у своих ног. Портрет доктора Джулиана Солта, главного математика Фростфилдской средней школы, получался недурно: лучше, чем она ожидала, учитывая, что работать приходилось в спешке и темноте. У нее идеально вышли его нахмуренные брови, впалые щеки и тусклые грозные очки. Сорняки, проросшие через асфальт, добавляли выразительности: они выглядели как неряшливые волосы в носу. Справедливости ради следовало признать: Бет также наградила учителя некротической отслаивающейся кожей и двенадцатифутовым раздвоенным языком, явно допустив некоторую художественную неточность, но все же… «Это несомненно ты, ты, дерьмо». – Бет, смотри, – зашипела Кара, заставив Бет подпрыгнуть. – Что? – Вон там, – показала Кара. – Свет… Бет глянула вверх. Одно из окон, выходящих на школу, светилось приглушенным зловеще-оранжевым светом. Бет раздраженно выдохнула: – Наверное, какой-то старой тетке просто приспичило. – Нас оттуда видно, – настаивала Кара. – Да кому какое дело? – пробормотала Бет, снова поворачиваясь к рисунку. Каждый фростфилдский двенадцатиклассник знал, что Бет с Солтом враги, но это было обычное противостояние учителя и ученика, из-за которого она бы не стала приходить сюда. Возмездия требовало отношение Солта к Каре. Бет не знала, почему, но он, казалось, получал порочное удовольствие, унижая ее лучшую подругу. Солт оставлял Кару после уроков вполовину меньше, чем Бет, но после этих наказаний она каждый раз едва сдерживала слезы. А на понедельничном уроке математики, когда Кара попросилась выйти в туалет, Солт категорически отказал. Он продолжил рассказывать о квадратных уравнениях, не спуская глаз с Кары, а на его лице играла улыбка, словно он подзадоривал ее противостоять ему – словно знал, что она не осмелится. Кара продолжала держать руку поднятой, но какое-то время спустя та задрожала. Когда девушка сложилась от боли пополам, не в силах больше сдерживаться, Бет сама вытащила подругу из-за парты и вывела из класса. Пробегая по коридору, они услышали разразившийся смех. Позже, стоя за углом естественнонаучной секции, Бет спросила: – Почему ты не вышла? Он не смог бы тебя остановить, так почему ты просто не ушла? На лице Кары застыла шутовская улыбка, всегда сопровождавшая внутреннюю панику: – Просто я… – она проглотила половину слов, не отрывая взгляда от собственных ботинок. – Просто я каждую секунду думала, что надо продержаться всего лишь еще одну секунду, еще одну – и все станет хорошо. И мне не придется… ты знаешь. «Бросать ему вызов». Бет сама закончила предложение, крепко обнимая подругу. Она знала, в чем заключалась сила Кары, видела это каждый день: противостояние без сопротивления. Кара держала удар, но никогда не била в ответ. И тогда Бет решила: нужно что-то сделать. И рисунок как раз и был чем-то. Она направила луч фонарика на свою работу, и напряжение в груди сменилось теплым сиянием удовлетворения. «Неоновый кошмар, – подумала она. – Уродство тебе к лицу, док». – Бет Брэдли, – прошептала Кара. Ее голос по-прежнему звучал испуганно, но на этот раз немного благоговейно. – Ты – псих высшего ранга. – Ага, знаю, – ответила Бет, и по ее лицу расползлась улыбка. – Но я действительно хороша… Пронзительный вой прорезал ночь: к ним неслась полицейская сирена. Бет, инстинктивно присев на корточки, натянула капюшон на короткие растрепанные волосы. – Проклятье, – запаниковав еще сильнее, прошептала Кара. – Я же говорила — нас видели. Должно быть, они и вызвали – наверно, подумали, мы хотим что-нибудь украсть. – Что, например? – буркнула Бет в ответ. – Секретный рецепт столовского пирога из мышиного помета? В школе тырить-то нечего. Кара потянула Бет за рукав: – Неважно – надо выбираться отсюда. Бет дернула рукав обратно и опустилась на оба колена, судорожно добавляя тень на линию подбородка. Все надо делать как следует. – Би, надо уходить, – Кара в смятении переступала с ноги на ногу. – Так иди, – прошипела Бет. – Без тебя не пойду, – обиженно буркнула Кара. Бет не поднимала взгляда: – Кара, если ты не убежишь прямо сейчас, я расскажу Леону Батлеру, что это ты намалевала замазкой то стихотворение на его парте. На мгновение повисло потрясенное молчание, потом Кара выдохнула: «Сучка». – Леон, мой лев, я буду прайдом для тебя. И даже больше… – нараспев процитировала Бет шепотом. Она не могла сдержать ухмылку, когда Кара удалилась, ругаясь под нос. Продолжая рисовать, Бет приподнялась с колен, готовая дать деру, Сирены выли уже совсем близко. У-а-а-а-у-у-у-у… Взвизг повторился еще раз, а потом оборвался на середине. Девушка услышала, как отворилась, а потом хлопнула дверца машины. За спиной задребезжали ворота. Школа была заперта, и копам пришлось перелезать, как и им с Карой. Бет прыснула цветом в богатое скопление бородавок под глазом нарисованного Солта. – Эй! Крик пустил волну страха по ее позвоночнику. «Какой отстой», – подумала она. Девушка затолкала трафареты и краски обратно в рюкзак, выключила фонарик и побежала. Тяжелые ботинки бухали по асфальту позади нее, но она не оборачивалась – незачем показывать им лицо. Ветер свистел в ушах: Бет мчалась, опустив голову, молясь, чтобы полицейские у нее на хвосте оказались отягчены бронежилетами и дубинками, чтобы она оказалась быстрее… Бет подняла глаза, и паника тут же скрутила желудок. Копы гнали ее в тупик. Перед нею выросла самая высокая стена школьного забора, примыкающая к плотному клубку кустов и деревьев вокруг железнодорожных путей: десять гладких неперелезаемых футов. Бет изо всех сил напрягла ноги, отчаянно стараясь набрать разгон, и прыгнула. Ее пальцы царапнули бетонную стену, не достав до верха нескольких дюймов, и она полетела вниз. Твою мать. Она снова бросилась на стену, и снова ей не хватило нескольких дюймов. Грудь жгло одышкой и отчаянием. – Би, – произнес чей-то шепот. Бет повернулась. Кара бежала к ней вдоль стены, ее хиджаб сбился и болтался на уровне рта, как у бандита. – Я же велела тебе уходить! – яростно, но с облегчением прошептала Бет. – Ага, щаз. Едва взлетев сюда, я поняла: ты низковата для этого. – Кара упала на одно колено и сцепила руки замком. Бет сверкнула быстрой улыбкой и приняла помощь; мгновение спустя она втащила подругу за собой. – Разделимся, – прошептала Бет, приземлившись с другой стороны, и вздрогнула от боли, пронзившей руки; ее угораздило угодить прямо в крапивные заросли. – Я догоню тебя, как обычно. Девушки слышали, как их преследователи ругались, тяжело дыша, по ту сторону забора. Один из мужчин пропыхтел: – Подсади меня. Кара повернула направо, а Бет бросилась налево, петляя между деревьями. Дыхание вырывалось со свистом, отдающимся в ушах. Ветки и разбитые бутылки хрустели под ногами. Дорогу преградил забор, но Бет приметила рваную дыру у основания и нырнула в нее, пробиваясь на смутно вырисовывающуюся забетонированную площадку. Девушка пригнулась за старой ржавеющей машиной с выбитыми окнами, судорожно глотая воздух. По ближайшему мосту промчался поезд, угловатые всполохи света прорезали темноту. Она попыталась разобрать хоть что-нибудь за стихающим клацаньем поезда и собственным оглушительным сердцебиением, но не услышала никаких звуков преследования. Девушка полезла в рюкзак за измятой кожаной курткой, стянула толстовку и запихала ее поверх баллончиков с краской. Ее ноги так дрожали из-за адреналина, что она покачивалась и почти падала. «Мило, Бет, – придирчиво подумала она. – Просто ништяк. Теперь, если сможешь перестать ходить, как испуганная индюшка, тебе даже удастся пройти полпути вниз по улице, прежде чем мусора тебя повяжут». Застегнув куртку, она пошла вперед – настолько непринужденно, насколько только могла. Кара ждала на углу Уиттэршем-роуд и Шекспир-роуд, по обеим сторонам которых тянулись краснокирпичные террасы с пестрыми садиками. Как и всегда, нервничая, она проверяла и перепроверяла свое отражение в карманном зеркальце, изыскивая малейшие изъяны. Бет улыбнулась, несмотря на подавленное настроение: только Кара Хан могла накрасить глаза, собираясь заняться ночным вандализмом. Почтовый ящик, рядом с которым стояла Кара, был, вероятно, самым разграффиченным местом во всем Лондоне: радужное буйство похабщины, изречений, мультяшных зверей и гротескных монстров. По традиции местных граффитчиков внести свой вклад в роспись Уиттэршемского ящика, в прошлом гору Кара и Бет изобразили себя на объявлении о розыске преступников с вытянутыми глупыми лицами. Те рисунки были уже давно погребены под работами других художников района. Подойдя ближе, Бет вяло отсалютовала. Кара просто посмотрела на нее. – В один из таких дней, Элизабет Брэдли, – медленно проговорила она, – ты добьешься того, что меня выгонят. И родители отрекутся от меня к шайтану. Бет улыбнулась подруге: – Что ж, значит, окажу тебе услугу. Сможешь заниматься граффити, когда захочешь, и прятаться не придется. – Спасибо, когда я стану бездомным голодающим позором моей семьи, эта мысль, уверена, согреет меня. Бет потерла кроссовкой об асфальт и ухмыльнулась сарказму Кары. – Значит, будешь жить со мной, – предложила она. – По крайней мере, сможешь выйти замуж за кого захочешь. Губы Кары вытянулись в тонкую линию, в голос закралась напряженность: – То, что у тебя было аж два парня, делает тебя мировым свадебным гуру, да? – На два больше, чем у тебя, – пробормотала Бет, но Кара пропустила ее замечание мимо ушей. – Мои старики помогут мне найти подходящего человека, – сказала она. – Дело в опыте, вот и все. Они знают брак, они знают меня, они… Бет прервала подругу: – Кара, они даже не знают, что ты здесь. Кара покраснела и отвела взгляд. Внезапно устыдившись, Бет шагнула вперед и крепко обняла подругу: – Не слушай меня, окей? – пробормотала она в косынку Кары. – Я веду себя, как корова, и знаю это. Просто боюсь, что твои старики выдадут тебя за какого-нибудь бухгалтера в бежевом костюме, бежевых трусах и с чертовой бежевой душой, после чего мне придется разрисовывать стены Восточного Лондона одной. – Да никогда в жизни, – прошептала Кара, и Бет знала, что это правда. Кара никогда от нее не уйдет. Она посмотрела через плечо подруги. Небо начало светлеть. По улице выстроились телефонные столбы, их кабели казались наброшенными на восходящее солнце поводьями. Бет знала: когда взойдет солнце – и сегодня, и во все последующие дни – оно взойдет для них обеих, идущих бок о бок. – Ты в порядке? – спросила она. Кара слабо усмехнулась. – Ага. Только… Все это немного чертовски страшно, знаешь ли. – Знаю, – сказала Бет. – Это было сильно, просто хардкор. Я горжусь тобой, Карандаш Хан. – Бет еще раз крепко обняла подругу, а потом отпустила. – Только не выспимся мы сегодня. Мышцы на шее девушки свело напряжением, и, хотя глаза так и норовили закрыться, она по-прежнему ощущала тревогу. – Нечего рассчитывать, что я смогу убедить тебя прогулять вместе со мной первую пару уроков, а? Кара покусала нижнюю губу – осторожно, чтобы не смазался блеск для губ. – А ты не думаешь, что так мы привлечем к себе лишнее внимание? «Само собой разумеется, едва подумаешь об этом», – признала Бет, но, как всегда, чтобы увидеть очевидное, понадобилась Кара. Как маленький зверек, всегда находящий правильное место, где спрятаться, она обладала чутьем на все, что могло бы показаться подозрительным. – Как насчет порисовать оставшуюся ночь? – парировала Бет. – Пойдем быстрей – у меня вдохновение. Кара сказала маме, что переночует сегодня у Бет. Бет же, конечно, не требовалось никому ничего объяснять. Здесь, на улицах, было легко забыть, что она была еще чьей-то. Кара покачала головой своей собственной глупости, но расстегнула толстовку и вытащила аэрозольный баллончик. – Конечно, – кивнула она. – Думаю, сегодня я оторвусь. Они пустились на запад, в сердце города, навстречу рассвету, петляя среди строительных площадок с драными плакатами и забитых досками окон магазинов. Бет присела рядом с грудой битого бетона – велись какие-то дорожные работы – и распылила несколько черных линий. Большинство людей увидят в них лишь гудрон и тени; чтобы разглядеть атакующего носорога в переплетении краски и краев бетонных осколков, нужно стоять в строго определенном месте. Бет улыбнулась про себя. «Город – опасное место, если не обращать внимания». Она оставляла кусочки своей души вроде этого, по всему Лондону, и никто не знал, где. «Никто, кроме, может быть, Кары». Бет взглянула на подругу. Когда они делились секретами, это не походило на обмен заложниками, что Бет иногда наблюдала у других девочек. Кара действительно проявляла заботу, и это значило, что Бет тоже могла рискнуть проявить заботу. Кара была как бездонный колодец: можно было сбросить в нее любое количество маленьких страхов, зная, что они никогда не вернутся, чтобы ранить тебя. Начался дождь: слабая, непрекращающаяся, пронизывающая морось. Кара писала свои стихи на бордюрах и внутри телефонных будок, романтические контрапункты на розово-черных визитках с рекламой дешевого секса и видами услуг, перечисленных после имен, словно ученые степени: ХОЧЕШЬ ПОВЕСЕЛИТЬСЯ? ЗВОНИ КЛАРЕ: С/М, Т/В, А и О. …ты – кусочек пазла, которого мне не хватает. – Это великолепно, Кара, – пробормотала Бет, читая через плечо подруги. – Думаешь? – Кара встревожено пробежала глазами по строчкам. – Ага, – Бет ни черта не смыслила в поэзии, но почерк у Кары был прекрасный. Солнце медленно отбеливало здания цвета дыма до цвета старых костей. Мимо проносилось все больше машин. – Мы должны идти, – наконец сказала Кара, постучав по часам. Она нахмурилась, что-то разглядывая, потом добавила: – Наверное, стоит поехать на разных автобусах. Обычно мы не приходим в школу вместе – это может вызвать подозрение. Бет рассмеялась: – Немного попахивает паранойей. Кара застенчиво, почти гордо ей улыбнулась: – Ты же знаешь меня, Би, паранойя – мой конек. Она вывела их в узкий переулок, и подруги вскользнули в суету толпы. Кара поехала на первом автобусе. Ожидая следующего, Бет почувствовала себя шпионом или супергероем, надевшим свою тайную личину. Глава 3 Может быть, это один из его червяков нашел меня, унюхав через густой ил на берегу реки, или, возможно, голубь, парящий над головой, из какой-то стаи, гнездящейся на крышах башен. Все, что я знаю, так это то, что я просыпаюсь, а Гаттергласс нависает надо мною. – Ой-ой, ты совсем в лоскуты, да? – серьезно говорит старый монстр. – Доброе утро, Высочество. Он – Глас сегодня «он» – смотрит на меня сверху вниз своими глазами – разбитыми яичными скорлупками. Старая китайская лапша затвердела на его подбородке гнусной бородой, мусорно мешковое пальто бугрится карабкающимися под ним крысами. – Доб… – начинаю было я, как вдруг боль ожогов окатывает меня, вымывая слова. Я глубоко вдыхаю и отпихиваю его. Мне нужен воздух. Он где-то умыкнул шину, и теперь его талия вместо обычных ног заканчивается колесом. Проворные коричневые грызуны бегают внутри, откатывая его обратно. Я стискиваю зубы, пока не подчиняю себе боль, затем потихоньку осматриваюсь вокруг. Я на илистом берегу под мостом на южной стороне реки – Воксхолл, судя по бронзовым статуям по бокам. Солнце пылает высоко в небе. – Как долго? – горло мое сжимается, будто ржавый замок. – Слишком долго, откровенно говоря, – отвечает Глас. – Даже лисы пришли раньше. Нужно ли мне напоминать тебе, что ты находишься под моей ответственностью? При условии, конечно, что ответственность – это слово, которое ваше грязное маленькое Высочество понимает. Если с тобой что-нибудь случится, мне придется держать ответ перед Госпожой Улиц. Я закрываю глаза, избегая режущего света, воздерживаясь от очевидного ответа. Госпожа Улиц, Наша Уличная Леди, моя мать, исчезнувшая более пятнадцати лет назад. Я ненавижу, что Гаттергласс по-прежнему почти преклоняет чертовы колена, всякий раз, когда произносит ее имя. – Если она когда-нибудь вернется, – говорю я, – ты действительно думаешь, что ей будет не все равно, в каких именно кучах лондонского дерьма я спал? – Когда она вернется, – мягко поправляет меня Глас. Я не спорю с ним, потому что не очень-то вежливо называть чью-то веру нелепой. В основном по утрам вы можете найти его (или ее, зависит от того, какое в этот день у Гласа тело) на краю свалки, мечтательно глядящим на восходящее над Майл-Эндом солнце в ожидании дня, когда бездомные кошки замаршируют по тротуарам и уличные таблички перестроятся, чтобы составить настоящее имя Госпожи Улиц: дня, когда их Богиня вернется. Из его шины вырывается воздух, когда он опускается возле меня, распахивает черный пластик своего пальто и выбирает один из привязанных там шприцев. Опять совершал набег на больничные мусорные баки. Он вонзает кончик иголки в мою руку, нажимает на плунжер, и почти мгновенно боль отступает. – Какой ужас, – снова бормочет он. – Садись. Давай оценим повреждения. Я, понемногу скрипя, скособочиваюсь в какую-то скрюченную позу – лучшее, на что я сейчас способен. Аккуратные стежки соединяют мои глубокие раны; игла, оставившая их, уходит обратно в руку Гласа, обрезки ниток тихо подхватывает ветер. – Ого, – бурчу я, прикасаясь к стежкам, – Должно быть, я действительно валялся в отключке, раз не чувствовал этого. – Лежал, как мертвый, – подтвердил Гаттергласс. – Но не умер, однако же, в немалой степени благодаря твоему покорному слуге и нисколечко не благодаря тебе. Мне приходится опереться на копье, чтобы встать. Я по-прежнему чувствую жужжание электричества в железе – от удара по призраку. Глас отчитывает меня, поглаживая по щеке пальцами – треснувшими колпачками от ручек. Мусорный дух страшно привередлив – думаю, из-за необходимости каждый день собирать себе новое тело из городских отбросов он знает, где что лежит. – Я охотился, – начинаю рассказывать я о прошлой ночи, но он не слушает: – Посмотри на себя, грязнуля… – Глас, это Рельсовая химера… – Накладывая эти стежки, я стер все пальцы, – жалуется он. – Никакого сочувствия к бедному старому мусорному… – Глас! – огрызаюсь я немного грубее, чем хотел, и он отшатывается и замолкает, укоризненно глядя на меня. Я тяжело вздыхаю, а потом просто говорю: – Призрак освободился от рельсов. Сбежал. Повисает долгая тишина, единственным звуком становится топоток бриза по глади реки. Когда Глас наконец начинает говорить, голос его звучит ровно: – Это невозможно. – Глас, говорю тебе… – Нет, – продолжает настаивать он. – Рельсовые химеры – это электричество: его память, его мечты. Рельсы – их проводники. Химеры и нескольких минут не проживут, оторвавшись от них. – Что ж, прими это от сына Богини, костлявую задницу которого отпинали в трех милях от ближайшего железнодорожного пути: это возможной. – мой крик эхом отскакивает от бетонных опор моста. Я сажусь на корточки, массируя пальцами напряженные виски. – Глас, она была такой сильной, – спокойно продолжаю я. Воспоминания о свирепом белом напряжении высоковольтных зубов въелись в мою кожу Я вздрагиваю. – Я ранил ее, но… Она, должно быть, оставила меня умирать. Я никогда не встречал подобных призраков. Она даже не пыталась убежать – просто шла прямо на меня. – …словно сама охотилась на тебя,? – спрашивает Глас, и я резко вскидываю глаза. Потому что именно так и было. Гаттергласс говорит очень тихо. Все крысы, червяки и муравьи, оживляющие его, затихают, и мгновение он выглядит мертвым. – Филиус, – мягко произносит мусорный дух. Он больше не кажется озадаченным. Только очень, очень напуганным. – Кто-нибудь видел, как ты охотился на того призрака? – Что? Нет. А что? – Филиус… – Никто не видел меня, Глас, я просто охотился. Я был… – Потом я запинаюсь, потому что это не совсем верно: кое-кто видел. Боль набухает в моем желудке, когда я понимаю, о чем он спрашивает. – Она прошла мимо Святого Павла, – шепчу я. – Рельсовая химера вошла во владения Выси, – говорит Глас. Я киваю, чувствуя пронизывающий холод, будто мои кости пузырятся льдом. – …и появилась с другой стороны, – мрачно продолжает он, – свободная от рельсов, более сердитая и более могущественная, чем имеет право быть, и она шла за тобой. – Я слышу напряжение принудительного спокойствия на его подобранных на помойке голосовых связках. – Филиус, – говорит Глас, – ты должен быть готовым к страшному. – Он опускается, пока его скорлупки не оказываются на одном уровне с моими глазами. – Что, если тот призрак не «сбежал»? Что, если он был освобожден…? Незаконченный вопрос повисает в воздухе. Я мысленно договариваю его: «Что, если он был освобожден Высью?» Через реку, со стройки вокруг Святого Павла, доносятся гул и лязг. Краны Выси обхватывают Собор, словно мраморную державу Сити. Высь — Король Кранов. Злейший враг моей матери. Его когти стали частью моих ночных кошмаров с тех самых пор, как я начал видеть сны. Он мог сделать это: осеняет меня, как, должно быть, осенило и Гласа, Высь – дока в электричестве. Подъемные краны и экскаваторы, пневматическое оружие – все работает на электричестве – он мог найти способ направить эту силу в призрак, разъярить его и посадить мне на хвост, едва я оказался поблизости. – Что, если это наконец произошло, Филиус? – шепчет Гаттергласс наполовину самому себе. – Что, если Высь взялся за тебя? Я сжимаю свое копье так сильно, что кажется – на костяшках вот-вот полопается кожа. – Мы должны доставить тебя домой – сейчас же, – говорит Глас. Он катит себя снова и снова по кругу, вдруг предельно сосредотачиваясь. – Мне нужно, чтобы ты вернулся на свалку – там безопасно, – пока я не выясню, что происходит. Если это Высь, он не ограничится Рельсовой химерой. Скоро придут волки и… Леди, спаси и сохрани! – пылко бормочет он, – проволока. Он начинает катиться к краю моста, дергая меня за руку, и мне приходится упираться ногами в песок, чтобы отцепиться. Что, если Высь взялся за тебя? …Высь взялся… В моей голове крутится и крутится мантра, кружа мою голову, хотя в этом и нет смысла: почему сейчас? Я уже шестнадцать лет живу без защиты матери. Чего же он ждал? Но чем дольше я думаю об этом, тем легче – ужасающе легче – мне в это поверить. Высь – чудовище из каждой сказки, которую мне рассказывали. Моя мать ненавидела его, Глас ненавидит его, и я ненавижу его тоже. Я чувствую, как ненависть сгущается вокруг моего сердца. Высь взялся… в глубине души я всегда знал, что так оно и будет. – Филиус? – нетерпеливо окликает меня Глас. – Нам пора идти. Я выпрямляюсь, морщась от вновь нахлынувшей волны ожоговой боли, и трясу головой. Глас вскидывает нарисованные пылью брови. – Не время упрямиться, Филиус. Если ты вдруг забыл – химера все еще там. И чуть не убила тебя прошлой ночью. – Так представь, что она сделает с остальным городом, – медленно говорю я. Перед мысленным взором встает почерневший труп вчерашнего мальчишки, и не один, а по штуке в каждой канаве. Эта невыносимо могущественная химера дика, неразборчива и свободна. Что, если Высь взялся за тебя. Мысль слишком неохватна, в голове не укладывается. Но если я позволю страху себя остановить, то этой ночью уже мое обуглившееся тело будет валяться на обочине. Высь пока в категории «что, если», а химера – уже «вот она». Хватаюсь за эту мысль почти с благодарностью. Лучше уж сосредоточиться на этом. – Негоже оставлять охоту незавершенной. Глава 4 Мистер Крэйфт, стоя перед классом, молол чушь о леди Шалот, но Бет не слушала, машинально рисуя всклокоченную принцессу-воительницу, разносящую зеркало на куски своей базукой. Из окна виднелся брезент, накинутый на ее прошлоночную работу Когда пришли они с Карой, портрет еще не был закрыт, вокруг него толпились остальные ученики, закатываясь кашлем от смеха и щелкая на телефоны. Бет почувствовала горячий прилив торжества и сжала руку Кары. Та нервно стиснула руку подруги в ответ. – Все окей, – сказала Бет, – пусть попробуют доказать, что это мы. Они даже прикопали свои рюкзаки и заляпанные краской толстовки под деревом рядом с железной дорогой, на случай обыска шкафчиков. – Мы в безопасности. Я найду тебя в конце дня, – пообещала Бет, отпуская Кару. – Мисс Брэдли! – вырванная голосом мистера Крэйфта из задумчивости, девушка вздрогнула, сломав карандаш. – Да, босс? – она осторожно подняла взгляд. Старый учитель английского взирал на нее со снисходительным возмущением, складывая листочек бумаги между пальцами. Его лицо было темным и морщинистым, будто корочка на подсохшем соусе. – Зайдите, пожалуйста, в кабинет миссис Горкасл. Она хотела бы побеседовать. По классу прокатилось невнятное «о-о-о-о-х», и у Бет сжалось горло, но она пожала плечами, пытаясь выглядеть спокойной. Девушка потратила несколько секунд, складывая из принцессы-воина самолетик и отправляя его в последний полет до мусорного ведра, прежде чем встала. «Окей, Бет: где наша не пропадала. Время надевать невинное лицо». Она взглянула на свое отражение в окне и вздохнула. Даже держа табличку с датой и временем ареста, она не выглядела бы более виновной. Девушка скривилась и вышла в коридор. В двери кабинета директрисы было маленькое круглое окошко, подойдя ближе, Бет заглянула в него… …и обмерла. За армированным стеклом она увидела три фигуры: директрису Горкасл собственной персоной, костлявую, одетую во все черное, доктора Солта, который, откровенно говоря, на асфальте, с гниющей плотью и всем прочим выглядел лучше… …и высокую худую девушку, стоящую в углу, теребя свой хиджаб. В Бет вскипела ярость: хотелось попасть туда, встать между Карой и учителями, защитить ее. «За Карой не числится никаких проступков – так какого черта?» – подумала Бет. Но потом увидела заляпанный грязью рюкзак на столе Горкасл и помятые распылители, расставленные рядом с ним, и негодование, растущее внутри нее, увяло. Бет вдруг почувствовала беззащитность и холод. Директриса, поджав тонкие губы, открыла дверь: – А, мисс Брэдли. Присоединяйся к нам. Бет протолкнулась мимо нее к столу, схватила рюкзак и забросила на плечо. Вспыхнув, она сердито посмотрела на директрису. Ничего не оставалось делать, кроме как признать свое – своим. – Так, – сказала директриса. – У тебя есть, что сказать в свое оправдание? Бет молчала, но ошеломленный голос в голове все повторял и повторял одну невозможную фразу: «Кара сдала тебя. Кара сдала тебя. Кара…» – Это очень серьезно, Элизабет, – подчеркнула директриса. – Ты будешь отстранена от уроков на время расследования данного дела, что может обернуться для тебя отчислением. И только личная просьба доктора Солта удерживает меня от того, чтобы привлечь полицию. Откровенно говоря, ты должна быть очень ему благодарна. У тебя есть, что сказать? Бет держала язык за зубами и безразлично смотрела перед собой, демонстрируя предательнице в углу, как это делается. – Что ж, очень хорошо, – кивнула директриса. – Я должна совершить несколько телефонных звонков. Джулиан, на пару слов? Доктор Солт вышел вместе с нею из комнаты. Бет не могла заставить себя посмотреть на Кару. Может, если она не станет смотреть, ее предателем каким-то непостижимым образом окажется кто-нибудь другой. Она почувствовала чрезвычайную, болезненную усталость и повалилась в кресло Горкасл. Внезапно ее накрыла волна гнева, и она пнула стол с такой силой, что тот проскрежетал по половицам. – Би, ты психически… – Как думаешь, сколько еще неприятностей я могу заработать, Парва;? – отрезала Бет, выплевывая настоящее имя Кары – первый раз за три года их дружбы. Кара сглотнула, и что-то блеснуло у нее на щеке – слеза. Кара заплакала. Бет инстинктивно потянулась обнять ее, но, опомнившись, уронила руки. И они бесполезно повисли по бокам. – Бет, я…. – Не говори этого, – прорычала Бет. – Если скажешь, что тебе жаль, Парва Хан, клянусь, я убью тебя до смерти. Только… только… – в ее голове вертелся всего лишь один вопрос. – Почему? – Он сказал, что… – голос Кары сорвался. Она попробовала еще раз: – Он сказал, что… – Что? – потребовала Бет. – Что же он сказал? Но Кара не закончила; вместо этого она съежилась и еще плотнее закуталась в хиджаб. – Ты сделала только хуже, Би, – печально заявила она. – Ты все испортила. Бет вглядывалась в лицо своей лучшей подруги, впервые за долгие годы не понимая ее. Глаза Кары были словно закрытые двери. Ощущение того, что произошла ошибка, липкой паутиной опутало горло Бет. – Кара, – прошептала она. – Кара, что все это значит? Что случилось? Кара? Кара молча обхватила себя руками, и Бет осознала, что первый раз за долгие годы не может ее прочитать. Это было сокрушительное открытие. «Я не понимаю, Кара». А если она не понимала Кару, значит, не понимала вообще ничего. Несколько минут спустя вернулась Горкасл. – Парва, – сказала она, – спасибо за помощь, можешь возвращаться в класс. Пока Кара поспешно выходила из кабинета, директриса изучала Бет. – Встань, – холодно приказала она и, когда Бет медленно поднялась со стула, не отводя взгляда, вздохнула. – Дети вроде тебя, Элизабет, – устало проговорила она, – дети вроде тебя… возможно, мне следовало бы просто передать тебя полиции. – Она явно подбирала слова. – Я оставила сообщение твоему отцу; жди здесь – он придет тебя забрать. Я воспользуюсь случаем, чтобы обсудить этот вопрос с ним. Сердце Бет, отбивающее миллион ударов в секунду, внезапно замедлилось, и на нее нахлынула слабость. Девушка принялась запихивать баллончики обратно в рюкзак. – Что же, подождем, – прошептала она. Глава 5 В три часа Бет наконец-то отпустили. Папа не перезвонил. Она отправилась в парк и несколько часов просто шагала взад и вперед, пожевывая ноготь на большом пальце и щурясь в небо, пока с него не сошли последние краски. Бет знала, что ей так или иначе придется встретиться с отцом, но легче от этого не становилось. В конце концов, пытаясь не обращать внимания на то, как сжался желудок, Бет заставила себя пойти домой. В прихожей было темно, и девушка запнулась о гору почтового мусора по дороге к двери гостиной. Рука слегка дрожала, когда Бет, подавив желание выбежать обратно на улицу, взялась за дверную ручку; вот уже несколько недель она не заходила в эту комнату. – Просто попытайся, – прошептала она, крепче сжимая холодный металл. Гостиная была похоронена под фотографиями; они покрывали каждый дюйм стен, валялись на ковре, как обломки разбившегося самолета, лежали стопками на каждом, кроме одного, стуле. Оставшийся стул занимал коренастый лысеющий мужчина, читавший книгу в мягкой обложке; Бет смогла разглядеть название на выцветшем корешке – «Тайна железного кондора». Отец не поднял взгляда на дочь. Внезапно девушка почувствовала, что в легких не хватает воздуха. По пути домой она прокручивала свои реплики снова и снова, мысленно стараясь выстроить рациональный разговор, но теперь?.. Она опустила взгляд на проплешину на папиной макушке и россыпь как будто приготовленных для птиц крошек на рубашке. Все ее репетиции оказались напрасными. В конечном итоге она просто выпалила: – Меня исключили. Он перевернул страницу; его глаза немного прищуривались, перебегая со строчки на строчку. Желудок Бет сжимался все сильнее. – Пап, ты слышишь? Пап, пожалуйста. Мне очень нужно, чтобы ты сосредоточился. Могут прийти из социальной службы и, может, полиции. Послушай, я… пап, я облажалась, серьезно. Пап, мне нужна пом… Она замолкла, когда он поднял на нее взгляд. Как-то вечером, три года и множество перемен назад, «Тайну железного кондора» читала мама Бет. Она любила старые шпионские романы о временах Холодной войны, о безопасно зловещем мире мягких фетровых шляп, зашифрованных кодов и бомб в портфелях. Тем вечером она отложила истрепанную мягкую обложку с тихим вздохом сожаления, не дойдя до части, которую с нетерпением ждала, но довольная, так как знала, что та будет ждать ее завтра. Нежно поцеловала мужа, перевернулась на другой бок и умерла во сне. Папа Бет проснулся, одной рукой обнимая жену. Она была восковой и холодной, а ее руки оказались неимоверно тяжелыми, когда он попытался их передвинуть. Это было утром тринадцатого дня рождения Бет. С той ночи он спал на стуле – Бет знала, что папа боится спать в спальне, хотя сомневалась, что он когда-либо в этом признается. С той ночи он читал и перечитывал эту книгу с почти неистовой яростью, пока та не начала распадаться в его руках. И с той ночи он смотрел на дочь так, с одинаково опустошенным, умоляющим изнеможением на лице. – Все в порядке, – неуверенно проговорила Бет, злясь на саму себя, что отступила так просто. – Я… Я что-нибудь придумаю… Я со всем разберусь. Он не ответил. Девушка осознала, что не может вспомнить, когда он в последний раз с нею разговаривал настоящими словами… Выходя, она споткнулась, случайно наступив на фотографию улыбающегося маминого лица. Отец издал защитный вопль, и на мгновение чаша ее гнева переполнилась, самую малость, как раз настолько, чтобы раздраженно на него огрызнуться: – Я оставила деньги на столике в прихожей. Бет почувствовала постыдное удовлетворение, когда отец вздрогнул. «Он не виноват, – с усилием напомнила она себе, схватив рюкзак, и погрузилась, пройдя по коридору, обратно во тьму. – Он разбит. Такое бывает». «А еще, бывает, люди исцеляются», – заговорил в ней более суровый голос: рубец на сердце уплотняется, но оно продолжает биться. Отец опустил руки, это Бет могла понять; но каждый день, что он сидел на одном и том же чертовом стуле с одной и той же чертовой книгой, был еще одним днем, когда он не пытался их поднять. Бет чувствовала, что ее сердце падает каждый раз, когда она смотрит на него, потому что, даже если девушка не хотела признавать этого, она балансировала на краю той же черной дыры. Бет с удивлением опустила взгляд на собственные руки, сжимавшие мобильник. Большой палец был готов нажать на вызов номера Кары, отображающийся на экране: чисто мышечная память. Девушка отшатнулась и отбросила телефон, со стуком упавший на тротуар. Бет побежала по улице, словно по ее следу шагала армия призраков. Шел дождь, уличные фонари сочились на тротуары расплавленной медью. Слезы туманили взгляд, и она шла по улицам скорее инстинктивно. Перед нею вырос сетчатый забор, огораживавший старую железную дорогу, и она бросилась на него и перелезла, не обращая внимания на ржавчину и свисающие провода, цепляющиеся за руки. Пути, на которые она приземлилась, были заброшенными и незаряженными, участком старой выведенной из употребления ветки. Бет поплелась вдоль них, пиная валяющиеся на земле пакеты из-под чипсов и размокшие газеты. Перед нею открылся вход в туннель, и она вбежала в него. Только щелкнув одним из трех мощных фонариков, которые она держала в туннеле, Бет наконец-то почувствовала, что может успокоиться. Девушка пробежала взглядом по стенам. Извивающиеся китайские драконы преследовали крошечные бипланы по кирпичной кладке, вслед за ними шуты вальсировали со скелетами. Огромная рука тянулась к фруктовой вазе, полной планет. Осьминоги, обвивающие якоря, вставшие на дыбы волки, сражающиеся змеи и города, парящие на плотных облаках. Это небольшое убежище под Майл-Энд-роуд было святилищем Бет: пять лет ее воображения, распыленные на шершавых стенах. Она провела по ним руками, их текстура напоминала ободранную кожу. – Что же мне делать, ребята? – голос ее эхом отозвался от сводов туннеля, и она прыснула сдавленным смехом. Она разговаривала со своими картинами, только когда дела шли совсем плохо; чтобы говорить с ними вслух, должно было произойти что-то сродни смерти первенца. Обычно она прибегала к трафарету и аэрозолю, чтобы перекроить город, нарисовать себе безопасный уголок среди бетона: место, где можно было бы дышать. Не этой ночью. Не без Кары, с которой она делилась всем. Сегодня ночью Бет чувствовала себя оторванной от своего города. Кара. Гнев прошел сквозь Бет, подобно искре, разжигающей пороховой запал, оставляя по своему следу холод. «Я билась за тебя. Когда этого перестало быть достаточно? Если бы ты только промолчала, мы были бы спасены». В какое мгновение Кара перестала верить, что Бет ее защитит? Один рисунок приковал ее взгляд: простой эскиз мелом, повторяющийся снова и снова, среди более диковинных образов: длинноволосая женщина, стоящая спиной, оглядывающаяся через плечо, как будто приглашая. – Что же мне делать? – снова спросила Бет, но мама не ответила. Сейчас она жила только в мыслях Бет и на кирпичах и никогда ничего не отвечала. Бет прижалась щекой к холодной, грубой стене. Простояв так мгновение, она начала вжиматься все сильнее и сильнее, пока горячая боль не охватила ее саднящие лицо и руки, словно, приложи она достаточную силу, ей удалось бы спрятаться под кожу города. Низкий звук прорезал ночь, выдернув Бет из оцепенения. Раздался снова, назойливый и знакомый. Бет вдохнула слезы обратно. Девушка находилась за много миль до ближайшего места, откуда могла бы его услышать. Звук раздался снова, эхом отскочив от кирпичей, – низкий стон поезда. Внезапно Бет почувствовала спиной тепло. Она повернулась и открыла рот от увиденного. Два пылающих белых огня неслись на нее из темноты туннеля, мусор и листья клубились вместе с ними. Из мглы сложилось исполинское очертание с зазубренными краями, полное инерцией движения. Брызнули и заискрили голубые молнии, озаряя стучащие колеса. Их звук отдавался в ушах, словно близкий гром. Бреньк-клац-клац… Одежда раздулась от внезапного порыва воздуха. Бет напрягла ноги, чтобы отпрыгнуть, но было уже слишком поздно, и она просто зажмурилась. Бреньк-клац… Визг металла по металлу заставил ее содрогнуться. Каждый мускул тела сжался, но не последовало ни сокрушительного удара, ни треска костей… Едва осмеливаясь дышать, Бет открыла глаза. Фары, чуть ли не в дюйме от ее лица, мгновенно ослепили девушку. Она отступила от резкого света, упала, потеряв равновесие, и села на землю. Сердце колотилось, как отбойный молоток. Постепенно глаза приспособились к ослепительному свету. «Что это? Поезд?» Нет – не поезд, не совсем. Он выглядел как поезд, но какой-то анималистичный. Свисток казался воем, он был окутан шкурой спутанных проводов, а корпус покрывали струпья ржавчины и граффити. Катаракты битого стекла застилали окна. Большие дыры зияли в боку, будто продранные огромными когтями. Поезд издал гидравлический фырк и нетерпеливо поерзал колесами. Бет отползла на пятой точке, не отрывая от него взгляда, пока не почувствовала стену за спиной. Девушка поднялась – и замерла. Фары следили за нею, как глаза подозрительного животного. Поезд снова издал звук, на этот раз более спокойный, с как будто бы вопросительной интонацией в конце, словно проявлял любопытство. «Что ты?» Бет покосилась сквозь блики и полушагнула вперед. Поддавшись импульсу, она нерешительно прошла мимо его колес и похлопала по боку. Послышалось радостное ржание – звук удовольствия. «Что я должна делать? – недоверчиво подумала она. – Почесать тебя за ушком? Где, черт возьми, у тебя уши, и как я должна их почесать, а?» Она призадумалась, не похоже ли это на серьезный нервный срыв. «Ты сломалась, – сказала девушка самой себе. – Этого не может быть по-настоящему». Над поездом взвилась голубая электрическая волна, и Бет отпрыгнула назад. Мгновение он выглядел новым: корпус блестел первозданно и ярко – но только мгновение, а потом вернулась рябая металлическая кожа. – Что ты? – снова тихо спросила Бет. – Чего ты хочешь? Поезд опять прогудел, как будто в ответ, и двери головного вагона с шипением разъехались. Бет заставила себя протянуть руку внутрь, ожидая, что ее вот-вот обдаст синим пламенем. Но не обдало. Она почувствовала, как будто впала в транс, поймав волну густейшего бреда. Девушка закинула ладони на пол вагона, готовая подтянуться и втащить себя на борт. Ее окатила холодная мысль: «Что, если я не смогу вернуться?» Она вспомнила, как свысока смотрела на нее Горкасл, как папа глядел снизу вверх, как Кара – это было невыносимее всего – куталась в свою оскорбленную ярость. Бет посмотрела через плечо – на оглядывавшуюся со стены маму – и двинулась внутрь. Глава 6 Двери загудели и тихо затворились. Бет повернулась на пятках и осмотрелась вокруг. Она была не одна. Десятки человек располагались на сиденьях: мужчины и женщины в деловых костюмах, подростки, слепые ко всему, кроме своих мерцающих телефонов, пенсионеры, наполовину похороненные под пластиковыми пакетами. – Э… э-э, простите, – начала Бет, прокладывая путь по проходу между ними, – извините, но что это? Где мы? Никто не ответил, никто даже не обратил на Бет внимания. Она подошла к девушке, на вид казавшейся ее ровесницей. Одетая в шикарную школьную форму, та надувала пузыри из жвачки, как девочка-мечта из манги. – Эй, – сказала Бет. – Что происходит? Девушка, не взглянув на нее, продолжала надувать пузыри: надует, лопнет, втянет назад, пожует; надует, лопнет, втянет назад, пожует… Понаблюдав за ней, Бет поняла: все пузыри совершенно одинаковы, и каждый лопается на одинаковом расстоянии от ярко накрашенных губ. По телу пробежала дрожь понимания. «Это один и тот же пузырь», – догадалась Бет. Оглядевшись, девушка увидела: все остальные пассажиры вагона тоже повторяли одни и те же действия снова и снова: почесывали нос, скрещивали ноги, тыкали в мобильники, переворачивали страницу. Она не заметила этого сразу в тусклом, мерцающем свете, но, присмотревшись, увидела секундную заминку при повторной загрузке программы каждого человека. Пока Бет смотрела, девушка перед ней качнулась и поблекла, и через ее живот начал просвечивать материал сиденья, потом она снова появилась, выдувая свой идеальный пузырь. – Вы ненастоящие, правда? – тихо проговорила Бет, от осознания странности происходящего ее забила дрожь. Она повторила громче: – Вы ненастоящие… «Вы призраки? – с трепетом предположила она. – Вы однажды попали здесь в ловушку?» Но они не казались призраками, скорее воспоминаниями – воспоминаниями о пассажирах, о нескольких секундах их жизней, выхваченных из времени и закрепившихся внутри поезда, повторяющихся снова и снова, как исцарапанная пластинка. Бет пробежала взглядом по вагону с линялыми тканевыми сидениями и шелушащимися панелями. Вспомнила вопросительное фырканье, которое издал поезд. Девушка попала внутрь живого существа. Она находилась в его разуме? «Эти люди – твои воспоминания? Ты их вспоминаешь?» Взвизгнули тормоза, зашипела гидравлика. Вагон заходил ходуном, и Бет почувствовала, как скручивает живот. Поезд тронулся. Девушка бросилась к двери и ударила по кнопке, но ничего не произошло. Паника накатила на нее, и Бет прижалась лицом к окну. Через потрескавшееся стекло штришками замелькали кирпичи туннеля, проносящиеся мимо, все быстрее и быстрее. Бет была заперта – а они тем временем набирали скорость. Отпрянув от двери, девушка устремилась к кабине машиниста: может, удастся остановить поезд оттуда? Синие искры мерцали на зубах призрачных пассажиров, непоколебимо покачивающихся вместе с поездом. Дверь в кабину машиниста оказалась заблокирована и, как Бет ни выкручивала ручку, не сдвинулась с места. – Христос на велике! – завопила она, отводя кулак назад, и отчаянно вдарила им по двери… …он прошел сквозь нее. Бет вздрогнула и дернула руку обратно. Второй раз попробовала медленнее: рука прошла через металл, словно тот перешел в парообразное состояние. Дверь, как и выдувающая пузыри девушка, была иллюзорна, словно мысль. Мгновение поколебавшись, Бет шагнула сквозь нее. Поезд вырвался из туннеля. Широко распахнутыми глазами Бет осматривала кабину. Машиниста не было. Воздух бил в лицо, словно у поезда не было лобового стекла. Она почувствовала, что страх отступил, и как только ей удалось подавить панику, нечто другое – горячее, дикое возбуждение – выросло на ее месте. Бет потянулась и погладила рычаг управления. Двигатель мурлыкнул. Синие электрические разряды заплясали вокруг руки, но не касались ее. Ветровое стекло, казалось, дрогнуло. Бет глубоко вздохнула, наклонилась вперед, и стекло разошлось вокруг головы, словно холодный туман. Схватившись за края панели управления, девушка повисла на иллюзорном носу поезда, как резная фигура на носу корабля. Под нею проносились полчища шпал, в воздухе разливался запах дизельного топлива. Обнаружив, что ветер подхватывает ее истерический смех, Бет издала бессвязный крик восторга, и паровозный свисток радостно прогудел в ответ. Они хлынули на огромный опутанный рельсами путепровод, ведущий к вокзалу «Ватерлоо»; вдалеке громоздилась объемистая куча. По обе стороны домики, рекламные щиты и мерцающие башни сплавлялись в непрерывную реку тьмы и всполохов желтого света. Железнодорожные светофоры прожигали красным огнем осенний туман, висящий над мостом, черным и темным, как эшафот палача. Бет не просто ехала на поезде, она ехала на всем городе. Переполненная восторгом, она издала ликующий вопль – но крик торжества умер в горле: другая пара огней неслась им навстречу. Еще один поезд. Бет уставилась на него. Каждую секунду огни становились ближе, и с каждой секундой ее уверенность крепла. Волнение переросло в ужас. Девушка недоверчиво открыла рот, но все было именно так. Другой поезд шел по их пути. – Стой! – закричала она своему поезду. – Стой, мы же столкнемся с ним! – но ветер унес ее голос, и создание не сбавило скорости, хотя другой локомотив, их зеркальное отображение, неумолимо приближался. Теперь Бет могла рассмотреть его: массивный, армированный тяжелой сталью, товарный поезд в желто-черную, как оса, полоску. Но этот поезд тоже был ненастоящим: вокруг него непрерывным ураганом вихрилось электричество, предохранительная решетка походила на челюсть. Рев резкого парового свистка обдал ее шею, как боевой клич. Внезапно в воздухе сгустилось электричество. Запахло горелым. Бет повернулась и побежала, нырнув обратно в дверь машиниста, пошатываясь, прошла по проходу между ерзающих воспоминаний… «Пошевеливайся, Бет, пошевеливайся…» – Слишком медленно, – в голос прокричала она. – Слишком медленно! «Господи, Бет, ты слишком мед…» Скрииииииип! Пронзительный металлический скрежет, дрожь столкновения. Поезд резко остановился, Бет отбросило назад и швырнуло об пол, желудок перевернулся. Холодный туман стенки живого поезда-призрака на секунду рассеялся, и она выкатилась на рельсы. «Не хватает воздуха!» Мгновение легкие судорожно хватали пустоту, а потом девушка зашлась в кашле. Руки саднили, горячая кровь размазалась по лбу. Она приподнялась на локте… … и уставилась на невозможное. Не было и следов столкновения, никакой покореженной, дымящейся, раскалившейся добела стали. Поезда стояли над нею, лежащей на рельсах: футов на сорок выше. Их передние вагоны поднялись с путей, как змеи, и… И сражались. Бодались и сцеплялись друг с другом, переплетались предохранительными решетками, словно рогами. Призраки шипели и визжали от крайнего машинного напряжения. Но товарный поезд был больше и тяжелее. Его вагоны сжались, как мускул, и он швырнул поезд Бет вниз. Земля содрогнулась, и Бет задрожала вместе с нею, а товарняк рванулся следом, шустрый, как кобра, вгрызаясь колесами в ходовую часть своего противника. Искры и что-то вроде масляной крови хлынули из паровоза Бет, и он закричал. – А ну прекрати! – завопила Бет, шагая вперед, размахивая руками, словно надеясь отогнать дикое животное. Она зашлась кашлем, полуобезумев от столкновения и дыма, но лезла по искореженному телу своего поезда, вопя, как слабоумная. – Пошел вон! – снова прокричала она, дым разъедал горло, чуть ли не до кровотечения. – Убирайся! Огромный товарный поезд изогнулся назад, оплетенный синими молниями, готовый ударить. Он мигал и расплывался, оставляя странные послеобразы: паровоз, приземистый поезд метро, одно воспоминание сменялось другим, будто он не мог вспомнить, каким был на самом деле. Паровой свисток ревел, словно его терзали. Холодный белый луч, бьющий из глаз-фар, остановился на Бет, и поезд фыркнул паровым дыханием. Девушка почувствовала на себе его не предвещавшую ничего хорошего тяжесть. – Во имя Темзы, уйди с чертовой дороги! Бет пошатнулась – кто-то оттолкнул ее в сторону Краем глаза она заметила фигуру: тощий парень в одних грязных изодранных джинсах. Кожа его была серой, словно бетон, лицо напряглось от страха. А потом товарняк обрушился вниз, и решетка-челюсть вспорола рельсы. От удара мир в глазах расплылся, утратив очертания. Фигура исчезла. Бет затрясла головой, пытаясь прочистить ее, сбитая с толку грохотом. Ей показалось?.. Нет, вот он – каким-то образом вскочил на чудовище. Его ребра проступали на груди с каждым тяжелым вздохом. В руке парень сжимал что-то вроде железного прута и, когда Бет посмотрела, как раз вонзал его вниз снова и снова, в металлическую плоть живого поезда. Импровизированное оружие прокалывало сталь, как фольгу, и каждый раз, когда оно входило, существо издавало вопль. Колеса взрычали, приходя в движение, и завизжали по рельсам, Бет резко откатилась с их пути. Уши заложило, когда товарняк прогромыхал мимо нее с серым парнем, по-прежнему цеплявшимся за его крышу. Затем поезд набрал скорость, и тащившиеся за паровозом вагоны исчезли в иллюзорном небытии. Бет встряхнулась, словно собака, пытаясь вернуть чувствительность исцарапанным конечностям и разум – голове. Она заставила себя встать и побежала к своему поезду. Тот жалобно мявкнул ей свистком. – Эй, – прошептала она. – Эй, ты в порядке? – Она похлопала и погладила его, хотя прикосновение к металлу вокруг его ран почти обжигало. Поезд пошевелился и снова что-то прогудел. Девушка почувствовала его страх и боль, вздыбливающие волосы на руках. Сквозь окна она видела воспоминания людей, повторяющие свои действия, но теперь на их лицах читался испуг. Поезд застонал и с мукой перекатился, вставая на колеса. – Хороший мальчик, – прошептала она, – хороший мальчик. Послушай, там парень – тот товарняк увез его. Он… он оттолкнул меня, чтобы спасти, – мы должны помочь ему… ты сможешь?.. Возможно, поезд не понимал ее – разве он должен? Или, возможно, был просто слишком напуган – но нет, спустя мгновение, он, встряхнувшись, двинулся вперед, не прекращая мычать в животной панике, и, закрутив осями, погрохотал в сторону станции. Бет, одинокая и крошечная, стояла, глядя ему вслед, втягивая воздух полными легкими. – Подожди… – начала было она, но запнулась, посмотрев назад. Грозная дробь позади нее становилась все громче: товарный поезд с победным воем мчался назад. Бетонокожий парень трясся, свисая с поезда, его тело болталось по ветру, словно вымпел. Бет с ужасом наблюдала, как поезд-зверь устремился прямо на стену виадука, но потом, за секунду до удара, повернулся боком, и воздух наполнился отвратительным скрежетом металла о кирпичи, ужасным, зубосводящим металлическим визгом – визгом, пронзенным человеческим криком. Когда пронеслись последние вагоны, она увидела его – парня цвета бетона, распростертого лицом вниз на рельсах. Каждый атом ее тела кричал ей бежать – она не должна быть здесь; она никогда не должна была садиться на поезд. Но воспоминание о локте парня, оттолкнувшем ее в сторону, остановило Бет. Он спас ее жизнь. И Бет побежала – побежала к нему, проклиная свои неповоротливые ноги и израненные руки, повисшие без сил от изнеможения. В тени станции товарный поезд замедлял обороты, как бык, разворачивающийся для последней атаки, чтобы прикончить противника. Вот он уже мчится обратно – Бет видела его безумные, широко раскрытые фары. Она упала на колени прямо на гравий. Парень не двигался. Лодыжки раненого были придавлены тяжелыми кусками камня, спина – жестоко разорвана там, где его протащило по кирпичам. Поблескивающая кровь оказалась темной, как нефть. – Очнись! – Бет похлопала серокожего по лицу. – Проснись! – потрясла сильнее. По дрожи рельсов девушка понимала, что товарняк совсем близко. Бреньк-клац-клац… – Очнись! – заорала она. Наконец он слабо шевельнулся и что-то пробормотал, но девушка не смогла разобрать слов. – Очнись! – Она схватила парня за руки и попыталась оттащить, но ничего не получилось – его ноги по-прежнему были в ловушке. Гром наступающего товарняка ворвался в уши. Веки парня вздрогнули. Он снова пробормотал, и на этот раз Бет смогла разобрать слово в его выдохе: – Копье… Бреньк-клац… – Копье? Какое копье? Где?.. – она заозиралась по сторонам. Железный прут лежал поперек путей, содрогаясь от приближения чудовища. Бет схватила его липкими руками и засунула под камень. Она бросилась на рычаг всем своим весом, и меньший из камней приподнялся, самую малость. Парень с криком вскочил с земли. Его плечо задело Бет за живот, подбрасывая ее над землей. Прут стукнул девушку по руке, когда он схватил его. Голова Бет дернулась назад. Окатив их светом фар, товарняк взревел. Парень захрипел и метнул прут, который проколол переднюю решетку, а другим концом впился глубоко в землю. Вскипела вспышка голубого света, послеобраз огромных, затупленных гнилых зубов. А потом Бет поглотила тьма. Мир медленно возвращался под отдаленный свист уличного движения. Нос подсказал Бет, что она жива, – насколько она знала, ни рай, ни ад не пахли засорившимся водостоком Саутуорка. Она не открывала глаз. По гравию у головы прохрустели шаги. – Выглядишь мертвой, – в голосе слышался ист-эндский выговор. – Но пахнешь не как мертвая и, если то, что я слышу, – сердцебиение, тогда и звучишь не как мертвая. Рука проскользнула под ее плечи, другая придерживала голову, и ее подняли. – Давай, вставай на свои спички, – парень помог ей восстановить равновесие и, отступив назад, нахмурился, опершись на прут. Он выглядел лет на шестнадцать, но сказать наверняка было трудно: глаза сидели в глубоких впадинах, а скулы были острыми до крайности, словно его морили голодом. Кожа, натянутая на ребрах, была пестро-серой, как будто он промокнул городскую копоть и нефть, навсегда оставшись пятнистым. Он выглядел уличным мальчишкой из старых книг, но более диким, более грубым и отчасти взрослым. Бет в замешательстве уставилась на него широко открытыми глазами, огляделась, не видя никаких признаков поезда-зверя. – Куда он делся? – задыхаясь, спросила она. Этот вопрос казался более срочным, чем напрашивавшийся следующий: «Кто, черт побери, ты такой?» – Рельсовая химера? – переспросил он. – Я заземлил ее, увел заряд в почву. – Он печально пожал плечами. – Мог бы и раньше докумекать, полагаю, но когда что-то такое большое и сердитое бросается на тебя из темноты, первое, что приходит в голову, так это пригвоздить его чем-нибудь острым, понимаешь, о чем я толкую? Он серьезно покосился на нее, а когда девушка еще сильнее распахнула глаза, рассмеялся: – Долго думаешь, значит не понимаешь. Чего, во имя Темзы, ты хотела добиться, вот так на нее крича? Урезонить? Думаешь, Железнодорожные духи умеют говорить? Бет беспомощно развела руками. Капельки пота бензинового оттенка выступили на причудливо окрашенной коже парня, прочерчивая дорожки вокруг резко выделяющихся мускулов, сухожилий и костей. – Ты странная, – заявил он. Порассматривал ее еще несколько секунд, словно Бет была особенно причудливым музейным экспонатом, а потом фыркнул и потопал мимо нее к краю путепровода. – Подожди! – окликнула девушка. – Подожди, куда ты идешь? Парень не обратил на ее внимания, и Бет пришлось пробежаться, чтобы его догнать, внезапно и болезненно обнаружив ушибы, покрывающие ноги и спину. – Ты не можешь просто уйти — эй, я с тобой разговариваю! – она схватила его за руку. – Я спасла тебе жизнь… – она запнулась, когда он резко обернулся. Его зубы обнажились, как у шипящей дикой кошки: – Да? – рявкнул он. – Что ж, я спас твою первым, и, полагаю, судя по тому, как все складывается, моего достижения хватит намного дольше, чем твоего. Рассвет только-только начал заниматься на краю неба, и в полутьме Бет разглядела напряжение вокруг глаз парня. Он нахмурился, стараясь выглядеть сильным, и ее страх улетучился: впервые он был не потусторонним самоуверенным существом улиц, но напуганным до смерти подростком. – И что это значит? – мягко спросила она. – Чего ты так боишься? – Я не боюсь. Бет просто продолжала смотреть на него. – Не понимаю, какое тебе до этого дело, – ответил он после долгой паузы, – но эта Рельсовая химера была отправлена… отправлена за мной. Кто-то пытается убить меня. Кто-то, кто… – он прервался и нервно посмотрел на горизонт, линию которого нарушал купол Святого Павла. Подъемные краны вцепились в нее, словно безжалостные металлические пальцы. – Поверь, – пробормотал он, – если бы он хотел тебя убить, тебя бы тоже прокирпичили. – Он замолчал, подозрительно скосившись на голубя, пролетающего над головой. – И? – спросила Бет. – Что «и»? – он перевел на нее угрюмый взгляд. – Кто пытается убить тебя? – Какое тебе дело? – Какое мне дело? — вопрос озадачил Бет. – Я… я просто… Он воткнул свой прут между рельсами и скрестил руки на груди. Страх, который она заметила, исчез, заслоненный фасадом бравады: – Что? – Послушай, – Бет стиснула зубы. Он, может, и спас ее от того, чтобы быть раздавленной, сожженной и убитой электрическим током, но его высокомерное отношение откровенно бесило. – Я спасла твою чертову жизнь, так? – парень было заспорил, но она подняла руку. – Не перебивай меня. Признаешь ты это или нет, я спасла твою жизнь. Знай я, что ты собираешься пойти и дать себя убить, то и не беспокоилась бы. Зря, получается, напрягалась. Лицо парня приобрело еще более грязный оттенок серого. – Я тоже спас твою жизнь, – огрызнулся он. – Да, – согласилась Бет, – дважды. И к чему ты клонишь? Из-за того, что ты спас мою жизнь, я не должна печься о том, что кто-то пытается отнять твою? – Что? – теперь парень выглядел смущенным. – Ты спросил, какое мне дело, – Бет говорила с преувеличенной настойчивостью. – А почему мне не должно быть дела? Зачем ты вообще рассказал мне, если не ждешь от меня помощи? «Ох, кто-то пытается убить меня!» – она с притворным ужасом обхватила ладонями щеки. – Я должна была впечатлиться? Парень моргнул и наморщил лоб: – А разве ты не впечатлилась? – тихо поинтересовался он. – ДА! – заорала Бет. – ЧЕРТОВСКИ ВПЕЧАТЛИЛАСЬ! ПОТОМУ И СПРАШИВАЮ! – и она тяжело опустилась на гравий. Парень с робким и окончательно потерянным видом сел подле нее. – Спасибо, – пробормотал он. – Спасибо, что спасла меня. Бет тяжело вздохнула: – И тебе тоже, – кивнула она, протягивая руку. – Я Бет. – Он пожал ее, но ничего не сказал в ответ. – А тебя как зовут? Он только покачал головой. – Отлично, будь чертовски таинственным, – девушка вздохнула. – Но если бы это произошло в моей школе и ты бы не представился, они бы сами тебя как-нибудь прозвали, понимаешь, о чем я? И поверь мне, кликуха бы тебе не понравилась. «Вероятно, тебя бы прозвали Оборванцем, – подумала Бет. – Так и буду теперь тебя звать. Тем более, что ты выглядишь, как стоп-кадр программы “Помоги лондонскому ребенку” пять лет спустя». Мгновение они сидели в тишине. Он потирал запястья, и Бет впервые заметила на них метку – татуировку, шиферно-серую на фоне более светлой кожи. Она напоминала полукруг домов-башен, формирующих спицы короны. – Так кто пытается тебя убить? – начала было она, но он резко оборвал ее: – Не надо. Не задавай вопросов. Не пытайся. Этой ночью ты видела чудовищ. – Он болезненно усмехнулся. – И я, вероятно, худшее из них, так что просто забудь меня. Вы, люди, можете забыть все, что угодно, если хорошенько постараетесь. – Да ладно, – возразила Бет, – кто бы это ни был, он не может быть таким уж плохим. То, как ты сделал тот поезд… – Он хуже, – отрезал парень. – Ага, но все же – кто бы это ни был, держу пари, мы могли бы ему показать. Мы. Она не знала, с чего вдруг так сказала. Асфальтово-серые глаза встретились с ее глазами. Парень улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, но потом он с сожалением покачал головой. – Ты не знаешь, о чем говоришь. Слушай, ты занятная – в костеломающем смысле. Может, когда все это закончится, ты сможешь найти меня. – Он бледно улыбнулся. Не было похоже, чтобы он питал особые надежды, что «когда все это закончится», от него останется хоть что-то, что можно будет найти. – И где мне искать тебя? – поинтересовалась Бет. Помедлив, он сказал: – Судя по выговору, ты из Хакни… Она кивнула. – Хорошо. Девочка из Хакни, ищи меня на танцах, где свет служит музыкой, где бег Рельсовой химеры бьет в барабаны. – Он оценивающе наблюдал за нею. – Ищи меня в преломленном свете, когда все это закончится, и, может быть, тогда мы потанцуем. А пока иди. Хватит и того, что мне предстоит выйти против надвигающегося. Не хватало еще, чтобы ты путалась под ногами. Предложение уйти сжало желудок Бет железным кулаком. – Почему нет? – прошептала она. Он улыбнулся ей одной стороной губ: – Потому что я спас твою жизнь, – пояснил он. – Будет обидно, если зря напрягался. – Послушай, приятель… – начала было Бет, но в это мгновение серокожий парень вскочил и припустил прочь вдоль путей. Бет выругалась и побежала за ним. Она никогда не бегала так быстро; ее истерзанные мышцы протестующее скрипели, как рельсы, мелькающие под ногами. Секунду они бежали бок о бок, потом медленно, мучительно медленно, он вырвался вперед. Дыхание обжигало легкие Бет, а он просто бежал все быстрее и быстрее. Его движения стали странно плавными, волнообразными, как у уличной крысы. Он уже почти не выглядел человеком. Серокожий вспрыгнул на стену виадука и превратился в силуэт на фоне Лондона. На мгновение хаотичный контур города на фоне неба показался ей армией, вставшей за спиной тощего парня. Потом он спрыгнул с края. Бет подбежала несколько секунд спустя, хрипя и ругаясь. Вытянула шею, заглядывая за стену. Ранние утренние машины гудели с улицы под нею. Но среди их проносящихся мимо теней она не увидела никого. Глава 7 Барьер Темзы взрезает воду, сверкая, как костяшки гигантской латной перчатки. Суббота, и потому промышленные зоны Северного Гринвича безжизненны – небольшие огражденные пустыри. Гаттергласс может появиться где угодно в Лондоне, но есть места, где мусорный дух становится сильнее, где он срастается с каждым кирпичиком, с каждой порой в бетоне. Я сижу на корточках на автостоянке, позади машины с двумя отсутствующими колпаками и картонной табличкой «Продается» в окне. Мимо шмыгают крысы, но я не обращаю на них внимания. Рано или поздно они передадут сообщение Гласу, но я хочу, чтобы оно дошло быстрее. Погружаю руку в землю. Почва рассыпается между пальцами, маленькие черные муравьи кишат на моей ладони. Так-то лучше. Я вытягиваю из кармана маленькую бутылочку, зубами сдергиваю крышку и позволяю парам достичь усиков насекомых. Они замирают на мгновение, потом исступленно трепещут и мчатся по тыльной стороне моей руки, вниз – по ноге, и, наконец, – в землю. Ничто не сравнится с коллективным разумом роя по скорости передачи данных. Теперь я жду и думаю о девушке из вчерашней ночи – о ее широких плоских скулах и растрепанных волосах. «Мы могли бы ему показать», – сказала она: мы, хотя я познакомился с нею всего за пять минут до этого и мог унюхать ужас в ее поту сквозь всю толпу на Оксфорд-стрит субботним днем. Что за человек может так думать? Мы. Я один, и это секрет, поэтому я позволяю себе улыбнуться. Над головой кружат и орут чайки. Пока я смотрю, одна выпадает из ленивого круга и молниеносно пикирует к земле, быстро хлопая крыльями, чтобы смягчить посадку. Чайка косит на меня желтым глазом. Я вижу комок, растягивающий ее горло, вижу, как она дергает головой назад и вперед и тужится. Со скользким хлюпом клубок червей и мокриц вываливается из ее клюва на землю, расползаясь по бетону. Мой маленький муравей отбегает от кучки – его работа сделана. За ним тянется липкий след птичьей слюны. Я наблюдаю, как трудятся жуки: тащат пустые трубочки из фольги, пакеты от чипсов и куски фанеры в центр пустыря. Свирепо скрежещущими жвалами жуки-слоники рвут полиэтиленовые пакеты на полоски. Сначала формируются пальцы, потом икры и бедра, и передо мной неуверенно встает беспорядочная мусорная скульптура. Мигают глаза – яичные скорлупки. Они и только они всегда одни и те же. На этот раз Глас – женщина: ржавый велосипедный руль служит ей бедрами, длинные полоски порванного пластика – волосами. Головной конец червя грустно извивается на конце одной из рук. Я нахожу в грязи у ног палочку от фруктового льда и протягиваю ей. Червяк обвивается вокруг палочки и сгибает ее, превращая в суставы пальцев. – Спасибо, – говорит Глас. Яично-скорлупковый пристальный взгляд фиксирует ожоги и черные кровоподтеки на моей груди. Еще вчера она бы неодобрительно восклицала или сочувственно ворковала, но с тех пор многое изменилось. – Ничего, с чем не справилась бы твоя способность исцеляться, – с удовлетворением замечает она. – Призрак мертв, как я понимаю? – Заземлил его за «Ватерлоо», – уточняю я. – Отделался легким испугом. Думаю, избыток энергии оказался для нее чрезмерным и сломал за несколько часов. Она была в замешательстве, уже истекала кровью. В конце концов, я просто проявил милосердие. – Уже что-то. Хоть и мелочь. – Глас вздыхает, как будто теперь должна быть благодарна за мелочи. Поколебавшись, добавляет: – Мои голуби видели очертания волка, бродящего по стройплощадке. И Балковый Паук сообщили, что около полуночи позавчера вечером почувствовал всплеск силы через сеть. В то самое время, когда, как ты говоришь, призрак вошел в зону Выси. – Ее голос сквозит сочувствием. – Мне жаль, Филиус, действительно жаль, но Высь собирает свои силы. Не осталось никаких сомнений: это он. Чувствую, как будто пытаюсь проглотить кусок кирпича. До сих пор я не осознавал, как сильно надеялся, что Глас ошибается. – Не понимаю, – бормочу я. – Почему теперь? Она поворачивает голову. Ветерок раздувает пряди мусорно-мешковых волос, заслоняя лицо. – Филиус, – осторожно говорит она. – Ты должен знать кое-что еще. Ходят слухи – и если Высь готовится к войне, то, возможно, лишь потому, что прислушался к ним. – Она облизывает губы языком из старой губки. Волнение охватывает меня. – Какие слухи? – спрашиваю я. – Что скоро дорожные знаки перестроятся, – она говорит очень тихо, – а бездомные кошки, задрав хвосты трубой, замаршируют по тротуарам. Бесконечное мгновение я просто стою столбом, чувствуя себя и, без сомнения, выглядя эпическим дураком. – Она… она… возвращается? – не уверен, что сказал это вслух. Глас воззряется на меня: – Мне жаль, – говорит она, и я взрываюсь. Все напряжение в моей груди умножается с раскрытием этой тайны. – Почему ты мне не сказала?! – кричу я на нее. Глас с несчастным видом пожимает плечами. – Не было ничего конкретного. Я не хотела обнадеживать тебя и не хотела… – она запинается. – Не хотела, чтобы ты напугался. – Чего напугался? – спрашиваю я. – Она – моя мать! – Но и Богиня тоже, – возражает Глас, – и вовсе не Богиня доброты. – Как это понять? – Надвигается война, Филиус. Король Кранов и Уличная Леди не поделят город. Фронтоны, водостоки и люки наполнятся кровью. Высь уничтожал ее королевство годами, разрывая и порабощая его, что бы он ни строил у Святого Павла, и ты не остановил его. Ты – ее сын, и ты не остановил его. Тот собор был ее драгоценной короной, а ты отдал его без боя. – Ее тон ужасающе нежен. Она старается, чтобы слова не прозвучали так, будто это моя вина. – Я не мог помешать этому, – протестую я, теперь недоумевая и пугаясь. – Мне никогда не доставало сил… Она утихомиривает меня, обвивая руками. Я чувствую тепло гниющего мусора. – Понимаю, – шепчет она. – Подождать было правильно. Безопаснее. Но если Высь выступит против нас, мы лишимся и этой роскоши. Мысли кружатся в голове. Голос Глас становится низким, настойчивым: – Ты должен действовать, Филиус. Ты прав, я должна была сказать тебе раньше. Высь стал сильным – слишком сильным – без твоей матери. Нам нужна армия: Тротуарные Монахи, Зеркальная знать – старая гвардия. Мы должны пошевеливаться, или к тому времени, как прибудет Госпожа Улиц, Небоскребный Трон будет занят, и не тобой. Но я едва слушаю. Все, о чем я могу думать, – это: она возвращается, она возвращается, она возвращается… – Ты должна была сказать мне! – огрызаюсь я на Гаттергласс. Она пытается меня удержать, но я вырываюсь и убегаю. Ожидая ее оклика, я оглядываюсь назад, но она просто смотрит на меня пустым взглядом: Гаттергласс – дух городских отбросов, нянька, которая заботилась обо мне вместо… Она возвращается. Я наблюдаю, как мусорное тело крошится, словно пепел, и опадает. Глава 8 Бет стояла на Вендовер-роуд, наблюдая за знакомыми очертаниями Кары, двигавшейся за окном на другой стороне улицы. Люди спешили мимо, возмущенно толкая ее. Женщины были одеты дико контрастно: джинсы и кроптопы, хиджабы, иногда – паранджи. Был конец дня, с рыночных прилавков убирали дешевые DVD-диски и пластиковые часы. Мужчины вели бурные беседы в застекленных ресторанах над тарелками бирьяни или смотрели хоккей телевизорах с приглушенным звуком. В воздухе плыл аромат карри, пряностей и перезрелых фруктов. Все кричало «Кара» так громко, что Бет начала задыхаться. Перенеся вес на другую ногу, она передумала в четвертый раз. Все, что ей нужно было сделать, так это закричать – возможно, всего лишь одно слово. Окно Кары открыто – она услышит. Всего одно слово – и та спустится вниз, и они сядут, прислонившись спинами к кирпичам в соседнем переулке, и Кара отговорит Бет ото всех безумств, которые та планирует совершить. Бет поднялась на цыпочки, почувствовав, как крик растет внутри нее… …но снова остановилась, ощутив во рту привкус, тот же, что появился в кабинете Горкасл, заставивший ее сплюнуть, заставивший перехотеть, чтобы Парва Хан была рядом. Меньше, чем день назад, она бы думала, что Кара поверит ей. Она бы доверила Каре право доверять ей. Теперь доверие было разрушено, и осознавать это оказалось все равно что жевать фольгу. Кроме того, девушка не знала, будет ли Кара с нею разговаривать. Би, ты сделала еще хуже. От воспоминаний о каменно-безжизненном тоне Кары Бет захотелось развернуться и броситься прочь с ее улицы. Но она не могла уйти, не сказав своеобразное «прощай», неважно, как бы сильно какой-то маленькой измученной части ее этого ни хотелось. Бет сунула руку в карман и потерла большой палец о лежащий там черный мелок. Пунктир, появившийся вокруг входной двери в дом Кары, при ближайшем рассмотрении был картинками: крошечные поезда с разрядами электричества под колесами. Бет вывела эту маленькую процессию за угол, в переулок, будто след из крошек. И там, на кирпичах рядом с металлическими мусорными баками, нарисовала лицо Кары – улыбающееся, любовно прорисованное. Прощальный подарок. Дневной свет выцвел, замигали фонари. Бет изо всех сил сосредоточилась на том, что сказал парень: «Ищи меня в преломленном свете». Она весь день проломала голову над этой загадочной фразой. «На танцах, где свет служит музыкой, где бег Рельсовой химеры бьет в барабаны». Девушка перебирала его слова, прощупывая их смысл. Они звучали пугающей невнятицей сумасшедшего, каковой, призналась она самой себе, вполне возможно, и были. Бет вспомнила потрясение от того, как он отпихнул ей, прикоснулась к ушибу под толстовкой и вздрогнула. Ее кожа, очевидно, была полна решимости сохранить воспоминание, как и ее мозг. «Подумай, Бет: что ты о нем знаешь? Итак, он бегает среди ночи по лондонским железнодорожным путям без рубашки и ботинок, но с чертовски большим металлическим прутом, бормочет беспредельно загадочную чепуху о свете, музыке и чудовищах и рискует быть расплющенным пятисоттонным разъяренным поездом, только чтобы спасти тебя. Согласись, непохоже на характеристику кого бы то ни было, обремененного здравомыслием». Она осеклась, но потом ее поразила мысль: что, если указания вовсе не были загадочными? Он выглядел не просто тем, кто спит на улицах, но тем, кто делает это всегда. Бет осенило: названия улиц и номера домов могут быть бессмысленным кодом для того, кто никогда не жил ни в одном из них. Что если он рассказал Бет, где его найти, настолько понятно и просто, насколько мог? Бет облизала губы, терзая память в поисках подходящего места. «Где бег Рельсовой химеры…» Это должно быть рядом с железнодорожной линией. Он уточнил, что она из Хакни, что сужает круг поисков. Бет заволновалась сильнее, обдумывая его слова. И все же: где свет служит музыкой? В памяти всплыло: железнодорожный пешеходный мост, заросший ежевикой, с досками, покрытыми броней жвачек, ставших тверже бетона. Место встречи, которым она поделилась с Карой, где они обменивались сладостями и секретами. Когда внизу проносились поезда, колеса стучали по рельсам, словно барабаны. А еще там, в тупике, стояло четыре уличных фонаря. Когда они зажигались, их свет мерцал в «изломанной гармонии», как говорила Кара. Бет всегда считала, что это почти что красиво; в их вспышках определенно прослеживался ритм. А разве ритм – не все, что, в конечном счете, нужно для танца? За неимением лучшего, хорошее место для начала. Бет оглянулась на окно Кары, и все ее возбуждение иссякло, вытесненное тошнотворным страхом. Конечно, когда девушка отвернулась, она была тут как тут: острая белая боль, поднимающаяся по ребрам. «Похоже на фантомные боли, – строго сказала она самой себе, – как у солдат». Она попыталась заставить себя поверить, что боль приходила из пустоты, из ампутированной любви. Всего три шага, и она снова нырнула в переулок. – Ты – мягкотелая идиотка, Брэдли, – пробормотала она, злясь на себя и грубо набрасывая еще один рисунок на кирпичах: тощего парня, держащего металлический прут, как копье. «Иду на охоту, – накарябала она под рисунком. – Ищи меня в преломленном свете». Зародившись в мозгу, собственный гнев злобно зашипел на нее, но секрет был слишком большим и слишком томящим, чтобы хранить его одной, и, несмотря ни на что, Кара по-прежнему была единственным человеком, с которым Бет могла бы этим поделиться. «Изломанная гармония, помнишь?» – наконец написала она, прежде чем закинуть за плечи рюкзак и заставить себя шаг за шагом уйти прочь. Глава 9 С неба сочится ночь. Дыхание люков превращается в пар. Город шевелится и рисует тьмой. Настало время Натриевых танцовщиц. Я стою на прогалине между домами-башнями, на пешеходном асфальтовом островке, возле железнодорожного моста, вдали от дороги. Уличные фонари прокалывают асфальт в четырех точках – по одной на каждую сторону света. Пара подростков стоят на мосту, курят и старательно меня игнорируют, пока в воздухе лениво угасает тепло. Медленно – сначала медленно – внутри фонарей занимается свет; первые шаги танцовщиц за стеклом едва отдаются свечением: всего несколько крошечных вспышек, когда они ударяют пятками. Изящная рука внутри одной из колб извивается и манит, искры слетают с пальцев. Хрустнув суставами, я потягиваюсь и глубоко вдыхаю. Теперь все четыре сестры, пробудившись, прижимаются к стеклу, посылая огненные поцелуи, кокетливо притворяясь запертыми в клетках, играя беспомощность. Мое сердце начинает колотиться. Танец становится порывистей, огни ярко мерцают. Моя тень пускается в пляс, и я начинаю зажигать вместе с ней, двигая руками и ногами в такт свету, танцуя под визуальную музыку. Мелькание вспышек гипнотизирует; я чувствую себя пьяным, разгоряченным светом, но идеально держу равновесие. Темза! Как же хорошо… Девушки на мосту бросают сигареты, одна из них смеется, пока другая бормочет что-то про «обдолбанного бродягу». Они уходят, не замечая, как гаснут одна за другой лампы. Электра, первая, дерзка, как всегда: плавно скользит вниз по затененному фонарю, пока ее ноги не опаляют асфальт. Гладкая кожа идеально чиста. Флуоресцентная пыль в крови ослепляет. Стекловолоконные волосы развеваются в магнитном бризе, почувствовать который я могу лишь мечтать. Я оглядываюсь по сторонам; теперь свои колбы покинули все сестры: они окружают меня, покачиваясь в такт свету и беззвучно смеясь. Электра начинает хлопать, остальные подхватывают ритм: высекая свет, ладонь ударяет о ладонь в сложном синкопировании вспыхивания и затухания. Как только сестры приноравливаются, Электра останавливается и приосанивается, протягивая мне руку в официальном приглашении. Я беру ее, и мы начинаем танцевать. Каждая вспышка света – новый образ галлюцинации: движение, стук крови в моей голове. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Электра следит за моим пульсом тонкими пальчиками, владеет моим дыханием. Моя рука скользит по ее бедру. Вспышка-вспышка-вспышка… Она опаляет волоски на моей коже. Шея запрокидывается назад, девушка смеется, и зубы ее вспыхивают. Секунду спустя я чувствую их жар на мочке уха. Она танцует, она блестит, она живая; я танцую с ней, и я тоже живой. В конце концов мне приходится остановиться, задыхаясь и смеясь, и она замедляется, охлаждаясь настолько, чтобы поцеловать меня в шею. Жар ее губ находится в доле градуса от боли. Добро пожаловать, Сын Улиц. Остальные продолжают веселиться. Одна перебирает спектритар, добавляя музыке оттенков цвета, пока две оставшиеся сестры смеются и танцуют, ловко пародируя старомодные стили. Я сажусь, находя гравий приятно прохладным по сравнению с жаркой Электрой. Она поворачивается и обходит вокруг меня, потом останавливается и открывает рот: – Что такое? Я читаю слова по сигналам – пульсирующему свету, исходящему от ее миндалин. – А что такое? – переспрашиваю я, преувеличенно артикулируя, чтобы девушка смогла прочитать по губам. – Ты напряжен. – Почему ты так считаешь? – Я могла бы утопить крысу в токсичных отходах – партнер для танца из нее получился бы лучше. Мои щеки вспыхивают: – Не думал, что было настолько плохо. Она негодующе пожимает плечами: – Ты был неуклюжим и медлительным, не попадал в ритм даже больше, чем обычно. Разумом ты находился где-то еще – по крайней мере, я на это надеюсь, потому что либо так, либо ты… – Она запинается, нащупывая слово, и, в конце концов, подбирает характеристику на своем родном языке: что-то вроде «ярко потухший в размышлениях». – Слабоумный, – фыркнув, перевожу я. – Спасибо. Электра садится рядом со мной. На мгновение замирает, и ее свет почти гаснет, тогда девушка обвивает меня рукой, поглаживая плечо обжигающими подушечками пальцев. Она тянет меня, чтобы я посмотрел ей в лицо. – Можешь поговорить со мной, Филиус. Я вздыхаю: – Я сбежал от Гаттергласса. Она уже начала было говорить какую-то банальность, но мои слова заставляют ее призадуматься. – Расскажи, – сигналит она. И я рассказываю, а она читает мои губы, не слыша ничего, кроме тишины. Едва шевелясь, Электра перестает светиться и становится почти невидимой; она качает головой, когда я заканчиваю. – До меня доходили слухи, но я не думала, что за ними стоит что-то реальное. Но если Глас верит… – Ее слова затеняются удивлением. – Значит, она действительно возвращается? – И Гаттергласс хочет расчистить ей дорогу. Хочет, чтобы я выступил против Выси, – я раздраженно смеюсь. – Бросила мне задачу, словно улыбающийся лисенок – кусочек объедков, найденный за мусорным баком. Электра усмехается. – Глас хочет собрать армию, – говорю я, – как в былые времена, до Ее ухода. Говорит, если мы будем дожидаться Королевы Улиц, станет слишком поздно. Электра начинает отвечать, но отвлекается на блики света – не мягкие янтарные, как у нее, а яркобелые, словно вспышки магния. Они исходят от ее лампы. Лицо девушки искажает гримаса. – Белый! – рычит она тусклым оранжевым. Ее сестры тоже заметили и толпятся вокруг фонаря Электры. Стеклянный силуэт залез по столбу, пока мы разговаривали. Он излучает бледный белый свет, бросая на танцовщиц испуганные взгляды, обвивая самого себя руками, пытаясь протиснуться внутрь колбы. Натриевые сестры вспыхивают ярко-желтым, демонстрируя свой цвет. Они плюются, как петарды, мигая на своем языке, слишком быстро, чтобы я смог разобрать. Мне удается поймать несколько фраз: грязные ругательства в адрес родителей и «вольтах его налево». Белый извивается и дрожит неровным светом. Вероятно, он не понимает и половины оскорблений, изливаемых на него. Именно Электра, всегда самая смелая, бросает первый камень. Ее пальцы хватают его, сплетая магнитное поле, которое поднимает камень, заставляя кружиться в воздухе, быстрее и быстрее, а потом выстреливает прямо в стекло. – Лек, нет!. – кричу я, но она не смотрит на меня – и не может услышать. Остальные следуют ее примеру, камни свистят, как пули. На фонарном столбе остаются вмятины; стекло разбивается. Белый отчаянно крутится, пытаясь защитить свою нить накала. Я понимаю, что он не может не бесить их: чем быстрее он двигается, уворачиваясь от камней, тем ярче разгорается, тем насыщенней делается его цвет, тем злее становятся Натриевые танцовщицы… …и тем быстрее летят камни. Я изумляюсь: почему Белый это терпит? Почему не убегает? Быстрый взгляд на небо – ах, вот что: тяжелые грозовые облака разбухают над оранжевым свечением города. Я принимаю решение. Хватая копье, лавирую между сестрами и взбираюсь на столб, размахивая оружием, как флагштоком, пытаясь привлечь их внимание. – Остановитесь! Собирается дождь – дождь, понимаете? Он здесь один. Это не нападение, он просто ищет укрытие. Они не слушают меня, но магнитная траектория слегка сдвигается, и обстрел немного сбавляет обороты: им приходится вилять, обходя меня, чтобы найти свою цель. Свист, сопровождающий их полет, не может заглушить испуганного гудения Белого за моей спиной. Меня обсыпают осколки стекла. Крошечные порезы тут же заживают. В конце концов я чувствую, что жар позади меня затухает – Белый сползает вниз по задней части фонарного столба. Секунду он корчится на асфальте, корона белого света укорачивается, когда Натриевые танцовщицы надвигаются на него. Потом бедняга устремляется прочь, обнимая себя, взблескивая едва заметной вспышкой боли. Ветер приносит легкую влажность. Мой желудок сжимается. Я знаю, что произойдет, если Белого застигнет ливень… …и они тоже. Пощечина Электры обжигает щеку. Она тоже взобралась на фонарный столб. Ее сестры стоят внизу, демонстративно уставившись в другом направлении. – Ты что творишь? – Собирается дождь! – кричу я на девушку, моя кожа горит. – Он просто искал приют. – Он нарушил границы. У них есть, где приютиться. – На десятке улиц в центре города, в пяти милях отсюда. Ему ни за что не успеть вовремя! Электра смотрит на меня. Глаза ее светятся ровным ясным янтарем. – Знаешь, – мигает она, – если я когда-либо преступлю границу земли Белых, побивание камнями будет меньшим, что меня ждет. Лек смотрит вниз, на сестер: – Они хотят, чтобы я прогнала тебя, но я рассветила им про Гласа и Высь. Они поняли, что ты расстроен. Они ничуть не в восторге, но ты можешь остаться, – до тех пор, пока снова не встанешь на нашем пути. Мой желудок горит почти так же отчаянно, как и лицо. Как она посмела просить за меня? Я хочу накричать на нее, но капли дождя целуют мой лоб. Тревожная вспышка озаряет лицо Электры. – Отдыхай. Выздоравливай, – поспешно мигает она, прижимая горячие пальцы к моей груди. – Поперемигиваемся, когда выйдет луна. Она исчезает в нити накаливания своей лампы, и та загорается после секундной задержки. Раздается звон, и осколки стекла, выбитого камнями, начинают подниматься с земли, плывя в электромагнитном поле девушки. Сверкая, ловя ее свет. Стекло закрывает нить. Мгновение она горит жарче: ярким и невыносимо белым, почти тем же оттенком, что и презираемый ею Белый. Я отворачиваюсь. Когда оглядываюсь назад, осколки лампового стекла срастаются вместе, а свет Электры снова становится янтарным. Я мягко спрыгиваю на землю. Сестры Электры укрылись в своих собственных приютах. Меня пробирает дрожь, и я прячу руки в карманы. «Ты можешь остаться», – сказала она. Как, твою ж реку, благородно с ее стороны! Значит, я скрываюсь? Это читалось в тоне Электры – в оттенке ее слов. Может ли быть, чтобы я и правда скрывался? Бред какой – я не прячусь. Просто пришел сюда потанцевать, расслабиться, прочистить мозги и подготовиться к… К чему? Я прячусь. Я боюсь. Осознание сгибает меня, будто каждый кровеносный сосуд моего тела внезапно наполняется гравием. Высь слишком, слишком силен для меня. Из всех призраков, с которыми я сражался: Балковых Пауков, мелких городских чудовищ, – никто не вызывал у меня таких ощущений. На пустыре вспыхнуло слабое свечение – может быть, Белый. Порывистый ветер треплет штанины моих джинсов. Я сажусь, скрестив ноги, между фонарными столбами. Дождь усиливается. Белый боролся за жизнь. Извиваясь и дергаясь, пытался прошмыгнуть между каплями, чувствуя покалывание в магниевых костях, вытягивающихся к воде, словно спеша вступить с нею в реакцию и сгореть. Запредельная скорость сделала Белого искрящимся, его свет отражался от бетонных стен, оставляя призрачное послесвечение. Трава под ногами намокла, и, пока он бежал, пытаясь найти укрытие, его сотрясали всполохи боли. Обнаружив кусок черного брезента, скомканный в углу надворной постройки, он набросил его на себя, но струйка воды, сбежавшая по складке, заставила Белого закричать. Он вскочил и снова побежал, свет струился сквозь предательские дырки в брезенте. Струйки водорода взвивались, где дождь пробивал накидку. От внезапной перемены ветра лужа зарябила, плеснув водяным завитком Белому на ногу. Несчастный вспыхнул от боли, и металл в его лодыжке вступил в реакцию: нога исчезла во вспышке света и газа, а сам Белый неловко повалился на забор из колючей проволоки, забившись в агонии на мокром асфальте. Мир вокруг него был ярко освещен безопасным, сухим светом окон, вот только возможности попасть туда не было. Бетонный зубец, зацепив край брезента, сдернул его с Белого, и тот остался лежать, неспособный даже ползти. Он вздрогнул, колено царапнуло бетоном. Занялась искра, и его залило пламя от вспыхнувшего водородного облака. На краткое мгновение жар облегчил его боль, а потом опалил. В сознании Белого поддерживала только впивающаяся иголочками боль. Он думал о доме, недоумевая, как оказался настолько далеко от ярких газово-белых шаров на фонарных столбах у рынка на Карнаби-стрит. Его сородичи были сейчас там, и дождь безопасно отскакивал от их колб. Только один шар стоял темен и пуст – тот, в котором должен был бы сидеть он. Что-то промелькнуло над ним: тонкая, темная тень, и Белый поднял глаза. От забора к нему по воздуху устремился моток колючей проволоки, закручиваясь и извиваясь, как змея, подрагивая по всей длине и погромыхивая колючками. – Нет, – мигнул Белый. Даже в агонии его охватил страх. – Нет, убирайся. Я не твой. Я не придам тебе сил. Но безглазое существо продолжало надвигаться, и в мерцающем свете своих слов Белый увидел усики, скользящие над землей, ощупывающие его лицо, обжигая капельками влаги, висевшими на них. – Пожалуйста, – тусклой вспышкой прошептал Белый, – пожалуйста, только не я. Я могу много чего тебе рассказать – над твоим хозяином нависла угроза. Ребенок Улиц собирает армию против него, против Выси. Я видел его – спрятался и читал прямо по его губам… Но существо продолжало любовно обматываться вокруг, все плотнее и плотнее. Металлические колючки жадно сжали голову Белого, ища лазейку внутрь, словно могли напрямую извлечь из него информацию, которой тот пытался торговаться. По Белому начали расползаться трещины, и он ярко завопил, когда шипы пронзили стеклянный череп, впуская внутрь воду. Глава 10 Бет села в автобус до Бетнал-Грин. Посмотрела по сторонам и, не обнаружив ни одной мокрой собаки, была вынуждена признать, что запашок шел от нее. Странные кляксы танцевали в уголках глаз, вызывая ощущение, словно гном в свинцовых ботинках отбивает чечетку прямо на затылке. Девушке удалось вздремнуть, прежде чем прозвонил колокольчик, и автобус зашипел, останавливаясь. Резко проснувшись, она вскочила и прошмыгнула в уже закрывающуюся дверь. Раскат грома бухнул где-то на западе, и дождь усилился, приветствуя ее с пропитывающим насквозь энтузиазмом, гладко прилизывая волосы к голове. Вздохнув, Бет похлюпала вперед. Сперва девушка подумала, что он – галлюцинация, уныло мокнущая под дождем, сидя со скрещенными ногами. Уличные фонари мерцали в определенной последовательности, заставляя его тень подпрыгивать в странном отрывистом танце. – Эй! – закричала Бет, чувствуя, как в ней вспениваются облегчение и волнение. – Эй, ты! Парень! – Она не знала, как его назвать. – Оборванец! Юноша поднял взгляд, и серые глаза расширились, когда он увидел Бет, спускающуюся с моста, перепрыгивая через три ступеньки. Он встал на ноги. – Что ты здесь делаешь? – спросил парень. Бет усмехнулась: – Ты сказал искать тебя в преломленном свете. Девушку накрыла эйфория: она нашла его, убедилась, что он настоящий. Дома-башни внушительно возвышались на фоне пропитанных натриевым светом облаков, и то, какой крошечной она казалась на их фоне, внезапно показалось ей ужасно волнующим. – Это твой дом? – поинтересовалась Бет. Усмешка, смахивающая на ее собственную, тронула лицо парня. – Дом? Часть его, полагаю: я могу устроиться на ночлег на любом квадратном дюйме Лондона. Добро пожаловать в мой кабинет. – Он распростер руки, словно обнимая весь город. – Располагайся. Парень рассмеялся, а потом, казалось, вспомнил, с кем говорит. Сложив руки, он окинул Бет подозрительным взглядом: – Кто ты? И почему меня преследуешь? Бет тоже скрестила руки. Стойка получилась воинственной, и она чувствовала, как дрожит от накатывающего волнами адреналина. – А ты кто? – парировала девушка. – И почему спас меня? – Меня зовут Фил нус Виэ[1], – ответил он. – Это значит – Сын Улиц. Моя мать – их божество. – Парень шагнул к Бет, его тень скользнула по ее лицу. – Она заложила улицы, по которым ты ходишь, и дороги, чьи кости похоронены под ними. Она затопила паровые двигатели и даровала первые искры фонарям. Она выковала цепи, что держат Отца Темзу на привязи. – Филиус ухмыльнулся. – И я спас тебя, потому что любой, кому достает безумия ехать на одной Рельсовой химере и кричать на другую, встав на ее пути, нуждается во всей помощи, которую только может получить. – Окей, – пробормотала Бет, делая глубокий вдох. – Меня зовут Бет Брэдли, – начала она. – Это значит… это значит – Бет Брэдли. Мой папа – журналист… уволенный. Меня вышибли из школы, но ему наплевать. Меня сдала лучшая подруга. Полагаю, я преследую тебя потому, что твои ответы мне нравятся больше. – Девушка попыталась улыбнуться и добавила: – Кроме имени, разумеется. Мне и в голову не приходило, что тебя могут звать «Филлис», так что не виню, что ты не признался в этом раньше. На сей раз рассмеялся парень. – Я бы не был так уверен, что мои ответы лучше; земля подо мной так горит, что обжигает задницу. – Кто-то пытается убить тебя, – кивнула Бет. – Я помню. – О, как мило с твоей стороны, – заметил он насмешливо, крутя прядь волос на лбу. – Пасиб. – И Филиус снова уселся на мокрый асфальт. Джинсы Бет в любом случае уже промокли, так что она плюхнулась рядом с ним. Ветер размывал по-лувидимые тела в потоках дождя. – Но если ты сын зашибенной Богини, – заметила Бет, – чего тебе бояться? Разве она не разберется с любым, кто попытается на тебя наехать? Парень улыбнулся одними губами: – Матери Улиц нет с нами, – пробормотал он. – Я ее никогда не видел. Бет заизвинялась, но Филиус только отмахнулся: – Я был воспитан ее сенешалем, Гаттерглассом. Я забегал в раковины ее храмов на реке, играл с окаменевшими внутренностями жертв, что приносили ей Зеленые Ведьмы. – В Гринвиче живут настоящие Зеленые Ведьмы[2]? – Бет была потрясена. – He-а, в Саттоне; ты что думаешь в Баттерси плещется море яиц и муки[3]? – его лицо оставалось невозмутимым, и девушка не могла понять, шутит ли он. Затем голос парня стал жестким и раздраженным. – Я не обучался никаким ритуалам и правилам – ничему, что подготовило бы меня, во всяком случае к Выси. – Пальцы его левой руки изогнулись, будто когти. – Высь. Это тот, кто за тобой охотится? Филиус несчастно кивнул. – Но кто же он? – Он – болезнь города, – безжизненным тоном пояснил парень, – и алчность, и каннибальский голод, и… и я не знаю, кто еще. Я никогда не видел его вблизи, но лицезрел, что после него остается. Он – Король Кранов; краны – его пальцы и оружие. Он использует их, чтобы въесться в город поглубже, и, когда ему это удается, все вокруг умирает. – Филиус фыркнул. – А еще он тщеславен – все строит стеклянные башни, чтобы любоваться собой. Моя мать была его единственным соперником; Высь появляется в каждое поколение, и она отбрасывает его назад, снова и снова… но потом она исчезла, и с тех пор он разрастается в этой своей черной яме под Собором. – Филиус посмотрел на Бет. – Но теперь она возвращается, чтобы вернуть себе Небоскребный трон, и Высь больше не может ждать. Он хочет ослабить ее, убить всех, кто будет сражаться за нее. Начиная с меня. – Сын Улиц опустил глаза и пробормотал. – Она почти здесь, но я могу так никогда ее и не увидеть. Филиус выглядел таким потерянным, что Бет, поддавшись порыву, потянула его к себе. После секундного колебания он уступил. Было пугающе и волнующе обнимать этого преследуемого парня – она будто бы обращала на себя взгляд чудовища. – Послушай, мы расправимся с ним, – прошептала она: утешающая, бессмысленная бравада. Дождь превратил пыль в его волосах в цементный раствор, прилипший к ее щеке. – Высь даже не узнает, что его сразило. Парень отстранился, смахивая дождевую воду с лица. – Ты так легко швыряешься этим «мы», – заметил он. – Это мило и все такое, но откуда такая уверенность? Я видел тебя с Рельсовой химерой – не хочу показаться грубым, но ты обделалась. – Нет! – запротестовала Бет. – Я… – однако отрицать не было смысла. – Что ж, да, окей: я испугалась. Доволен? Но знаешь что? Лучше я буду так пугаться каждый чертов день своей жизни, чем вернусь к тому, что чувствовала до встречи с тобой. Воцарилась тишина, достаточно долгая и глубокая, чтобы Бет по-настоящему оценила, насколько прилипчиво прозвучало это заявление. – Но я не хочу навязываться и все такое, – слишком поздно добавила она: Филиус уставился на нее, словно она была другого вида. Смутившись, Бет посмотрела в сторону, и ее взгляд упал на ближайший фонарь. Дождь начал стихать, распадаясь на отдельные капли. Бет наблюдала, как натриевый свет ярко вспыхнул и полился потоком, а потом неистово замигал. – О, Темза, а вот и мы, – чуть слышно пробормотал парень. Свет растянулся и выгнулся у Бет на глазах, как захваченная в плен желтая звезда, потом пылающие лучи видоизменились, текучий свет сложился в конечности, плечи, торс и лицо молодой женщины. Она была нага, и Бет видела ярко горящие нити, переплетающиеся, как артерии, под прозрачной кожей, пока она скользила по фонарному столбу на землю. Женщина направилась к ним чувственной высокомерной походкой. Оборванец встал, судя по всему, неохотно. – Будет забавно, – пробормотал он. Пылающая женщина, указав на Бет, открыла рот, и в ее горле замигал свет. – Просто встреченная мною незнакомка, – невинным голосом ответил он вслух. Световая женщина вспыхнула глубоким неодобрительным оранжевым. Реплика, пылающая еще ярче, вырвалась из ее рта. – Что она сказала? – спросила Бет. – Да так… Не думаю, что ты хочешь узнать, – пробормотал Филиус. – А я думаю, что хочу. Парень поморщился: – Она назвала тебя отродьем сороковаттной лампочки. – Что? – Это… м-м-м, на самом деле это не переводится. Световая женщина встала перед Бет, и та почувствовала силу, от которой дыбом вставали волоски на коже. Девушка поджала пальцы внутри кроссовок. Каждая молекула ее тела кричала, как странно все происходящее. Женщина сделала еще один шаг вперед. Бет унюхала что-то, что, как она подозревала, было ее собственными опаленными ресницами. Она вызывающе ухмыльнулась, и женщина тоже улыбнулась, вымигивая слова. – Лек! – голос оборванца казался потрясенным. Световая женщина повернулась, яростно засверкала на него и мгновение спустя уже бежала вверх по ступенькам и по мосту; каждый шаг отдавался шипением испаряющейся под ее ногами воды. – Еще посмотрим, кто из нас неблагодарный! – прокричал парень ей в след. – Вспомни, если уж на то пошло, кто добыл тебе это соглашение! – Что это было? – спросила Бет. Филиус закатил глаза: – Лек просто драматизирует. Не обращай внимания… – своим железным прутом, как пастушьим посохом с крючком, он направил Бет обратно к мосту. – Я сказал тебе однажды, скажу и второй раз: иди домой. Бет открыла было рот, чтобы возразить, но он ее оборвал: – Я не шучу. Может, я никогда не поступал, как сын своей матери, прежде, но могу начать прямо сейчас. Высь убьет меня, Бет Брэдли. – Он говорил спокойно, деловым тоном. – А, если ты останешься со мной, убьет и тебя. Мне бы очень не хотелось объяснять это твоему отцу, уволенному журналисту. – Как ты собираешься что-либо объяснять после смерти? – поинтересовалась Бет, прежде чем сообразила остановиться. Он впился в нее взглядом: – Ага, зубодробительное занудство, конечно, заставит меня передумать, – отрезал парень. Бет упрямо продолжила: – Послушай, я знаю, есть риск. Знаю, что могу… – Это не вопрос возможности, – голос его звучал раздраженно. – Для меня, да, «может быть» – это вопрос «возможности»: у меня есть возможность бегать достаточно далеко и достаточно быстро, чтобы держаться от него подальше. Но для тебя это вопрос неизбежности – не хочу показаться грубым, но есть ли хоть один шанс того, что ты не станешь обузой? Ты умеешь карабкаться по небоскребу? Можешь бежать по проводу, обгоняя Балкового Паука? Бет уставилась на него: – Я даже не знаю, о чем ты сейчас говоришь. – Вот и я о том же. Она стиснула зубы: – Однако одну вещь из того, что ты сказал, я поняла: бегать, – она почти что выплюнула это слово. – Это твой план? Так ты собираешься соответствовать материнскому завету? Сбежав? – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. – Тогда научи меня! Я толковая, сечешь? Смогу научиться – и, возможно, помочь. Или ты так чертовски высокомерен, что считаешь, будто лучше оставаться одному? Филиус открыл было рот, но Бет не дала ему заговорить: – Ты, что, рассчитываешь на свою маленькую подружку из фонаря? Если я не сильно ошиблась, читая язык ее чертова тела, тебя ожидают довольно холодные ночи. – Лек не моя… – Да, не важно, – фыркнула Бет. – Есть кто-нибудь еще? Кто-нибудь, кто готов противостоять этому Королю Кранов, которого ты так боишься? Когда Филиус уставился на нее, девушка почувствовала злость, смятение и одиночество, исходящие от него жаркими волнами. – Я, например, – тихо сказала она. – Может, я чего и не знаю, но я уже спасала твою жизнь, а ты – мою. Я хочу помочь тебе. – Она осознала, насколько правдивы эти слова, только произнеся их. – Позволь мне помочь тебе сделать нечто большее, чем просто убежать. Его серые глаза внимательно ее изучали: – Почему? – Потому что я тоже одинока, – мягко ответила Бет. Они оба затихли. Облака рассеялись, ночь была ясной и холодной. Бет задрожала. – Нет, не одинока, – проговорил он наконец. – Протяни руку. – И он без предупреждения чиркнул ее по запястью кончиком своего прута, острым, как бритва. Бет не знала почему, но она не отскочила и не закричала. Держалась, пока он резал ее руку снова и снова, хотя и чувствовала, как выступила и закапала на землю кровь. Девушка не отрывала от него глаз: – Что это? – в ее голос прокралась лишь слабая дрожь. Он пожал плечами, почти застенчиво: – Если ты собираешься быть солдатом моей армии, девочка, то должна носить мою метку. Она опустила взгляд на запястье. Сквозь размазавшуюся кровь отчетливо проступали тонкие линии порезов: здания, складывающиеся в корону. Ее захлестнула глубокая, будоражащая гордость: – А еще это предупреждение. Чертово напоминание: все по-настоящему, Бет. Это может причинить тебе боль, и нет никакой волшебной двери, через которую можно сбежать и захлопнуть ее за собой. Ты можешь никогда не вернуться домой, понимаешь? Потому что тебя будут преследовать – если ты сделаешь это и попадешься на глаза Выси, можешь навсегда проститься с безопасностью. Проститься с домом. Навсегда. Его речь была столь же ровной и холодной, как открытая пустошь на резком ветру. Бет прижала запястье к щеке, потом посмотрела на корону: неизменно и необратимо врезанную в него. – Тогда я готова, – ее сердце снова бешено заколотилось. – Сын Улиц. Часть II Урбосинтез Глава 11 Бет смотрела на паука. Паук загадочно смотрел на нее. Девушка сглотнула. Ростом с человека, он изящно покачивался на телефонном кабеле, идущем в переулок, на восьми остроконечных ногах. Нижние щитки, гладкие, как стеклопластик, отражали свет фонаря под ними. От паука исходил треск, словно бормотание чуть ниже уровня слышимости. – Ну, – парень с асфальтовой кожей, засунув руки в карманы, оперся о стену. – Как тебе наша лошадка? Бет хмуро на него взглянула: – Лошадка? Это же огромный паук. Филиус поджал губы, пожимая плечами, будто говоря: «Не могу отрицать очевидного». – Он опасен? – спросила Бет. – Разве он выглядит опасным? – возразил парень. – Да: он выглядит как огромный наук. – Ого, впечатляющая наблюдательность. – Я не нахожу это ободряющим, Фил. Она сократила «Филиуса» до «Фила» – как будто односложным именем можно было приручить этого дикого парня с выпирающими костями и измазанной сажей кожей. Он привел ее к обычному адски исчирканному «Би-Тишному» таксофону на Хай-стрит, поднял трубку и замялся. Когда Бет спросила, не нужна ли ему мелочь, Фил лишь полуулыбнулся ее наивности. – Это не та плата, которую они взимают. Парень поднес телефонную трубку ко рту и довольно удачно сымитировал щелчки и жужжание, раздающиеся на линиях с очень плохим приемом. Остановился, послушал, с довольным видом повесил трубку… …и завел девушку за угол, в переулок, где она лицом к лицу столкнулась с пауком размером с небольшой автомобиль. – Напомни еще раз, почему мы должны это сделать? – спросила она. Глаза существа походили на посверкивающие зольные ямы. – Связь, – отвечая, Фил не сводил взгляд с существа. – Какой смысл иметь армию, если не можешь поговорить с нею? – Он подошел к пауку еще ближе. – Окей, – кивнула Бет. В том, как парень приближался к созданию, чувствовалась нерешительность, которая девушке совсем не понравилась. Тревога кольнула ее в шею. – Но – извини, если вопрос идиотский, – почему мы подкрадывается к нему так, будто боимся оказаться съеденными? Взгляд, который он бросил на девушку, говорил: «Ты действительно хочешь, чтобы я ответил?» Фил положил руку на голову паука. Тот расплылся, как телевизионная картинка с плохой передачей, потом снова затвердел и пополз вниз по проводам. Парень заметно расслабился и поманил Бет. Гордая тем, что сумела свести дрожь до минимума, она потянулась к существу. Покровы паука оказались прохладными и гладкими. Звучание, исходящее от него, стало громче, и девушка уловила обрывки разговоров, вибрирующие вокруг головы. – Люблю тебя, милая, – говорили они и: – Удачного дня! Я горжусь тобой, – и: – Не могу дождаться вечера, так хочу тебя увидеть. – Я люблю тебя. – Люблю тебя. – Люблю. Множество выговоров, мужских и женских голосов, наслаивающихся один на другой, полных любви и заботы, загудели в ее голове. Бет почувствовала, как сердце наполнилось ими. Стыдливое тепло коснулось ушей, и девушка поняла, что улыбается. На Бет нахлынуло головокружение, и она почувствовала, что сейчас упадет, но паук вытянул сухую ногу, похожую на клинок, подхватывая девушку и подтягивая ее ближе к брюху – ближе к голосам. – Я люблю тебя, – шептали они. – Эй! – Фил резко стукнул паука по панцирю своим прутом. – Довольно! Голоса потонули в фоновом шуме, и голова Бет прояснилась. Она вздрогнула. – Что это было? – выдохнула девушка. Лапа паука, холодная, как сталь, обвилась вокруг талии. Бет толкнула ее, но та не сдвинулась с места. – Фил! – позвала она. – Немного перестарался, – пробормотал тот и наклонился прямо к пауку, пока их лбы не соприкоснулись. – Ты это брось, маленький дерьмовик. Понял меня? Существо жалобно загудело. – Ага, знаем мы, как ты просто пытался ее расслабить, – фыркнул он. – Сделаешь это снова, и я расслаблю тебя – навсегда. Самой большой картонкой, которую только смогу удержать в руках. Создание подогнуло передние лапы, очевидно в красках представляя угрозу. Фил оглянулся на Бет: – Ты в порядке? Девушка поймала его пристальный взгляд. Сердце колотилось, она чувствовала себя, как будто ее вот-вот стошнит, но все, что Бет слышала, так это его слова, сказанные на мосту: «Есть ли хоть один шанс, что ты не будешь обузой?» Она не должна показывать свой страх: – В порядке. Фил наклонился к пауку еще ближе, зашептав ему, и передняя лапа также обвилась вокруг парня. Тот не сопротивлялся, и, глядя на него, Бет тоже расслабилась. На мгновение она увидела свое лицо, искаженное в изгибе массивного экзоскелета паука, а потом огромная тварь с невероятной скоростью заскользила по телефонным проводам, оставив позади облачко последнего вздоха девушки. Под ними искаженными полосками света и ревущими порывами шума проносились дома, улицы, заводы и машины. Филиус, сидящий напротив нее, стал зернистым и постепенно растворился, Бет почувствовала, что и ее собственное тело заискрилось, а рука распалась на пиксели. Девушка больше не задыхалась, и мгновение за мгновением страх рассеивался. Биение паучьего пульса успокаивало. Ощущение движения рассеялось, время изменилось. Город потерял определенность, стал темным и расплывчатым. Что было реальным и ярким, так это сеть: кабели вились между призрачными зданиями и убегали под землю, сияли, прорезая городскую темноту, оживлявшуюся бормочущими голосами. На горизонте проступило очертание: поднимающаяся на холме в южной части города тонкая стальная башня, пылающая светом и звуком. Нити паутины сходились к ней, неуклонно растущей, сияющей, затмевающей небо, направляющей взгляд Бет в небытие. Ропот миллионов разговоров сливался в рев… …а потом настало ничто. Свет погас, словно задутая спичка, голоса стихли. Бет наклонилась вперед и схватилась за металлические перила. Холодный воздух хлестал ее по щекам, и девушка потерла глаза, привыкая к темноте. Она была высоко. По-настоящему высоко. Бет стояла на платформе на металлической башне. Ей потребовалась секунда, чтобы узнать переплетение металлических стоек радиомачты «Кристал-Пэлас». Город в сотне футов ниже мерцал, словно армия светлячков, роящихся в темноте. – Я на «Крист»… – ее дыхание сбилось, и кожу защипало от полного отсутствия чего-либо между нею и бездной. – Я на башне «Кристалл-Пэлас»? Это… Это правда прекрасно. – С губ Бет сорвался истеричный смешок, когда девушка поняла, как далеко они забрались. Паучки, не больше тех, что можно найди в любом доме, поблескивали то тут, то там, появляясь и исчезая, лезли отовсюду, копошились в кипах проволоки и в спутниковых тарелках своими заостренными лапками. Паук, принесший Бет с Филом, вздрогнул и рассыпался на сотню маленьких восьминогих телец, быстро растворившихся в кишащей массе. Бет поежилась от их дерганых движений и дрожания крошечных брюшек-бусинок. По мере того, как уши привыкали к звукам, ветер все больше и больше распадался на голоса, слышимые сквозь помехи, накатывая волнами потрескивающих разговоров. Фил растирал руки и ноги, возвращая им чувствительность. Он посмотрел вверх, на самую верхушку башни. – Останься здесь, – сказал он. – Она не знает тебя, а ты не захочешь знать ее. – Он помедлил, на лице отразилось страдание, взгляд стал беспокойным. – Будь осторожней, хорошо? – Я получил для нас индульгенцию на разговоры у Матушки Сети, но здесь дети, – он кивнул на толкущихся паукообразных, – они могут быть немного кусачими. Впрочем, они питаются исключительно голосами: держи рот на замке, и с тобой все будет в порядке. Парень попробовал стойку босой ногой и начал стремительно карабкаться по внутренней части конструкции, – так уверенно, будто сам был пауком, – пока не скрылся из виду. Бет обхватила себя руками: чувство свободы обдало холодом. Девушка подумала о знакомых людях там, внизу, гадая, увидит ли их снова. «Тебя предупредили, что это смертельно опасно, Би, – напомнила она себе. – Ты уже сказала свое “прощай”». Она помедлила. Би. Почему она так себя назвала? Только один человек обращался к ней с подобной вальяжной фамильярностью. Бет подумала о Каре, и воспоминание отозвалось болью в груди, тоской, отчаянным желанием разделить с подругой этот пейзаж, этот вид, которым никто никогда не наслаждался. Девушка поспешила задвинуть это чувство на задворки сознания. Из-за высоты Бет подташнивало, так что она отвернулась осмотреться на крыше – и заметила какой-то сверток. Высотой примерно пять футов и, может быть, три – шириной: моток стальных проводов свешивался со стойки над нею, словно внушительное металлическое осиное гнездо. С его нижней части свисало что-то тонкое. Она нахмурилась и подошла поближе, чтобы рассмотреть. Шнурок от ботинок. Грудь Бет сжало, и она с ужасом по-новому оценила размеры свертка. Девушка протянула руку, пальцы коснулись свертка, и тот закачался в пустоте. Пауки стрекотали, не обращая на нее внимания. Беззвучно выругавшись, Бет ухватилась за стойку и начала карабкаться к свертку. Ее рука соскользнула по усыпанной бисеринками дождя стали, желудок перевернулся, но она заставила себя снова крепко вцепиться в металл. «Полегче, Бет, – предостерегла себя девушка. – Ты карабкалась и не на такую дрянь, чтобы бояться этой чертовой верхотуры». Оказавшись на одном уровне с верхней частью свертка, девушка увидела несколько пробивающихся сквозь провода прядей рыжих волос, развевающихся, словно водоросли в струях течения. В пробелах между металлическими нитями Бет разглядела лицо: девушка, немного старше нее. Воротник куртки был запятнан улицей. Нити паутины опутывали глазницы. Толстый кабель высовывался изо рта, и Бет сама едва не подавилась, увидев, как горло несчастной натянулось вокруг него. Металлические голоса изливались в воздух, словно текли из проводов, просачиваясь девушке в уши. Мы любим тебя. Ты дома, в безопасности. Никакой опасности. Никакого, никакого вреда. Глаза рыжеволосой девушки были не до конца закрыты: каждое слово заставляло веки счастливо подрагивать. «Они питаются голосами», – вспомнила Бет слова Фила, когда сигналы пауков закружились в воздухе. Кабель во рту девушки непристойно дрожал и выгибался, будто доил звук из ее горла. Бет потянулась и схватила кабель. Когда она дернула его, все вокруг стало кошмарно медленным. Глаза пленницы резко распахнулись. Когда конец кабеля вышел из ее рта, она закричала. Мы любим тебя мы любим тебя мы любим мы любим тебя мы любим тебя мы любим тебя мы любим мы любим тебя мы любим тебя… Пауки немедленно встрепенулись, и в их хаотичных движениях появился порядок. Они прокатились по металлу сверкающей волной, и прежде, чем Бет успела даже подумать, поползли по костяшкам ее пальцев, по волосам, покалывая ножками-иголочками голову и кожу на груди. Девушка потеряла самообладание и завизжала, но пара хелицер проколола кожу на ее шее, и звук в горле заглох, как будто его выкачали. Пауки, проползя по плечам, подобрались к ушам. Бет видела, как из их брюшек потянулись проволочные нити. Голоса-помехи усилились до крайности. Мы любим тебя мы любим тебя мы любим мы любим тебя мы любим тебя… Украденные слова запульсировали в мозгу, душа страх, словно морфий. Бет отчаянно попыталась сконцентрироваться на страхе – настоящей эмоции, единственно нормальной в данной ситуации, но понимала, что он тонет под любовью к паукам. Бет безнадежно замахала свободной рукой, шлепая по тварям, уничтожая некоторых, исчезающих в треске помех. Мы любим тебя, – злобно затрещали голоса. – Но ты все испортила. Мысль пронзила ее как копье. Одурманенная и обессиленная, Бет обмякла на холодном металле. Ее страх теперь казался чем-то очень далеким. Что-то промелькнуло в воздухе: серая фигура упала рядом, пролетев сквозь полую сердцевину башни. Костлявая рука жестко взяла Бет за талию, и она рухнула, едва сознавая себя, едва понимая, что падает. Бет в изумлении подняла глаза и обнаружила держащего ее Фила. Он кричал на нее, лицо его было мертвенно бледным… …но с губ парня не срывалось ни единого звука. Мы любим тебя мы любим тебя мы любим тебя мы любим тебя, – вот все, что она могла слышать. Испортила испортила испортила. Парень прыгал от опоры к опоре, замедляя их спуск, тело Бет сотрясалось от каждого толчка, пока, наконец они не повалились на мокрую траву у подножия башни. Фил вскочил на ноги и сердито ткнул в нее пальцем. Сначала беззвучно, но потом в его горле начал протрескиваться голос. – Темза и Кровавая река! – выругался он. – Когда я сказал об индульгенции, то не подразумевал, что ты можешь выдергивать вилку из их долбаного запаса продовольствия! Бет глазела на него, с трудом поднявшись на одно колено. Паучьи голоса отступили, уступая дорогу тошноте, нахлынувшей вместе со страхом. Кричащее лицо рыжеволосой девушки стерло все остальное из головы Бет. – Там кто-то, – она задыхалась, – есть… – Рыжая девочка? – переспросил он. – Да, я знаю. К счастью, несмотря на твою клоунаду, им удалось переподключить ее, и я, возможно, по-прежнему смогу иметь с ними дело. – Дело?! – заорала на него Бет, ее страх переплавился в ярость. – Как ты можешь иметь дело с этими штуками? Мы должны спасти ее! Она пленница! – Пленница? – деланно удивился парень. – Насколько я видел, она не кричала, пока тебе не приспичило ее освободить. Бет не могла в это поверить. Она несколько раз открыла и закрыла рот, прежде чем смогла подобрать слова: – Хочешь сказать, она желает там быть? – Почему бы и нет? Теперь ее мозг проводит каждую минуту, погруженный в любовь, буквально залитый ею. Раньше она была одинока – они всегда из таких. Матушка Сеть так их и выбирает: находит на улицах – потерянных, сиротливых, замерзших, – дает шанс сделать последний телефонный звонок тем, кому на них наплевать. Их отчаянье для нее, как маяк: она концентрирует на нем свое внимание и предлагает им выбор. – А что будет, если они передумают? Лицо парня напряглось, но взгляда он не отвел: – Это однократная сделка. Балковые пауки не меняют решения. Внезапно Бет увидела своего отца, буквально кишащего горем. Вообразила его рыдающим от благодарности, когда команда пауков притаскивает кабель к его губам и заполняет уши своей успокаивающей песней. – Дерьмо, – выплюнула она. – Неважно, как все плохо и как низко они пали: люди исцеляются. Нельзя просто взять и разрешить им хоронить самих себя. Нельзя позволять этим созданиям предоставлять им какой-то там выбор. Они просто получают с этого чертову выгоду! Принц-оборванец медленно выпрямился в полный рост. Голос его был проникнут презрением: – Что ж, – сказал он, – спасибо Матери Улиц, что послала нам тебя, дабы исправить грехи наши. – Он сплюнул на землю и поинтересовался: – С чего ты взяла, что вправе решать, сколько люди могут получить, прежде чем захотят уйти? Кроме того, даже если ты и права, – а как же пауки? Они – отдельная раса. Думаешь, у них нет чувств? Они не думают? И, блин, не любят? Они не могут есть ничего другого, Бет; как бы сильно я или ты этого ни хотели, они просто не могут. Им нужен голос, если они не получат его, то сдохнут от голода. Это не их вина, и не моя тоже, так что заканчивай так на меня смотреть. – Тон его был ровным. – Гораздо больше жизней поставлено на карту, чем жизнь кого-то из плоти и крови, кого-то с четырьмя конечностями, кого-то, похожего на тебя. Тебе нужно понять это, и побыстрее, пока ты не разбила нашу армию еще до того, как Высь задействовал свои краны. Бет закусила губу и опустила глаза. Она все еще слышала отголоски шипящих украденных голосов пауков. Все испортила. Кажущийся запачканным мозг болезненно очищался. Филиус уставился на девушку прищуренными глазами. – Что они тебе сказали? – наконец спросил он. – Это ведь не была обычная песнь любви? Что еще они сказали? Бет сильнее закусила губу, не в силах поднять на него глаза. Она не ответила. Рассвет занимался над щетиной города на горизонте. Филиус повернулся и, не говоря ни слова, чинно удалился от башни. – Тогда чья это вина? – спросила вдогонку Бет. – Если не твоя и не их, кто виноват, что для этих штук я – добыча? – произнеся последнее слово, она мучительно поежилась. Парень остановился. – Тот, кто создал их такими, – в конце концов произнес он. – Мать Улиц. Моя мать. Глава 12 – Будьте добры, я бы хотел поговорить с Парвой. Кара подсматривала в дверной проем своей комнаты. Из кровати она могла разглядеть открытую входную дверь внизу и человека с мясисто-розовой лысиной, стоящего на верхней ступеньке. – Я очень сожалеть, сэр, – ответила мама на своем напевном английском. – Она очень болеть. И не может встать с кровать. Кара медленно оглядела комнату. Девушка торчала здесь уже третий день. Пахло больницей, и она начинала чувствовать себя соответствующе. Кара прятала самсу с бараниной, приносимую мамой, под кровать. «Аар ki pasandeenda, – каждый раз говорила ей мама, – твои любимые!» Теперь, когда она сидела дома, как в ловушке, Карина долгая борьба за вегетарианство была разбита ошеломляющей демонстрацией показной амнезии. Девушка чувствовала запах теста и мясного жира, свернутых вместе в одну забивающую артерии торпеду. Девушка даже стихов почитать не могла. (Отец прибил бы ее, найди он экземпляр Донна[4], вшитый в учебник дочери по биологии. В своей простоте он, вероятно, понял бы как раз достаточно старомодного английского, чтобы уловить самые грязные фрагменты.) Кара начала чувствовать себя по-настоящему больной. – Я мог бы… Возможно, я мог бы быстренько зайти и повидать ее? Это не займет… – мужчина затих. Его голос звучал испуганно – учитывая выражение лица, которым мама, похоже, отреагировала на подобное предложение, Кара не могла его винить. Вслед за «До свидания» громко хлопнула дверь. Кара просидела пару минут, нервно скребя ногтями кожу пальцев и ладоней. Она больше не болела, хотя и отслаивалась, словно карандашная стружка. Нижний слой был отвратительно розовым против ее обычного – чайного. Скоро кожи, касавшейся чего-либо на прошлой неделе, совсем не останется. Конечно, в итоге она бы все равно стерлась и обратилась в пыль, но так девушка чувствовала себя немного лучше. Она услышала подвывание пылесоса и перекрывающее его довольное пение мамы, ведущей единоличный джихад против грязи. У мамы Кары были полные шкафы платьев, все еще в магазинных пакетах. «Они бывают новыми лишь раз, дорогая, – счастливо покудахтывала она. – Я берегу их для особого случая». Именно так чувствовала себя Кара, придя домой посреди дня со словами, что заболела, когда мама, не задавая никаких вопросов, жадно поприветствовала ее и уложила в кровать: будто ее приберегают для особого случая. Как покрывающееся пылью платье в пакете. Кара не могла не вспоминать кабинет Солта, резко пахнущий дезинфицирующим средством. Она сидела там, окаменев от ужаса, ожидая, что он будет кричать, но Солт, конечно, никогда бы этого не сделал. Вместо этого он прочитал вслух «послужной список» Бет: аресты за мелкие магазинные кражи и вандализм, драки, прогулы. Ее репутация была испятнанной, сказал учитель; он знал, что по выходным она продавала картины на Кэмденском рынке, и подозревал, что в остальные дни приторговывает среди учеников травкой. Он отметил, что в Фростфилдской средней школе нет никаких сведений о месте работы отца Бет, и мистер Брэдли еще ни разу не приходил на родительское собрание. – Я лишь могу заключить, – с поддельным сожалением сказал Солт, – что она сама, как может, добывает себе пропитание. И теперь этот акт вандализма, в котором замешана и ты. Он отмахнулся от Кариных протестов. Учитель знал, что это была Бет, конечно, знал, неважно, мог или не мог сие доказать. Никто другой просто не мог этого сделать. – Защитники прав детей, конечно, дадут свою независимую оценку, – с мрачным удовлетворением заметил Солт, – но, полагаю, у них есть прочная клетка, чтобы транспортировать твою маленькую подружку. Он как будто выдернул затычку из живота Кары. Полуночное граффити, шатания по улицам, возможность выходить в город ночью – в этом вся Бет. Попади она в приют, и тот станет ее концом. Кара подумала: «Она сделала это для тебя». – Я не хочу этого, Парва, – сказал Солт, наклоняясь вперед, и девушка почувствовала запах утреннего кофе в его дыхании, – но она ужасно на тебя влияет. Разрушает твое будущее. – Он запнулся, как будто его только что посетила мысль, а потом медленно проговорил. – Думаю, если бы я увидел в тебе подлинную заинтересованность в будущем, реальную готовность измениться, то избавился бы от этого. – Он похлопал по обложке папки. Кара неохотно посмотрела ему в глаза, выражавшие только глубокую озабоченность. Он подначивал ее, заставляя чувствовать свою беспомощность – показывая ей, как великолепно умел притворяться невинным. – Дважды в неделю, после уроков, – мягко сказал он. – В этом кабинете. Дополнительная математика. Я тебя выручу. Кара сглотнула, с болью разрабатывая пересохшее горло, потом снова, пока, наконец, не нашла в себе силы кивнуть. Голос Солта стал твердым: – Я хочу, чтобы твоя маленькая подружка ушла, Парва: это не обсуждается. Она может уйти либо из моей школы, либо из дома. Тебе решать. – Улыбка вползла на его лицо: – Это будет нашей тайной, – сказал он, наклонился над столом и поцеловал девушку в губы. Каждый мускул ее тела сжался от запаха пота в складках его шеи, щетина царапнула скулу. Твердые кончики пальцев опустились на ее поясницу и залезли под резинку трусов. Она не знала, хотел ли он ее, потому что испытывал желание или потому, что понимал, какую боль это ей причинит. Кара не знала, была ли для таких, как он, какая-то разница. Ее сердце сжалось почти до точки при мысли о матери, узнавшей, что дочь целованная, что она перестала быть новой. Что бы тогда случилось с особым случаем? Стоя в кабинете директрисы, под испепеляющим взглядом Бет, Каре хотелось закричать: «Не смей ненавидеть меня! Я сделала это для тебя!» Но не могла. Она просто стояла и смотрела, как Бет отворачивается от нее с глазами полными обвинений в предательстве. Кара знала: теперь, когда подруга так ей нужна, Бет ненавидела ее. Кара не хотела нуждаться в Би. Крошечная злобная и разъяренная часть сердца Кары ненавидела ее в ответ. Ветерок, влетевший в окно, пощекотал Каре шею. Девушка пошла закрыть его, а потом остановилась. Лысеющий мужчина сидел в видавшей виды машине несколькими ярдами дальше по улице. Она уставилась на него, но он так и не прикоснулся к зажиганию. Он не выглядел угрожающим. Плечи его резко упали – он казался совершенно разбитым. Кара прикусила нижнюю губу: – Мам, – крикнула она по-английски. – Я хочу немного поспать. Попросишь папу не будить меня, когда он придет? Мамино согласие доплыло до нее вверх по лестнице. Парва скинула халат и натянула джинсы с футболкой. Сняла хиджаб с безликой головы манекена, стоящей у зеркала, и надежно обернула вокруг головы. «Что ты делаешь? – поинтересовался голос в голове. – Он незнакомец, незнакомый странный мужчина. Это небезопасно». Мысли вроде этих теперь постоянно ее преследовали, но девушка не могла уступить им. Бет бы не уступила. И Бет, конечно же, не уступила бы Солту. Кара презирала эту мысль, но та никуда не девалась, цепляясь за ее разум, как пиявка: если бы только она могла немного больше походить на Бет, то была бы в безопасности. Кара сложила подушки и одеяло, чтобы обмануть обычную проверку, и выключила свет. После нескольких дней разглядывания потолка спальни день показался Каре болезненно ярким, а небо – поразительно синим. Сердце трепетало, словно колибри в клетке из ребер. Вокруг было немного людей, но она все равно вздрагивала, если кто-то проходил слишком близко. Девушка попыталась успокоиться и собраться с мужеством, пока, наконец, не почувствовала, что может подойти и постучаться в окно машины. Мужчина подпрыгнул и уставился на нее, и она тут же почувствовала, как страх отступает: в его лице не было никакой угрозы. У него были обвисшие щеки, как будто бессонница выжала из него все соки. Окно скрипнуло вниз: – Парва? – начал он неуверенно, а потом исправился: – Кара? Кара встрепенулась, услышав это имя, и склонила голову набок. – Кто вы, мистер? – спросила она, хотя была уверена, что и так это знает – он был вторым человеком, который когда-либо так ее называл. – Я Пол Брэдли. Мне сказали, ты болеешь… спасибо. Спасибо, что согласилась поговорить со мной. – Его голос звучал трогательно благодарным. А потом он спросил. – Ты не видела мою дочь? «Нет; я ее не видела и, возможно, никогда не увижу – да мне и плевать. Плевать, даже если она выпила краску из своего собственного баллончика, завязала с граффити и сдохла», – подумала Кара, но вслух спросила: – Что случилось с Бет? Деланная улыбка обвалилась с лица мистера Брэдли. – Я надеялся, ты знаешь, – пробормотал он. – Мы могли бы поговорить? – Я не могу далеко уходить, – сказала Кара. – Я сказала родителям, что болею. – А разве ты не болеешь? – теперь его голос звучал озадаченно. Кара призадумалась. – Болею, – ответила она, – но не так, как они считают. Он нажал кнопку, и на пассажирской двери щелкнул предохранитель. – Можем поговорить внутри, если хочешь, – на улице холодно. Кара встала как вкопанная, будто покрывшись льдом. От одной мысли, чтобы сесть в машину к мужчине, даже от ее волос повеяло холодом. Она осмотрела кнопку, которую он ткнул, предохранители на дверях, и твердо потрясла головой. – Окей, – пробормотал он, – тогда где? Кара указала на кафе на другой стороне улицы и поспешила к нему, прежде чем мистер Брэдли успел выйти из машины. Из кафешного стерео лилась музыка в стиле инди. Эспрессо-машина трещала аккомпанементом. «Девчонку знаю я одну, – надрывался певец, – и в ней как в омуте тону…»[5] «И это стало бы хитом, – мысленно продолжила Кара, – когда бы не было г…» – А разве вы не должны пойти к копам? – спросила она, когда отец Бет сел, прервав ее размышления. Мистер Брэдли глотнул кофе и спросил, не хочет ли она чашечку, но девушка молча потрясла головой, и он больше ничего ей не предлагал. – Я обращался, – начал он. – Но они не сильно помогли. По-видимому, раньше у нее были с ними проблемы. «А ты не догадывался?» – про себя поинтересовалась Кара: – Послушайте, мистер Брэдли, – сказала она, пытаясь, чтобы голос звучал успокаивающе. – Я уверена, что с Бет все в порядке. Она сможет о себе позаботиться. Через пару дней она… – Девушка затихла, увидев выражение его лица. Он бросил стопку документов на дешевый столик. – Полицейские сказали то же самое – слово в слово, – заметил он немного дрожащим голосом. – Я поискал в сети… Кара взяла бумаги и пролистала их: около двадцати распечаток газетных сообщений, фотографии обезумевших родителей с умоляющими глазами и имена под заголовками: Джессика Саарлэнд, Ян Томпсон, Майкл Уильямс, Ровена Муре. Все они сообщали о пропавших детях. – И это только те, кто был достаточно мал или достаточно мил, а газетчикам нечем было заполнить номер, – голосом проигравшего объяснил он. – Я сам был журналистом и знаю, как это работает. Кара почувствовала, как сжался желудок. Рапорт о пропаже Бет осядет на самое дно полицейского шкафа для хранения документов, зажатый между Аллах знает сколькими другими потерянными жизнями и забытыми перспективами, по сорок штук в каждом выдвижном ящике. – Извините. Мы поссорились – сильно, – призналась она. – Наговорили друг другу разных гадостей. Я не видела ее уже много дней. Мистер Брэдли ссутулился еще сильнее и долго молчал, прежде чем заговорить: – Не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Хочешь – я не знаю, хочешь, я попробую отвлечь твоих, чтобы ты смогла прокрасться в свою комнату? Она подняла голову и уставилась на него: – Ого, мистер Брэдли, – восхитилась она. – Бет никогда не упоминала, что вы ниндзя. – Он покраснел, когда Кара продолжила. – Все окей. Кроме того, мама довольно люта. Если она снова вас увидит, после того, как вы предлагали зайти в мою комнату…. – Она свистнула и «перерезала» себе горло пальцем. – Она не выглядит такой уж страшной. – Не позволяйте котенку из Карачи вас одурачить. Она бы медленно пропустила вас через сыротерку, если бы заподозрила, что вы спутались с ее маленькой девочкой. Я сама с нею справлюсь. Мужчина засмеялся, и его лицо тут же стало виноватым, словно смеяться в такое время было неправильно. – Когда Бет вернется, – сказал он, – надеюсь, вы помиритесь. Я рад, что у нее есть такая подруга, как ты. Что-то тошнотворное заворочалось у Кары в животе: – Спасибо, – выдавила она. Они вместе перешли обратно через дорогу, уворачиваясь от ярко одетых женщин, тащивших сумки с овощами с далстонского рынка. – Уверена, что не нужно отвлечь их? – уточнил он, когда они подошли к ее дому. – Я мог бы… даже не знаю… спеть? – Не обижайтесь, мистер Брэдли, но Бет рассказывала, как вы поете. Она заявила, что ваши концерты выдерживает только ваша резиновая банная уточка. – Что ж – хорошо, – и он направился к своему автомобилю. – Мистер Би, постойте! – Кара заметила, как он напрягся, обманутый настойчивостью в ее голосе. Она уставилась на свою входную дверь – или, скорее, на дверной косяк. По его краю шли крошечные поезда, пути вели вдаль по нижней части стены, как крошки черного хлеба. Они последовали за ними за угол, в серый переулок, и уткнулись в то, что было нарисовано на кирпичах. – Что это значит?.. – начал мистер Брэдли. – Изломанная гармония. Я не… – Я понимаю, – перебила Бет. Она сжала негнущиеся, воспаленные руки в кулаки, а потом медленно их разжала. – Я знаю, что это значит, мистер Брэдли. Я там бывала. – Она сделала паузу и вдруг услышала свой голос. – Я покажу вам. – Кто это? – он показал на изображение тощего парня с бесстрастным выражением лица, чистящего ногти кончиком копья. Кара покачала головой: – Никогда не видела никого похожего, – призналась она. – Но знаете что? Если Бет его ищет, она его найдет. – Она залезла в карман, выудила оттуда телефон и сфотографировала парня. – А это значит, что мы тоже должны его найти. Уже на выходе из переулка она увидела свое собственное лицо, нарисованное на кирпичах, и вся накопившаяся на лучшую подругу злость превратилась во что-то другое, что-то не менее острое; защемило горло. – Черт возьми, это что, ты? – пробормотал мистер Брэдли. – Это… это ты. Она нарисовала по памяти? Боже, выглядит совсем как ты. Я хочу сказать… – Гордость в его голосе было невозможно ни с чем перепутать. Кара задумалась, слышала ли ее когда-нибудь сама Бет. – Да, мистер Брэдли, – заговорила она, с трудом дыша. – Она ужасно талантлива. Глава 13 Утро: лучи дневной лампы, хлынувшие в колбу, породили радугу, преломляясь на стеклах. Вольтия передвинулась, свечение ее крови побледнело из-за избытка света. «День». Глаза резануло. «Почему я проснулась?» Мир снаружи казался одним большим бликом. «Слишком рано». Она встряхнулась и снова положила голову на руки, чувствуя, как угасает сознание. Фонарный столб вздрогнул, и ее глаза, сверкнув, снова распахнулись. Было слишком ярко; она не могла ничего разглядеть, но чувствовала вибрации, прокатывающиеся по металлу. Нити накала в ее костях затрепетали. Она начала подергиваться и ерзать, двигаясь ровно настолько, сколько требовалось, чтобы возникло магнитное поле, пока не смогла вытянуть пальцы вперед и вытолкнуть поле наружу, прощупывая воздух. Вольтия в ужасе отпрянула: кто-то полз по ее столбу. Сердце заколотилось, быстрее и быстрее, пока не забилось так стремительно, что даже сквозь свет дневной лампы она разглядела желтое свечение, отражающееся от стекла. – Лек! – мигнула она, но ее старшая сестра убежала, злясь на уличного мальчишку, и до сих пор не вернулась. – Гальва! Фаради! Было слишком светло, она оставалась слепой. Дневная лампа походила на тысячу разъяренных Белых, дубасящих стекло. Фонарный столб снова дернулся, как будто в тисках припадка, и Вольтия вспыхнула еще одним сигналом бедствия. «Бесполезно», – отругала она себя: сестры ведь тоже сейчас слепы. Она чувствовала дрожь этой штуки, чем бы та ни была, карабкающейся к ней вверх по столбу. Девушка забилась в дальний конец своего приюта; в кожу впились провода, щекоча слабым магнитным полем. Темное очертание тяжело ударило по стеклу: длинная тонкая тень, усыпанная шипами. Плафон содрогнулся. Существо отступило, двигаясь кошмарно медленно, исчезая в пятне света как чернила, высасываемые из воды пипеткой… …и снова ударило… От удара Вольтия перекувырнулась назад. Тонкое колючее очертание исчезло за треснувшим стеклом, и девушка сгруппировалась. Легкие начало жечь, когда она задержала дыхание. Существо ударило еще раз, и плафон раскололся. Вольтия выпрыгнула из дома, мгновение падая в окружении блестящего стеклянного дождя. Удар о бетон лишил ее дыхания. Она вскочила на ноги, встряхиваясь после падения и выбирая курс. Залитый ослепительным солнцем мир состоял из расплывчатых темных линий; каждое очертание казалось чудовищем, тянущимся к ней. Она кинулась налево, к фонарю Гальваники, пытаясь нащупать поле сестры, но не почувствовала его. Она их не чувствовала. «Успокойся, – приказала она себе. – Притуши эмоции». Сердце колотилось так быстро, что девушка боялась задымиться. «Гальва! Фаради!» Она знала, что на свету сестры не увидят ее криков, но не могла перестать их звать. Вольтия добралась до места, где должен был стоять столб Гальваники, но пальцы ловили только воздух. Она споткнулась и упала на что-то металлическое. Ее руки задрожали, когда она что-то нащупала. Что-то скрученное, испещренное множеством маленьких дырочек. Дневную лампу заслонило облако, и Вольтия внезапно увидела, что держится за столб Гальваники. Он был выдран из земли, остался только обрубок. Отломанный конец был зазубренным и острым. Стеклянная девушка лежала, наполовину вытащенная из разбитого плафона, ее свет погас. Нос и колени были вдребезги разбиты, а кожа – покрыта крошечными трещинами. Вольтия бросилась к сестре, едва замечая боль: куски металла и разбитая лампа ранили ноги. Порошкообразная кровь просыпалась на землю. «Гальв…» Когда Вольтия приблизилась, волосы сестры заколебались в принесенном ею магнитном бризе. Злая насмешка жизни над ушедшими. Почувствовав, как металлическое существо коснулось поля за ее спиной, девушка обернулась. Мелькнули витки, и свет погас. Глава 14 «Я хочу помочь тебе. Позволь мне помочь тебе сделать больше, чем просто убежать». Ее слова, словно речной ил, забили мои уши. Я вспоминаю ее руки, отметину, которой наградил. В нее проникла городская грязь; останется шрам – это должно было напугать, однако она лишь витиевато выругалась на мою неуклюжесть, пока я протирал рану дезинфицирующим средством и сшивал щепкой от шпалы, и терпеливо носит мой знак. Мы пробираемся сквозь толпу на Черч-стрит. Я нарочито невидим: люди изо всех сил стараются на меня не смотреть; полагаю, потому что я выгляжу, как фигуры в спальниках, притулившиеся в дверных проходах, которых они тоже старательно игнорируют. «Так ты собираешься соответствовать маминому завету? Сбежав?» Идиотский вопрос, откровенно говоря. Я способен жить по заветам матери не больше, чем носить ее речные юбки, или состязаться с нею в жестокости, или занять доклендский трон своей костлявой задницей. Перед смертью я стану посмешищем. Только теперь нас таких двое: я и моя глупая храбрая девушка со шрамом и совестью. И это вполовину уменьшает наши шансы. А вот и мы, заходим через ворота на кладбище в Сток-Ньюингтоне: брошенное и заросшее, оно – последняя обитель проклятого священства моей матери. Это идея Бет. – Ты же сын Богини, так? – сказала она. – Разве у твоей мамы не найдется священника-другого, чтобы нас выручить? Звучало слишком просто и слишком логично. Я должен говорить очень быстро и постараться, чтобы голос звучал уверенно, но человек, которого мне предстоит убедить, фабрикует чушь тоннами, так что сразу просечет, если сам ее услышит. Мы погружаемся в папоротниковое море, где листья, безошибочно поворачиваясь, делают свет золотым. Я отчаянно пытаюсь решить, что же мне сказать. – Кладбище, – уныло пробормотала Бет, когда Фил закрыл за ними ворота. Повсюду росли сорняки, придавая оградкам сходство с живыми изгородями. – Серьезно? Кладбище? – А что не так? – поинтересовался он, прокладывая туннель сквозь листву. Рычание шоссе стало приглушенней. – Да ничего. Поглядев, как ты ползаешь по радиомачтам и фонарным столбам, я жду не дождусь, чтобы увидеть, что ты ухитришься выжать из кладбища. Если это просто призраки и зомби, я очень разочаруюсь, Фил. Девушка все еще горячилась после пауков, да и ноги начинали болеть. Они шли окольным путем от «Кристал-Пэлэс» до Сток-Ньюингтона, избегая кранов, что росли вдоль далстонского шоссе. Фил наотрез отказался проходить рядом с ними. Раньше Бет никогда не замечала краны, и теперь недоумевала, когда же они появились. Они возвышались на горизонте черными скелетами зимних деревьев. Бет все еще не видела, как Фил ест, и уже даже подумывала, что парень никогда этого не делает. По пути она нырнула в магазин с подвижной вывеской и заказала еду с вертящегося вертела – а сейчас смущенно готовилась, что ее тоже вывернет. Бет предложила купить кебаб и ему, но Фил вежливо отказался. Прошлой ночью под башней на его коже проступил маслянистый пот, но стоило ему только походить босиком по асфальту, как он, казалось, восстановился, словно извлекал пищу из загазованного воздуха. Вдруг Бет осознала, что серый цвет его кожи не был грязью. Это был он – и чем глубже делался цвет, тем сильнее он становился. «Фил подпитывается от города, – подумала девушка. – Как растение, живущее благодаря солнцу». Она поискала в голове подходящий термин, остановившись на «урбосинтезе». Заросли сменились поляной, забитой надгробиями под охраной статуй в натуральную величину. Гранитные монахи теснились бок о бок с учеными в каменных тогах. Дева Мария склонялась над младенцем. Два мраморных ангела, целуясь, обвили друг друга крылами, и статуя женщины с завязанными глазами держала меч над могилой с надписью: «Джон Арчибальд, судья. Повешен в 1860 г.». Там было почти столько же статуй, сколько и надгробий, выстроившихся неровным кругом. Каменный монах стоял в центре толпы с глазами, закрытыми тяжелым гранитным капюшоном. Один палец он поднял в воздух, губы его были приоткрыты, как будто скульптор застал его рассказывающим анекдот – непристойный, судя по похотливому изгибу рта. – Что ж, – Фил покорно вздохнул. – Мы на месте. – На каком месте? – переспросила Бет. – Не вижу ничего, кроме декораций к второсортной вампирской киношке. – Сад храма моей матери, – кривая улыбка тронула губы парня. – Поздоровайся, Бет. – С кем? – С твоими призраками. – Что ты такое говоришь, Филиус. Мы для тебя мертвецы? Мое сердце разбито. Бет вздрогнула. Голос был замогильным — и исходил от каменного монаха. Фил смущенно прикусил губу и пробормотал: – Петрис, я тебя не узнал. – Он посмотрел на статую. – Ты похудел? – Именно. – Голос, идущий от статуи, звучал сухо. Каменные губы монаха не шевелились. – В лице. Маленькие вандалы. – Ой, зубилом поработали? Мне… мне нравится – так гладенько. Так ты выглядишь… – Фил неловко затих. – Да? – Хм… Вздох статуи походил на шум падающего сланца. – Очевидно, тактичности нет средь наук, которые мне удалось титаническими усилиями вбить тебе в голову. Кто эта юная леди? Статуя не шевелилась, каменные глаза за моховой катарактой не мигали. Но Бет чувствовала, что они смотрят на нее. – Ты уже расплевался с той вспыльчивой девушкой-лампочкой, Филиус? – продолжила расспрашивать статуя. – Или юный принц теперь услаждает себя и дневными прелестями? – его тон сквозил двусмысленностью. – Мы просто друзья, Петрис, – отрезал Фил, – и не представляю, как это я не сумел выучиться тактичности у кого-то, кто столь сведущ в нососовательстве, как ты. – Увы, если бы только у меня был целый нос, – скорбно пробормотал Петрис. – Ага, – не стал спорить Филиус, – ты уродливый ублюдок. – Он шагнул вперед и обнял статую своими тощими руками. Бет ожидала, что гранитные руки обовьются вокруг парня, но они остались на месте, а Фил тем временем висел на каменной шее монаха, болтая ногами в воздухе. С губ статуи слетел скрипучий смешок. – Бет, – сказал Фил, – это Петрис. Он научил меня почти всем грязным трюкам, что я знаю. – Эээ… Приятно познакомиться, – Бет с недоумением посмотрела на статую. – Мне казалось, ты говорил, что твоего наставника зовут Гаттер-как-то-там. – Гаттергласс. Разные учителя для разных предметов. Когда ты королевских кровей, – репетиторов хоть отбавляй. Глас был мне и дядей, и тетей, и провел превосходную работу. А этот грязный старый поп, – он через плечо ткнул в статую большим пальцем, – отвечал за мое – м-м-м – нравственное воспитание. – Я сделал все возможное, чтобы показать тебе разницу между добром и злом, – торжественно заявил Петрис. – Придерживаясь мнения, что «зло» лучше всего показывать на личном примере. Статуя затрещала, и Бет увидела крошечные капельки слюны, оросившие камень вокруг рта. – Это несправедливо, Филиус. – Нет? Та мусорная лебедка почти меня убила. – Ты интересовался этим гораздо сильнее, чем теодицеями газовых ламп девятнадцатого века, – язвительно заметил каменный монах. – Я лишь поступал, как любой хороший учитель: закреплял теорию на практике, – его тон стал заговорщическим. – Можешь ли ты честно мне сказать, что не имел религиозного опыта с магнитным массажем, которому я тебя обучил? Если ты нет, то твоя электрическая подружка – точно да. Фил засмеялся, хотя и немного покраснел: – Признаю, ты оказывал ужасное влияние. – Может, но исправно исповедовал. Ты никогда ничего не утаивал. – Не было смысла! Ты всегда был со мной, когда я грешил! – Я объяснял правила, Филиус, но никогда не утверждал, что сам могу им следовать, – кашляющий звук слетел с неподвижных губ статуи, и изо рта вырвались маленькие облачка мучнистой серой пыли. Фил вздрогнул, но ничего не сказал. – В любом случае, – продолжил Петрис, когда кашель стих, – не то что бы я не рад тебя видеть, мой маленький кошмар, но что, во имя Темзы, ты здесь делаешь? От тебя несколько месяцев ничего не было слышно. За его спиной Фил сжал обе руки на рукояти своего прута, потирая друг о друга грязные пальцы. – Мне, – он оглянулся через плечо на Бет. – Нам нужна твоя помощь. Смех Петриса оборвался. Любые движения были слишком незначительны, чтобы увидеть, но Бет была уверена, что почувствовала, как все статуи на поляне придвинулись чуть ближе. – В самом деле? – тихо спросил Петрис. – Рассказывай. Что может скромный Тротуарный Монах сделать для Сына Улиц? Фил смотрел прямо в запятнанные птичьим пометом глаза статуи. – Вновь сразиться за его мать. Все на поляне окаменело. Статуи были не просто неподвижны – они не двигались и до этого – но теперь каждая человеческая фигура, высеченная из камня, казалось, излучала ощутимый холод. – Вот это заявочка, – медленно проговорил Петрис. Его голос был очень тихим. – Филиус, ты знаешь, нужно иметь каменное сердце, чтобы отказать тебе в чем-либо, но… Бет фыркнула. Фил строго на нее посмотрел, и девушка почувствовала, что и Петрис тоже. – Извините, – пробормотала она. – Не обращайте на меня внимание. – Да? – сказала статуя. – О… – девушка запнулась. – Ничего особенного, просто смешно. «Каменное сердце». Притом, что вы… На лице Фила отразилась тревога, и он сердито мотнул головой. Бет затихла, занервничав от внезапно повисшей напряженной тишины. – Да? – повторил Петрис, немного повысив голос. – Ничего. Еще один трескучий вздох: – Подойди сюда, дитя. Фил запротестовал: – Петрис, нет – она не хотела… – Подтяни портки, Филиус. Я не причиню ей вреда. Просто считаю, что девочка имеет право знать, какую сторону выбрала. Мгновение Фил огорченно смотрел на статую, но потом склонил голову. – Да, хорошо, – чуть слышно сказал он и взглянул на Бет. – Подойди. Бет, покрывшись гусиной кожей, нерешительно направилась к Петрису. Сросшиеся воедино лоб и капюшон Тротуарного Монаха были шероховато-белыми. Бет увидела то место, где, по словам Фила, «поработали зубилом»: кусок носа и правая щека Петриса были срезаны. Подойдя ближе, она разглядела два крошечных – с булавочную головку – отверстия в центре блестящих гранитных глаз. – Ближе. – Бет уставилась в эти дырочки; и ей показалось, будто что-то мигнуло. Сердце заколотилось. – Ближе, – он выдыхал каменную пыль. Она остановилась в дюйме перед его лицом. Рот статуи был наполовину приоткрыт, а внутри… Внутри девушка увидела человеческие губы – розовые, пересохшие и потрескавшиеся. Петрис зашептал, и они задвигались, складывая слова. – Неужели, никто никогда не учил тебя: лишь внутреннее – истинно? – Как вы здесь оказались? – выдохнула Бет. – Я здесь родился, – величественно объявил Петрис. – Все Тротуарные Монахи с младенчества заключены за свои грехи в карающую кожу. – Вспышка в гранитных глазах метнулась в сторону Фила. – Его мать не столь милосердна, как могла бы быть. Бет нахмурилась. Ее волосы инстинктивно вздыбились при слове «карающая». – В этом нет никакого смысла. Как можно наказать до рождения? Что вы такого натворили? – Мелкие преступлении и, смею сказать, престрашные. Преступления, от которых маленьким девочкам снились бы кошмары, – сказал Петрис, и его глаза слюдяно вспыхнули. – Я же не говорил, будто это наше первое рождение, правда? Мы грешили в прошлых жизнях, но Мать Улиц чувствовала, что было бы нечестно позволить нам умереть, прежде чем мы вернем ей долги. И продавала наши смерти из-под нас, прямо из-под наших еще теплых трупов. Вокруг послышалось согласное ворчание. Бет уставилась на статуи, представляя бледные тела, никогда не знавшие солнца, рожденные погребенными внутри каменных фигур. Она хотела спросить, как такое возможно, но догадывалась, что не поймет. И, в конце концов, какое это «как» имело значение? Вместо этого она спросила: – Кто станет покупать смерть? На поляну снова обрушилась тишина, и губа Петриса скривилась: – В Лондоне? Только господа самых сомнительных вкусов, уверяю тебя. Они… коллекционеры. – Фокусники, – вставил другой голос, исходящий из мраморного ученого. – Аферисты. – Хитрож… – начала было Леди Правосудие, но кто-то на нее шикнул. – Они называют себя Химическим Синодом. Наши смерти – компоненты в их магазинах, – с горьким презрением объяснил Петрис. – Они – спекулянты, торговцы, менялы. – Ублюдки, – выплюнула Леди Правосудие, и на этот раз ее никто не остановил. – Полные и абсолютные ублюдки. – Они все превращают в товар, – пожаловался Петрис, – высоту, гравитацию, глубокую печаль – но смерть, о, смерть они ценят превыше всего, потому что с нашими смертями в кладовках наготове они могут поменять все что угодно на что угодно другое и таким образом убить столько врагов, сколько только пожелают. – Он вздохнул. – Конечно, есть один маленький вопрос, трагедия, с твоего позволения, в добавление к сказанному. Без наших смертей мы не можем умереть. И потому рождаемся повторно, в камне, и так раз за разом. Петрис говорил с самокритичной сухостью, но Бет отчетливо слышала грустные нотки. – Вы хотите умереть? – изумилась Бет. – Конечно. А ты нет? – Исходя из того, что я таскаюсь повсюду за его тощим высочеством, этого, конечно, не скажешь, но, на самом деле, нет. – Я имею в виду, в перспективе, – пояснил Петрис, как будто это было очевидно. – Сколько тебе? Двадцать? Тридцать? – Шестнадцать. – Шестнадцать,? – удивленно переспросил он. – Великая Темза, теперь я чувствую себя действительно древним. Что же, поверь мне, когда я говорю, что ты не можешь вообразить в свои шестнадцать лет, что значит быть мною: просыпаться снова и снова, утро за утром, когда уже сделал все, что хотел сделать, и увидел все, что хотел увидеть. У моей жизни было начало, но нет конца, чтобы придать ей форму. Вот, что Богиня взяла с нас в качестве оплаты за грехи: планы, границы, само определение жизни. Он глубоко вздохнул и зашелся в очередном приступе кашля. – Поэтому, – продолжил он, оправившись, – когда Филиус просит нас пойти и сражаться за нее – поверь мне, если старый священник в чем и хорош, кроме пьянства и прелюбодейства, так это в драке – всплывает одна небольшая проблемка: бесконечность, на которую она нас осудила, гораздо легче терпеть, когда ее нет поблизости. Другие статуи – нет, не статуи, Тротуарные Монахи – теперь тоже двигались. Мучительно, камень по камню, медленно, почти незаметно, они придвинулись поближе к девушке. Бет почувствовала, как дрожат кости и мышцы, напрягаясь от желания бежать, но изо всех сил держалась, даже когда тени поползли по залитой солнцем траве. Хриплые вздохи донеслись до ее ушей сквозь трясущийся камень. Она поразилась усилиям, которые им приходилось прикладывать, чтобы переносить свой вес. – Твой худосочный дружок просит нас снова стать рабами, – мрачно прошептал Петрис девушке на ухо. – И хотя я люблю его, искренне люблю, но не настолько. Бет не знала, как Петрис оказался так близко. Она задрожала – затхлое дыхание обдало ее щеку. – Вы уже рабы! – крикнул Фил. Бет обернулась. – А у тебя острый слух, мальчишка, – проворчал Петрис. – Ага, и… Я не такой пьяный, как в нашу последнюю встречу. – Я тоже. Возможно, если бы ты принес мне чего-нибудь такого, я бы с большей охотой слушал твою болтовню. Так что ты сказал? – Я сказал, что вы уже рабы. – Фил прижал острие копья к груди Петриса. – Потому что, пока ее здесь нет, вы не можете расплатиться с нею. Единственный способ обрести свободу – это служить ей, и вы это знаете. Так что предлагаю сделку: сражайтесь со мной, и она освободит вас, когда вернется. Статуи перестали двигаться. Петрис рассмеялся: – Из интереса, – начал он, – это вряд ли уместно, я знаю, но уважь любопытство старика: ты когда-нибудь командовал армией, Филиус? – He-а, – бодро признался парень. – У тебя есть хотя бы начальные представления о стратегии, тактике, тыловых службах, снабжении? – Не-а. – А ты когда-нибудь видел свою мать, мстительную – не забудем – ревнивую Богиню, от чьего имени начал раздавать экстравагантные обещания? – Нет. – Что ж, я не нахожу никаких недостатков в твоей стратегии, – голос Петриса был ровным, словно грифельная доска. – Все это звучит великолепно. Фил зашипел и нетерпеливо постучал костяшками пальцев по капюшону Петриса. – Ну и каков текущий план? Таскаться по старым убежищам в каменных пижамах, надеясь, что она не придет и не постучит в дверь вашей усыпальницы? Ты в тюрьме, Петрис. Я предлагаю тебе освободиться. Фил показал статуе внутреннюю сторону своего запястья, украшенную короной из многоэтажек, затем коснулся острием копья руки Петриса в рясе, и на ней появился рисунок из тонких трещинок. Камень отслоился, испуская запах мокрой пещеры. Открылось несколько дюймов белой, как бумага, плоти, на которой также проступила татуировка. – Пожалуйста, старик, – тихо проговорил Фил. – Мне нужна твоя помощь. Их прервал звук – пронзительный страдальческий вой. Бет отвела от них взгляд, ища источник шума. Задыхающийся, очевидно хлюпающий соплями визг ребенка раздавался из каменного свертка, покоившегося в объятиях Девы Марии. – О! – явно удивленно пробормотала Дева. – О, тише, ш-ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш-ш-ш, – в ее голосе прослеживались нотки отчаянья, как будто она и не подозревала о существования ребенка, пока тот не заплакал. – Тише, ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш. – Новорожденный, – с сожалением пробормотал Петрис, и его подбородок царапнул шею, пока он поворачивался к Филу. К крику ребенка добавился скрежет камня о камень, появляющихся и также быстро запечатывающихся трещин, когда остальные статуи с усилием и осторожностью задвигали тяжелыми ногами. Бет заметила, что запястье Петриса заросло новым гранитом. – Ну, полно, полно тебе… – Все в порядке, мы позаботимся о тебе. – Хочешь пить? Статуи сгрудились вокруг ребенка, успокаивающе воркуя гранитными голосами. Один из ангелов едва уловимым движением изогнул крыло, позволяя дождевой воде, собравшейся между перьями, стечь в рот ребенка. Бет смотрела на них. Хотя пустые каменные фигуры не повернулись к ним, она чувствовала излучаемую ими неприязнь: неприязнь к ним, к их предложению и к Богине, интересы которой они представляли. – Филиус, – окликнул Петрис, не отворачиваясь от ребенка. – Извини. Мы можем иметь всего несколько дюймов свободы внутри камня, но эти дюймы мы будем защищать. Я не доверяю ей и не доверяю тебе, когда ты говоришь за нее. Ответ «нет». Филиус выглядел удрученным. Он повернулся, чтобы уйти и, когда проходил мимо, пробежал пальцами по голове ребенка. Известняк обсыпался, и парень наклонился, чтобы поцеловать открывшуюся кожу. На его губах осталась слизь, покрывающая голову младенца. Ребенок не переставая плакал, и, когда Бет последовала за Филом через заросли папоротника, она услышала, как камень вновь окутывает маленькую головку. Глава 15 Бет следовала за Филом по запустелым уголкам Восточного Лондона, хотя парень был в полубессознательном состоянии, и она не улавливала никакой логики в их маршруте. Они плутали по узким дорожкам и возвращались по собственным следам из переулков, заканчивающихся тупиками. Каждый шаг отдалял Бет от города, который она знала. Архитектура становилась все более темной и странной: изрисованные граффити старые здания кинотеатров с давно погасшими неоновыми вывесками и закрытыми дверьми; электрическая подстанция, наполовину скрытая в облаке колючей проволоки, и повсюду краны, разбросанные по линии горизонта, словно безжалостные стражи. На закате они достигли Лаймхауса. Бет упала под железнодорожной аркой, выдохшаяся, но ее проводник по-прежнему дергался. Он склонил голову, как будто к чему-то прислушивался, потом ругнулся и снова вскочил на ноги. Уведя девушку подальше от железной дороги, он наконец позволил ей присесть в узком переулке между мусорными баками. Какое-то время Бет наблюдала за парнем, упершись подбородком в предплечье. Вздрогнув, она осознала, что беспрекословно следовала за ним, но стоило ли ему доверять? Этому парню, якшающемуся с гигантскими пауками и служащему Богине, которая навечно погребала живых людей: как она умудрилась выбрать эту сторону? И все же она так же верно следовала за ним, как Кара ходила за нею. Кара. Бет вздохнула. Она бы доверила Каре решать, та ли это сторона; Кара всегда была ее компасом. Девушка скрючилась у стены, внезапно осознавая, как сильно хотела вновь увидеть подругу, извиниться за все, помириться и вернуть все, как было. Она заснула, и ее сны полнились маленькими каменными надгробиями. Когда Бет проснулась, Фил уже ушел. На долю секунды девушку охватило беспокойство, но она быстро подавила его: не верилось, что Фил мог ее бросить. Несмотря на возражения, напряженность и странности, Бет казалось: парень хотел, чтобы она была рядом. Девушка коротко улыбнулась, удивленная, какое удовольствие доставила ей эта мысль. Стену опутали граффити, но ничего интересного не было, одни неаккуратные непристойные эпитеты. У Бет не было времени оставлять подобные подписи. Кирпичи были для нее журналом, а не рупором; она рисовала не для того, чтобы как-то повлиять на город, а чтобы показать, как город влияет на нее. Она откопала в рюкзаке мелки. Туманно-желтый придал ее рисунку девушек-ламп жизни, перекликаясь с их световыми коронами. Бет слегка ухмыльнулась и добавила чуток мясца на зад самой дерзкой из них. На противоположной стене она нарисовала Петриса, расположив его в туманном тенистом саду из надгробий и сорняков. Что-то захватило ее внимание: она изобразила эмоцию на каменном лице, сама того не замечая. Гнев. Пристальный взгляд казался обвиняющим. – Знаешь, – раздался голос позади нее, – я думаю, он мог бы выглядеть немного более озлобленным, если бы ты как следует над ним поработала. В смысле: я знаю, что он хочет себя убить, но это в значительной мере профессиональный риск Тротуарного Монаха. Он чрезвычайно жизнерадостный, стоит только узнать его получше. – Фил подошел совершенно бесшумно и теперь стоял у нее за плечом, внимательно разглядывая рисунок. – А в остальном неплохо. Когда-нибудь ты должна нарисовать и меня. Он усмехнулся и, замысловато изогнув тощие руки, встал в позу со своим прутом. – Уже, – призналась Бет. – Да? Где? И каков я там? – Как будто состоишь из старой кожи и ершика для чистки трубки. Довольно реалистично. Фил явно немного приуныл. – Как Электра? – он указал на изображение девушки-лампы. – Она бы вызвала тебя на танцевальный поединок, если бы это увидела. – По крайней мере, ты ее узнал. Это не так просто, как кажется, знаешь ли. Кроме того, – Бет придала голосу немного остроты, – лишь внутреннее – истинно. Узнав цитату, Фил, перестав улыбаться, сполз по стене. – Что такое, Бет? – горестно спросил он. – Что ты хочешь этим сказать? Бет села рядом, пересчитывая позвоночником кирпичи, трижды открыла и закрыла рот, прежде чем поняла, что этому нет тактичного объяснения. – Послушай, это как… Ты в порядке – я хочу сказать, ты мне нравишься. И я у тебя в долгу. – Она помедлила. – А еще я тебе доверяю. Но эта мать – эта твоя Богиня? В ней я не слишком уверена. – Что ты такое говоришь? – удивился он. – Во мне течет кровь Матери Улиц, мы – одно. – Вы? – переспросила Бет. – Ты бы создал Балковых Пауков, охотящихся на людей? Ты бы сделал это? – она кивнула на нарисованного Петриса. – Правда? Ты бы похоронил их заживо? – Они виновны в преступлениях, за которые несут наказание. – Я не об этом спрашиваю. Парень промолчал. – Там был ребенок, Филиус! – Да, но раньше он жил другими жизнями – как Петрис. Никто из них не чист, словно омытый дождем мрамор, понимаешь, что я имею в виду? Они знают, что натворили, даже если ты понятия не имеешь. Послушай, – парень, гневно сверкая глазами, повернулся к Бет. – Высь – чудовище. Моя мать, возможно, тоже, но она хотя бы держала его в узде. Бет собиралась запротестовать, но Фил так на нее посмотрел, что слова застряли в горле. – Что? – спросил он, – что ты намереваешься мне сказать? Что встретила разок духовенство Матери Улиц и прям стала экспертом? Хочешь увидеть альтернативу? У Выси тоже имеется жрица: Проволочная Госпожа, как мы ее называем, Жрица Разрушения, – он фыркнул. – Она – паразит, трематода из колючей проволоки. Похищает целые семьи – так ей удобнее, – чтобы убить и использовать в качестве носителей. Берет по одному, сначала старших, оставляя тех, у кого ног побольше, на потом. И дети смотрят, как их одержимые родители рвут собственные тела в клочья. – Гнев залил его щеки базальтово-черным. – Они тоже дети, Бет. Это война, и тут везде дети. Гнев опустошил его, и он осел на асфальт: – «Сделать больше, чем просто убежать». Вот что ты мне сказала. Я именно это и пытаюсь сделать, так? Так что, если ты, как утверждаешь, доверяешь мне, если веришь в меня, тогда поверь и в Мать Улиц, как я – как должен верить я, потому что для меня это не религия. Это семья. В глубине города исчезнувшие было гудки автомобилей, грохот поездов и отдаленные крики на мгновение усилились. Сердце Бет сжалось, но она должна была это сказать. – Я верю в нее, Филиус, но не знаю, нравится ли мне то, во что я верю. Фил уставился в землю. Девушка не могла понять, то ли ему стыдно, то ли он сердится. Затем, подхватив копье, он встал. – Пойдем. Бет запихнула мелки обратно в рюкзак. – Куда теперь? Он был уже в устье переулка, вырисовываясь на фоне неоновой вывески пиццерии. – Хочу показать тебе, с чем мы имеем дело. Улица была пуста. Черные пробелы зияли в таунхаусах там, где должны были быть окна. Сотню ярдов позади, на Вулвич-роуд мигало и шумело движение, не достигавшее этих тротуаров. Бет прочитала знак: «Херрингбоунуэй». Создавалось впечатление, что Лондон позабыл об улице – своей отверженной изгнаннице. Фил вышагивал перед Бет, ведя ее опасным маршрутом, крадучись на цыпочках, словно ночной акробат, по кирпичным виадукам. Осмелев, даже прокрался прямо по тени одного из так пугавших его кранов. Парень рисовался; это было очевидно. Она и сама была не без греха, и потому быстро его раскусила. Фил был, как ребенок, крадущийся к дому с привидениями. Все в нем кричало: Видишь? Я не боюсь! Вовсе нет, и обратного тебе не доказать. Но если парень позерствовал, то что же делала она, неуклюже карабкаясь по мокрым от дождя водосточным трубам, словно мысль о возможности в щепки переломать кости даже не приходила ей в голову? – Эй! – донесся до нее голос. – Здесь. Фил присел в лишенном стекол оконном проеме первого этажа, черный на фоне чуть более черного. Девушка и моргнуть не успела, как он уже стоял на тротуаре. – Идешь? – спросил он, пройдясь пятерней по волосам, сделал шаг назад и выпал из поля зрения. Бет не смогла сдержать улыбки. – Пижон, – пробормотала она. Два расцарапанных локтя и палитру витиеватых ругательств спустя она плюхнулась на землю с другой стороны. – Проклятие, Филиус, почему ты не можешь воспользоваться дверью? Ой! Она медленно выпрямилась, не веря своим глазам. Дом оказался фасадом. Обращенная к улице стена все еще стояла, но это была всего лишь кирпичная завеса, скрывающая уродство разрушений внутри, где было снесено все. Главным в пейзаже оказался спиральный бур, возносившийся на пятьдесят футов в воздух, а на гусеничном тягаче буровой остановки лежал, ржавый и величественный… …кран. Тревожное напряжение кольнуло Бет под ребрами, когда она подошла к нему. Кран источал дремлющую до поры угрозу, как неразорвавшаяся бомба. Фил сидел на плите на дальней стороне пустыря и внимательно наблюдал за девушкой. – Я не понимаю, – призналась Бет. Она положила руку на изъеденный ржавчиной металл. – Эти штуки, должно быть, стоят кучу бабла, но выглядят так, словно они тут уже лет десять. Почему владелец их не заберет? Голос Фила эхом отразился от фасада заброшенного дома. – Владелец очень спешил. Такое оставляет после себя армия крестоносцев, чья единственная заповедь – выпустить тебе кишки. Понимаешь, о чем я говорю? – Нет, даже отдаленно. – Увидишь, – страшно торжественным тоном пообещал он. – Посмотри, Бет: посмотри по сторонам и увидишь. Бет покорно заозиралась, но в темноте кучи щебня казались просто зубчатыми тенями. Она нахмурилась и полезла в сумку за зажигалкой. – Нет! – его окрик заставил девушку замереть. Глаза Фила бледно светились в ночи. – Мы не приносим сюда свет, Бет. Никогда. Из уважения. Бет шепотом выругалась, но бросила зажигалку обратно в сумку. Потом присела на корточки и счистила грязь с неровного куска кирпича. Ей померещилось какое-то очертание, но в темноте все было расплывчатым: просто тень тени. Она напрягла глаза, пытаясь рассмотреть лучше, пока мало-помалу не проступило… «Что за?..» – пронеслось у нее в голове. А потом девушка поняла, на что смотрит. И ее потрясенный крик пронзил ночь. На нее остекленевшими глазами смотрело лицо, слегка выступая над каменной кладкой, словно ископаемые остатки. Через сломанные известковые зубы оно беззвучно кричало ей в ответ. Бет отпрянула и отвернулась, но было слишком поздно: глаза уже привыкли к темноте и тела… Тела были повсюду. Ссохшиеся, как мумии, с голыми ребрами, они прорывались на поверхность сквозь разбитую кирпичную кладку. Девушка даже могла увидеть нити кровеносных сосудов в рассеченных конечностях. Бет прижала ладони ко рту, словно пытаясь удержать тихие страдальческие всхлипы, рвущиеся наружу. Ее взгляд привлекла одна фигура, сгорбленная, обнимающая колени. Глаза и рот зияли между ног, шея была сломана. Бет завертелась на месте, споткнулась и упала. Ее руки вцепились в останки, и девушка отдернула их, сжав кулаки. Она свернулась в позу эмбриона и осталась лежать, тяжело дыша, среди кирпичных трупов. А потом Фил обнял ее, а она прошептала: – Кто?.. – язык едва шевелился. Щебневая пыль осела на ее легких, как кровь. – Кто это? – Женщины в Стенах и Каменники, – грустно объяснил Фил. – Они просто люди, Бет. Люди, которые тут жили. Женщины в Стенах. Бет не смогла не представить жмущиеся друг к другу фигуры, пытающиеся сбежать, все вертящиеся и вертящиеся в панике, пока тяжелая чугунная груша снова и снова крушит все вокруг на все меньшие кирпичные осколки. Она медленно распрямилась и заставила себя посмотреть. На груди мальчика цвела большая дыра, по краю торчали острые ребра. Глянув на бур, Бет поняла, что это орудие убийства. – Что это за место? Когда Фил отвечал, дрожь в его голосе сказала Бет, что он бывал здесь множество раз, но легче со временем не становилось. – Мы называем их Полями Сноса. В последнюю войну Высь добрался досюда от Святого Павла. Это… – он помедлил. – Это самое маленькое поле боя. Есть и другие, ближе к месту, где мы начали, но… Я привел тебя сюда, потому что здесь это легче вынести. Бет повернулись к парню, в глаза словно насыпали песку. – Почему? – Ты должна понять, – скорбно сказал он. – Должна принять. Он – убийца, Бет: он – алчность самого города, убивающего себя в стремлении разрастись. Он возрождается, поколение за поколением, и каждый раз становится сильнее, и мы слабеем, как от рака. Я хочу, чтобы ты поняла: все эти красивые башенки, что он построил из стекла и стали, – парень раскинул руки над братской могилой, – стоят на этом, – глаза его широко распахнулись, в голосе слышалась мольба. И тогда Бет поняла, почему он снова и снова приходит сюда: чтобы вспомнить, кто он. Несмотря на охоту, танцы с фонарями и ночные шатания по городу, он знает: это то, с чем ему, в конце концов, предстоит столкнуться. «И ему нужна твоя помощь, Брэдли, так что поднимай задницу». Бет неуверенно встала, не обращая внимания на попытки Фила ей помочь. От ужаса кружилась голова – она чувствовала себя призраком, плывущим над изломанными мертвецами. Шагу нельзя было сделать, чтобы не наступить на одного из них. Трусливая ее часть хотела, чтобы они ушли под гравий, исчезли; хотела закрыть глаза и забыть, что видела их. Она сердито отпихнула от себя это чувство и взамен заставила себя посмотреть на тела взрослых, свернувшихся вокруг своих детей, потому что, какой бы мелочью это ни было, это было наименьшим и одновременно всем, что она могла сделать. – Как вы делали это раньше? – внезапно спросила она. Гнев ее нарастал; от него разболелся желудок. – Как убивали Высь? Он издал короткий смешок. – Убивали? Мы, главным образом, стараемся только, чтобы он убивал нас чуть медленнее. Бет уставилась на него, и у парня отпало всякое желание шутить. – Ладно, – сдался Фил, – однажды моя мать почти прикончила Высь навеки: она сожгла его огнем, жарче, чем… ну, что угодно. Мы называем это Великим пожаром. Бет потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать, потом она недоверчиво переспросила: – Великий пожар? В Лондоне? Это была твоя мама? Это было?.. Боже мой, это было оружие? Фил монотонно ответил детским стишком: – Лондон в пламени пожара; лей же воду, воду лей. Пламя, пламя, пламя, пламя: смой кровь улиц с Паддинг-лейн. – Он холодно улыбнулся. – Сентябрь тысяча шестьдесят шестого: та пекарня была ее огнивом, но топливом стала только она сама. Да, Бет, это было оружие – ее великое оружие. Некоторые сказали бы – ее великая сила, потому что иногда лишь сила уничтожать способна спасти все остальные силы. – Он гордо задрал подбородок. – Город горел три дня и три ночи, но не тронул ни волоска ни на одном человеческом ребенке. Вспомни об этом, когда в следующий раз соберешься назвать мою мать чудовищем. Гаттергласс говорит, долгое время они считали, будто с Высью покончено, но, должно быть, глубоко под землей остался его зародыш. Теперь ярость завязла у Бет во рту, вызывая позыв сплюнуть ее, но откуда взялось это чувство? Девушка не знала этих людей; она даже не знала, что в городе жили такие люди, так почему же она дрожит от желания отомстить за них? Ответ пришел к ней быстро, рожденный волной ярости: это были ее улицы, Лондон был ее местом, и если в его стенах жили люди, они были ее людьми. Город был живым, и Бет всегда в глубине души знала это. Она не убегала из дома. Ее дом был здесь: ее дом и ее народ. Ее народ, ее война. Она посмотрела на Фила. Его лицо отражало ту же ярость, что и ее. – Мы должны идти, – тихо сказала Бет. – Надо собрать армию. Он посмотрел на нее с благодарностью, сменившейся затем выражением, которое Бет узнала, хотя оно и выглядело неуместным на его дерзком лице. Это был тот же взгляд, что появлялся на лице Кары, когда та поддерживала Бет в очередном глупом поступке: мольба о храбрости. «Пожалуйста, – говорил он, – придай мне достаточно смелости для этого». Потом Фил сорвался с места и проворно полез по мертвому буру, пока не встал, кое-как балансируя на самой вершине: тощая тень, колеблющаяся на фоне облаков. – Высь! – завопил он дико и неразборчиво. Через весь спящий город он бросал вызов кранам на темном горизонте, повторяя снова и снова. – Высь! Вы-ы-ысь! Наконец парень спустился вниз и, пошатываясь, подошел к Бет. Его глаза были широко распахнуты, и девушка заключила его в объятия и крепко прижимала к себе, пока он не перестал дрожать. Глава 16 – Куда теперь, командир? – Бет сидела на столбе, разрывая жиронепроницаемую бумагу с бутербродом. Запах копченого окорока и горячего расплавленного масла поплыл по холодному воздуху. Через несколько часов после того, как они покинули Поля Сноса, Бет обнаружила, что больше не может вспомнить, что чувствовала, находясь там. Она вообще не могла ничего почувствовать: как будто эмоции взорвались от гнева и выключились, оставив только самые примитивные телесные ощущения: холод, растяжение мочевого пузыря, боль уставших мышц… Бет откусила большой кусок, внезапно почувствовав зверский голод. – Хочешь? – пробормотала она с полным ртом хлеба и бекона. Фил с улыбкой отказался: – Мне это не нужно. Бет проглотила: – Ах да, твой хваленый синтез. Ты никогда ничего не ешь? Так, просто, ради вкуса? – Конечно, хороший кусок асфальтового пирожка или пару бензиниченок, когда находится минутка. Ничего подобного, – он посмотрел на сэндвич Бет со смесью любопытства и явного недоверия. – Кстати, о минутках: который час? – спросил парень. Бет глянула на свой «Джи-шок»: – Шесть двадцать три утра. – Тогда можно расслабиться; особы, которым мы собираемся нанести визит, еще не скоро проснутся. Тьма все еще застилала улицу за вокзалом «Ватерлоо», где они сидели, но офисные костюмы уже засновали взад-вперед, газетные киоски запестрели новыми заголовками, а машины и автобусы деловито зашуршали по асфальту. – Чего я не понимаю, – сказала Бет, – так это почему ты считаешь, что нам будет трудно привлечь союзников на свою сторону. Я хочу сказать: Высь откровенно опасен, так отчего же почитатели твоей мамы не выстраиваются в очередь его свергнуть? Фил посмотрел на девушку так, словно она была премированной идиоткой: – Ты шутишь, да? Потому что он откровенно опасен. Мы никогда не сталкивались ни с чем подобным. Мать Улиц всегда собирала армию и вела ее сама, пока Высь не стал слишком сильным, чтобы его можно было убить. – Парень помрачнел. – Моя мать оставила нас в беде. Когда она рядом, все боятся и действуют. Когда ее нет — боятся и притворяются, что это не их проблема. Они проводят границы. «Пусть Высь остается в Сити, – говорят они, – и мы будем жить, и он пусть живет». А когда он нарушает эти границы, проводят новые: дескать, к северу от реки, к востоку от парка. – Фил выковыривал грязь из-под ногтей и рассеянно сщелкивал ее в ближайшего голубя. – И чем больше они уступают, тем мощнее становится Высь, а чем мощнее он становится, тем сильнее они пугаются, и поэтому и дальше откладывают действия. Порочный круг: глупо, но именно так все и происходит. «Какой-то аттракцион долбаного оптимизма», – подумала Бет. – Но те люди, – настаивала она, – те, из вчерашней ночи, – Каменники и Женщины в Стенах. Разве у них нет друзей, семей? – Конечно, есть, – вздохнул Фил, – но на каждого мужчину или женщину, которые жаждут мести за своих убитых собратьев, найдутся трое других, свернувшихся калачиком в углу и умоляющих не навредить и им. Он скорчился под потрясенным пристальным взглядом Бет. – Не смотри на меня так, – попросил он. – Я не знаю, по какому пути пошел бы сам. И, что бы ты там ни думала, уверен, ты тоже не знаешь. Бет дивилась: что же произошло с дерзким парнем, заявлявшим: «Я – худшее из чудовищ улиц»? Слои бравады слетали с него с огромной, пугающей ее скоростью. Когда солнечный свет начал проступать из-за высоких зданий на горизонте, Фил потянулся и положил копье на плечо. – Давай, заканчивай жевать. Нужно идти дальше. Они пробирались через ранние утренние толпы. Несколько человек неодобрительно смотрели на асфальтокожего парня, разгуливающего в холод без рубашки, но совсем немногие – в конце концов, если не вглядываться, на улицах Лондона были десятки еще более странных людей. Избегая главной улицы, они перепрыгнули через забор с желтым ромбом, предупреждавшим: «Высокое напряжение. Опасно для жизни». Фил взобрался по пожарной лестнице на крышу и, подойдя к двум возвышающимся трубам, изрыгающим кондиционерные пары, оперся о ближайшую трубу и остановился, задумчиво поджав губы: – Ладно, Бет, – сказал он. – Люди, с которыми мы собираемся встретиться, нахальны, высокомерны и чертовски убийственно раздражают, другими словами, они – аристократия. Я предупреждаю тебя заранее: с ними нужно быть вежливыми, потому что… – Потому что у меня длинный язык? Он решительно кивнул. – Окей, – сказала Бет, – но я не понимаю, о чем ты беспокоишься. Я могу контролировать себя, знаешь ли. Прямо сейчас, когда ты сказал «нахальны, высокомерны и раздражают», я и слова не сказала о горшках, чайниках[6] и зан… Он шутливо ее толкнул: – Пойдем. И сними часы – я не хочу, чтобы стекло отразило чье-либо глазное яблоко, провоцируя дипломатический инцидент. Бет хотела было спросить у него, о чем, черт возьми, он толкует, но быстро отнесла вопрос к разряду бесполезного колебания воздуха и сунула «Джи-шок» в карман. Завернув за трубу, они столкнулись с прямоугольной штуковиной, задрапированной черной тканью, – высокой и широкой, как контейнер для морских перевозок. Фил сдернул ткань, обнажая гладкую плиту зеркального стекла. Бет посмотрела на свое отражение. За дни, проведенные на улицах, она похудела. Скулы заострились, кожа грязная. Девушка выглядела лохматой и невыспавшейся. – Это ты его сюда притащил? – Оно должно быть труднонаходимым, чтобы они никому не навредили. – Кто они? – Бет старалась, чтобы ее голос не звучал раздраженно, но как же ей хотелось, чтобы парень хоть раз дал ей прямой ответ. – Увидишь. – Он встал чуть прямее и трижды стукнул тупой стороной своего прута стукнул по стеклу. – Его высочество Филиус Виз, Сын Улиц, правящий принц Лондона, наследник и хранитель всех Ее колоний, – официально произнес он, – просит и требует аудиенции Семи Сенаторов самого благородного Ордена посеребренного стекла. Бет наклонилась к нему и прошептала: – Милый титул. – Ага, Зеркальная знать любит всю эту показуху и церемониальную чушь. – А ты? Неужели нет? Они обменялись долгими взглядами, и Фил покраснел. – Полагаю, это то, что называется «взять с поличным», ваше высочество, – пробормотала Бет. – Тише. Они ждали. Над головой закаркали птицы, но больше ничего не произошло. Фил снова постучал в зеркало. – Его высочество Филиус… – начал он снова, но на этот раз был прерван сердитым голосом, звучащим, как будто его владелец с век провел, полоща горло пылью: – Очень, очень хорошо, но к чему такая спешка? Это ужасно неотполированно. Бет увидела в зеркале согбенного старика, идущего по крыше. Он появился из-за края отражения, как будто прятался за ними, просто находясь вне поля зрения. Старик приближался, пока не встал прямо между зеркальной Бет и зеркальным Филом. Дрожь пробежала по спине Бет. Боковое зрение подтвердило то, что она уже знала: возле нее не было никакого старика. Он существовал только в отражении. – Хмрхмр, – сказал старик. Одетый в фиолетовую униформу с золотым кантом, он выглядел, как помесь бригадира с невероятно древним посыльным. Представитель Зеркальной знати с сомнением изучал их из зеркала. – Не очень-то ты похож на правящего принца, – заметил он и, морщась, ухватил отражение Фила за штанину. Бет пришла в ужас, заметив, что и настоящие джинсы парня сморщились, как будто зажатые невидимыми пальцами. Фил приподнял бровь: – А вы не очень-то похожи на Семерых Сенаторов Посеребренного стекла, так что, полагаю, мы квиты. – Это ужасно неотполированно. Я Привратник Сената. Все, что ты хочешь сказать им, можешь сказать мне, – надменно заявило отражение старика. – Я отражу им твое прошение при первой же удобной возможности. – Нам нужно увидеть их сейчас же. Тонкие серые волоски затопорщились на выпяченном подбородке отражения. – Нет, – отрезал старик. А потом снова захмыкал и повторил. – Это ужасно неотполированно. Пока Фил колебался, силясь придумать какой-нибудь способ вернуть инициативу в свои руки, Бет шагнула вперед, пытаясь прикинуть, каких ожидать последствий, если вывести несговорчивого посыльного из себя, пока не поняла, что вообще-то ей плевать. Она шумно откашлялась. – Твоя правда, лакей, – сказала она самым оскорбительно-веселым тоном, какой только смогла из себя выжать. – Когда у тебя появится минутка, доложи Сенаторам, что сын их Богини снаружи – скажи, он выглядит, как будто спит в канализации; они поймут, что это он, – и что он будет очень признателен, если они поднимут свои высокомерные кровосмесительные зады и подойдут к двери, чтобы он мог продолжить свое неотложное дело: войну против маниакального Бога Кранов. – Она подождала, пока отражение лица Привратника не сделалось молочно-белым, прежде чем добавить. – Как думаешь, скоро ли приключится ближайшая удобная возможность? Привратник кинулся обратно в сторону отражения. Фил, переведя дыхание, взорвался: – Бет! – Фил. – А как же вежливость? Девушка пожала плечами: – Он вывел меня из себя. Кроме того, нахальные вышибалы везде одинаковы, в дутых куртках или смокингах – не имеет значения. Подкинь им проблему не по ранжиру, и они гарантированно передадут ее вверх по цепочке. Парень уставился на нее, и она ухмыльнулась. «Хорошо, – призналась она себе, – возможно, я немного выпендриваюсь». – Вижу, ты никогда не пытался прорваться в «Камден» на вечеринку для совершеннолетних. – Она дернула головой в сторону зеркала. – Да кто они вообще такие? Этот тип выглядит… не хочу показаться сумасшедшей, но он выглядит человеком. – Зеркальная знать, лорды-под-стеклом, ответил Фил, все еще глядя на девушку, как на совершенно безумную. – Они иногда рождаются, когда человек попадает между двух зеркал. – Куда попадает? – Между двух зеркал, – раздражаясь, повторил парень. – Знаешь, когда получаются бесконечно удаляющиеся отражения? Так вот, каждое отражение несет в себе частичку реальности, и время от времени они складываются в кого-то вроде Привратника: в живую, дышащую копию по другую сторону стекла. Зеркальная знать очень, очень вспыльчива – поверить не могу, что ты… – Ш-ш-ш, они возвращаются, – сказала Бет, натягивая улыбку. Если Зеркальная знать – что-то вроде богатеньких детишек, которым она иногда продавала картины, тогда можно пакостить от всего сердца, притворяясь в процессе милашкой. Девушка собиралась насладиться этим. Семь фигур – трое мужчин в серых костюмах и четверо женщин в серых юбках и белых блузках – ступили в поле зрения на отражении крыши. Они шли так, словно несли судьбы всего мира в задних карманах. Остановились точно на уровне отражений Бет и Фила: ни дюймом ближе, ни дюймом дальше. Держали марку. Одна из зеркальных женщин – с красновато-коричневой кожей и скривившимися губами – склонилась перед Филом в долгом реверансе. – Высочество, – проговорила она. Фил склонил голову к зеркалу: – Превосходительство. – Твоя подруга донельзя взволновала нашего Привратника. Что мы можем сделать для тебя, Сын Улиц? Парень улыбнулся: – Я здесь, чтобы просить моих вассалов исполнить свой долг перед сюзереном. Заряжайте стеклянные пушки, развяжите свои путы, – он нахмурился, как будто какая-то мысль только что пришла ему в голову. – Поищете всяко-разные сварочные горелки, которые тоже могли попасть в зеркало. Думаю, там, куда мы направляемся, они пригодятся. Если эта причудливая просьба и поразила женщину, виду она не подала: – Ты вербуешь. Он кивнул: – Армия – жизнь мужчины, но не позволяйте этому вас отпугнуть. Лицо темнокожей женщины перекосилось, словно она хотела храбро улыбнуться, но так и не собралась. – Я полагаю, цель этого предприятия – Высь? Фил усмехнулся. – Значит, юный принц наконец-то пошел по стопам своей матери. Какие ощущения, Высочество? – Как будто я еще не дорос до них, – признался он. – Но дорасту. – Уверена, что дорастешь. – Сенатор скривила губы, прежде чем сказать: – Боюсь, мы не сможем помочь тебе, Филиус Виэ, как бы этого ни хотели. Он непоколебимо улыбнулся: – Серьезно? Почему нет? – Если обратиться к Образу семьдесят три Соглашения Палиндромов, станет понятно, что только сама Мать Улиц имеет право требовать от нас подчинения. Фактически там утверждается: итанз йоньлакреЗ яиненичдоп ьтавоберт тежом янигоБ окьлот, но из вежливости я отражу, – речь Сенатора сочилась фальшивым дипломатическим сожалением. – Очевидно, мы бы с радостью привели свои легионы под ее командование, но, как всем известно, она не показывалась уже более десяти лет, а в ее отсутствие договор временно приостанавливается. Даже перед лицом столь августейшей особы, как ты, наши руки связаны. Теперь об улыбку Фила можно было высекать искры. – Что это значит, Мэгги? Сенатор вздохнула, как будто говоря: «Что ж, если ты настолько невоспитан, чтобы вынудить меня быть честной…» – Мы подозревали, что в ближайшее время может поступить подобное обращение. Не нужно быть математиком, чтобы сосчитать подъемные краны на горизонте. Сенат уже обсудил надлежащее отражение на этот деликатный вопрос. Я могу заверить ваше высочество, мнения были высказаны весьма всесторонние… – Не сомневаюсь. – …но, после долгих размышлений, было решено, что, учитывая текущую склонность Выси возводить стеклянные башни, он может стать лучшим союзником, чем врагом. Челюсть Фила отвисла – футбольный мяч бы вошел. – Что? – Ведь чем больше в твоем городе отражающих поверхностей, тем больше у нас возможностей переместить обычных, единожды отражающихся людей в наш город в качестве Простолюдинов. – Вы имеете в виду рабов, – с отвращением констатировал Фил. – Прислужников, если честно, – Сенатор, как и все политики, явно заигрывала с семантикой. Фил долго молча таращился на нее. И вдруг выражение его лица изменилось с яростного на вдумчивое, и он качнулся назад на пятках. Парень засунул свободную руку в карман, и на его губы вернулась улыбка. – Окей, – кивнул он и пошел обратно к пожарной лестнице. Бет взвилась: – Окей? Фил, ты что? Парень развел руками: – Ты же слышала ее Превосходительство. Они придерживаются принятой линии; мы ничего не можем сделать, чтобы ее изменить… – Принц приостановился. – Конечно, есть три очевидные причины, почему это решение приведет к тому, что их республика погрузится в неистовую кровавую анархию. Но, я уверен, они разберут это на своем «открытом заседании», – он пожал плечами, как будто говоря: никогда не знаешь, где найдешь. Сенатор прочистила горло так деликатно, что они не могли не услышать. – Уверена, что обсудим, ты прав, конечно. Но, просто, чтобы удостовериться, могу я осведомиться, Высочество, что за причины? Парень улыбнулся, словно ядовитая змея, и принялся загибать пальцы. – Во-первых, Высь – психованный монстр, так что только кто-то с совершенно пещерно пустой головой может рассчитывать, что он что-то там сделает. Во-вторых, Мать Улиц возвращается, чтобы ступить на тропу войны, как она любит, и будет кровопускательно недовольна теми, кто не пришел на зов ее любимого мальчугана, – он пожал плечами. – Но, если вас это устраивает… Сенаторы в зеркале испуганно запереглядывались, когда он поставил ногу на ступеньку пожарной лестницы. – Гм, Фил? – начала Бет: каким-то образом она поняла, что это был сигнал на ее выход. – Ты вроде сказал, три причины? Серокожий парень сложил тощие руки на верхней ступеньке и уткнул в них подбородок. – Именно так. – Улыбка стерлась с его лица, щеки почернели, и пару секунд он выглядел яростно, пугающе недовольным. – Третья причина, которую вам следует обдумать, ваши Превосходительства, заключается вот в чем: если вы откажетесь, я поставлю пары огромных зеркал, смотрящих друг на друга, на Трафальгарской площади, Бишопсгейте и Оксфорд-чертовом-Серкусе. Сенатор Мэгги побледнела, но остальные только озадаченно засмеялись, а один старик с вызовом поинтересовался: – И что? Фил втянул воздух сквозь зубы: – А то, что, как я полагаю, около пары сотен тысяч человек будут застревать между ними каждый день. Допустим, только пять процентов из них пересекут границу, это все равно десять тысяч новых зеркальнознатников. Ежедневно. Я затоплю Лондон-За-Стеклом чертовыми аристократами, пока вам, кровососам посеребренным, не останется ни капли крови, кроме голубой, – парень облизал губы, будто бы наслаждаясь перспективой. – Я переверну ваше тяжелозадое общество вверх ногами. – Он помахал им. – Пока! Наслаждайтесь, убирая свои собственные дворцы и ломая спину на солнечных фермах, потому что вы сможете поцеловать на прощанье свои толстозадые привилегии, когда на сотню таких, как вы, найдется всего один бедный дружок-Простолюдин. Фил откашлялся, а потом намеренно оскорбительно сплюнул на крышу. – Подумайте об этом, – сказал он и отвернулся. Бет оглянулась назад – на лица Зеркальной знати. Они были совершенно белыми от бессильной ярости, за исключением Сенатора Мэгги, хранящей на лице все ту же кислую улыбку: – Толстозадые привилегии? – снисходительно повторила она. – Слова истинного принца. Они спрыгнули на землю, перемахнули через забор и побежали по переулку обратно к главной дороге, заливаясь диким смехом. Бет чувствовала, что внутри нее пульсирует беспредельная эйфория, как когда они с Карой заканчивали красивый рисунок. При этой мысли карие глаза Кары вспыхнули у Бет в голове, и она резко остановилась и сглотнула, но серокожий парень все еще ухмылялся ей, и девушка почувствовала, как на лицо снова возвращается улыбка. – Сделали их! – торжественно вскричал Фил. – Вот теперь мне весело. – Уверен? – Определенно. Они ни за что не смогут спасовать перед угрозой вроде этой! – В приливе чувств он обнял ее, выжав весь воздух, а потом отпустил. – С чего это? – Все из-за твоего длинного языка. Ты так ловко – во имя кровоточащей реки! – с ними обошлась, и они купились. Тогда я подумал, что тоже могу взять их в ежовые рукавицы. Кожа парня лоснилась от городской грязи, и взглянув на себя, Бет увидела, что ее толстовка тоже перемазана. – Ого, – пробормотала она, – это весьма грязно, ты в курсе? Ты потеешь моторным маслом или чем-то вроде того? – Привыкай, – заявил он с усмешкой. – Останешься со мной и в два счета сама таким покроешься. Очень удобно – не пропускает холод. – Измажь-ка меня, а то я заледенела. – Не вопрос! – он обвился вокруг нее и измазал ей лицо и одежду, а она визжала, отбивалась и хохотала, и он тоже хохотал, заваливая ее на землю. Несколько секунд они возились в грязи, пытаясь одновременно бороться, дышать и хихикать, пока Бет не выскользнула из-под него и не уселась сверху, отведя руку парня назад и придавливая его. На долю секунды ее губы зависли над его губами. Он прекратил смеяться. Бет внезапно, потрясенно осознала силу его худых рук и тот факт, что он позволил ей прижать себя. Почувствовав жар его дыхания на своих губах, она запаниковала. Жар залил лицо, и, чтобы прикрыть смущение, девушка показала парню язык и отпрыгнула. Фил снова рассмеялся, и Бет почувствовала, как из нее тоже выплескивается истерический смех. Когда отзвучал последний отголосок хохота, они оба откинулись на спины, ловя ртом воздух. Бет нерешительно скользнула ладонью по асфальту и взяла Фила за руку. Его рукава задрались, и их голые руки соприкоснулись, а татуировки-короны из домов-башен оказались бок о бок. – Спасибо, – прошептал он. – За что? – За то, что ты здесь. Той ночью они пили, чтобы отпраздновать, как уверял Фил, их первую успешную вербовку. Он сварил прозрачный зеленый ликер на огне, который развел в металлическом мусорном баке. Бет почувствовала легкое головокружение, когда в нее проник жар напитка, превращая руки и ноги в теплую глину. Тощий парень пил вдвое больше нее и горланил глупые песни на латыни, ужасно фальшивя. Принц растянулся бы лицом вниз, если бы девушка его не поймала. Вместе они сложились в удобную кучу: он тут же захрапел, и довольная Бет, устроив голову на его плече, тоже провалилась в сон. Она проснулась, когда занимался бледный серебристый рассвет, с замутненными глазами и негнущимся телом, щека приклеилась к бетону утренним заморозком. Фил сидел напротив, обматывая свои ожоги свежими полосками порванного плаката. Вдалеке, как-то нетипично прогудев, прогромыхал поезд. Бет не могла объяснить почему, но он звучал немного… ранено. Фил поднял голову, прислушался, потом заметил, что Бет проснулась и устало ей улыбнулся. – Узнаешь звук? – спросил он. – Поезд? – Не просто поезд: это твоя Рельсовая химера. Та, которую ты встретила в ночь нашего знакомства. Она уже два дня за нами следует, держась настолько близко, насколько позволяют рельсы. Как думаешь, чего она хочет? Бет покачала головой: – Начнем с того, что я даже не знаю, почему она меня подобрала. На лице парня расцвела широкая улыбка: – Серьезно? Ты даже этого не знаешь? Очевидно же – ты была пассажиром. Ты хотела отправиться куда-нибудь – куда угодно – и она это почувствовала. Призраки подбирают пассажиров: они помнят, что это было их работой. Пассажиры делают их счастливыми. Он потянулся и прислонился к стене рядом с девушкой: – Однако, что она хочет от тебя теперь, когда ты со мной, остается только гадать. Может, винит тебя, что ее помял тот товарняк; может, жаждет мести. С другой стороны, может, ей просто одиноко, и она ищет друга. Рельсовые химеры довольно непостоянны и в лучшие времена, а после того, через что прошла эта, она без сомнения будет немного потявкивать. Бет вздрогнула. Память о столкновении с огромными призрачными машинами вплавилась в ее тело. Она сжалась и потянула край толстовки на колени. – Холодно? – Нет, – решительно ответила Бет, – практикуюсь для будущей карьеры акробатки. Фил, испускающий удивительное количество тепла, обнял девушку одной рукой, неловко ткнув ее костлявым бедром. – Все хорошо. Вдали от рельсов она и нескольких минут не протянет. Будем держаться от них подальше, и все будет в порядке. Кроме того, ты теперь со мной. Бет фыркнула: – Сомневаюсь, что это залог безопасности, Фил. Но спасибо. – Справедливое замечание, но вот что я тебе скажу: я сделаю все возможное, чтобы меня убили раньше тебя. Нет ничего справедливей этого, правда? Бет коротко вздрогнула, когда он заговорил о своей смерти. Это было первым, что он сообщил ей о себе: «Кто-то пытается убить меня». – Да уж, – пробормотала она, заставляя себя улыбнуться. – Очень любезно. Глава 17 – Уверена, что это то место? – Абсолютно. Пальцы мистера Брэдли барабанили по стопочке фотографий, которые они распечатали на его домашнем принтере. Кара хорошо их знала, потому что взяты они были с ее мобильника. Хотелось бы ей удивиться, узнав, что у Пола нет недавних фотографий дочери. На всякий случай она также распечатала несколько копий рисунка тощего мальчика; вдруг им повезет встретить кого-то, кто его признает. Он заколебался, но потом сказал: – Парва, ты лучшая подруга Бет. Я хочу, чтобы ты знала, если она не… ну, если мы не… – пробормотал он, – ну, тогда я сожалею. Кара вздрогнула, но не ответила. Его слова полились в тишину: – Бет всегда была больше маминой дочкой, дочкой Мэриэнн, чем моей. Когда Мэриэнн умерла, я… я ушел в себя, как будто меня там заперли. – Он сглотнул. – Я не мог выйти к Бет. Пытался, внутренне пытался найти способ заставить себя, но не мог дотянуться до нее. «Это она вам не позволяла, – подумала Кара. – Будь на ее месте я, тоже бы не позволила». – Я просто, – продолжал он, – не знал, как подступиться с заботой. Было не за что зацепиться. Я не очень-то в этом хорош: в том, что касается эмоций, я имею в виду. Естественно, не получалось. Что мне еще оставалось делать? Кара не могла заставить себя ответить какой-нибудь банальностью. Она закусила губу, а потом спокойно ответила: – Стараться сильнее. Она выбралась из машины и потопала к покосившимся деревянным ступенькам. Услышала за спиной, как хлопнула дверь автомобиля: мистер Брэдли тоже вышел и последовал за ней. Сопя, он поднимался по лестнице позади Кары. – Давайте, мистер Би, – подбодрила девушка, пытаясь замять неловкий момент, – вам полезно потренироваться. Бьюсь об заклад, она… – Кара затихла. – Что? – спросил он, но потом увидел и тоже затих. Мост перед ними обрывался. Ступеньки впереди были разнесены в клочья: концы досок торчали в темноте, как обломанные грязные ногти. Было невероятно темно. Ни один из уличных фонарей не горел, и бетонную прогалину позади пустыря было не разглядеть. На другой стороне на мгновение слабо мигнул свет, едва нарушая мрак, и снова погас. Мистер Брэдли выглядел ошеломленным. – Как же мы… – забормотал он, но Кара уже спрыгнула. Когда девушка приземлилась, под ее ногами затрещало стекло. С земли она гораздо лучше рассмотрела пустырь. Ее дыхание сбилось. Все было разворочено. Уличные фонари были выкорчеваны, словно металлические деревья, из бетона торчали провода-корни с налипшими комьями земли. Землю устилали осколки стеклянных ламп. Она услышала свистящее дыхание и сдавленное ругательство. Мистер Брэдли остановился у нее за спиной. – Что здесь произошло? – изумленно спросил он. Кара попыталась ответить, но ее горло сжалось, и девушка не смогла выдавить ни слова. Она пялилась на место, где, как она думала, ее будет ждать лучшая подруга, но видела только последствия вандализма. На противоположной стороне пустыря снова вспыхнул свет. Пока он горел, что-то блеснуло у Кары под ногой, и она сдавленно вскрикнула. – Что там?! – заорал мистер Брэдли. Когда свет снова мигнул, Кара указала вниз. Отрубленная рука вцепилась в груду досок, бывших раньше ступеньками моста. Мужчина рухнул на колени и потянулся к ней. – О Боже, о боже… – его голос дрогнул, а потом в нем послышалось облегчение. – Парва, все в порядке… – и он поднял руку. – Посмотри, Парва, она не настоящая… Ой! Она стеклянная, она сделана из стекла! Рука была безупречной: кости, мышцы, даже поры кожи, все было сделано из гладкого стекла, а тонкие нити тускло-серого металла пронизали ее вместо вен и артерий. На другой стороне пустыря снова вспыхнул и потух свет. Мистер Брэдли все стоял, дивясь стеклянной рукой, но Кара, обойдя его, направилась к источнику света. Тихий хрипящий звук прорезал темноту: прерывающееся слабое дыхание, Кара почувствовала, как ее сердце затрепетало. Свет вновь зажегся, и Кара наконец ясно увидела его источник. Она бросилась бежать, опустившись на колени рядом с ним. Стеклянная женщина повернула голову с широко распахнутыми глазами, как будто почувствовала приближение Кары, но не могла ее увидеть. Руки и ноги оканчивались обрубками, рваными огрызками, присыпанными сверкающей пылью, как будто конечности были раздроблены в порошок. Кара видела легкие сквозь прозрачную кожу. Каждый раз, когда женщина вдыхала, легкие сжимались и стеклянное сердце билось, и с каждым его ударом провода, проходящие сквозь нее, зажигались. – Все хорошо, – сама того не осознавая прошептала Кара. Хотя ничего явно не было хорошо, девушка не знала, что еще сказать. Она ворковала, словно с ребенком, осторожно приподнимая голову разбитой женщины и подхватывая ее свободной рукой. Она была гладкой и тяжелой, и быстро отдавала свое тепло в воздух. – Мы здесь, мы тебе поможем, – мягко проговорила Кара, хотя не имела ни малейшего представления, чем тут можно помочь. Внезапно женщина с усилием села и открыла рот, так широко, что Кара увидела ее светящиеся миндалины. Ее глаза выкатились, словно она кричала. Женщина не издавала ни звука, лишь ярко, ослепляя Кару, вспыхивала. Мир растворился в крупнозернистой тьме. Кара нащупала женщину, и что-то зацепило ее палец. Девушка почувствовала кровь, услышала звон падающей женщины, и ее собственное дыхание перехватило. – Парва! – выкрикнул мистер Брэдли. Кара, спотыкаясь в темноте, бросилась на его голос, вопя снова и снова: – Мистер Би! Мистер Би! – ее голос звучал тонко и безумно. – Парва! – он был близко; она слышала его тяжелое дыхание в ночи. – Парва, моя нога… Она была уже достаточно близко, чтобы различить его, лежащего вниз лицом на асфальте. Вокруг лодыжки отца Бет обмотался тугой жгут из колючей проволоки, тянущейся от распростертого мужчины и исчезающей в черной пасти ближайшей ливневой канализации. Кара присела и дернула проволоку, но та слишком плотно прилегала к ноге; пальцы девушки снова закровоточили. Внезапно мистер Брэдли дернулся, и проволока потянула его ногами вперед по тротуару. Заскользив по земле, он закричал от боли, извиваясь и пытаясь зацепиться за асфальт. Кара заозиралась вокруг, ища что-нибудь, чем она могла бы его освободить. Она бессмысленно похлопала себя по одежде, будто надеялась обнаружить в карманах пару кусачек. – Держитесь, м-мистер Би, просто, просто держитесь; я… Подобно мгновенно наступившему рассвету, развеяв темноту, вспыхнул оранжевый свет. Кара изумленно уставилась на него, когда он пронесся через сломанный мост и, подойдя ближе, принял человеческую форму. Девушка кинулась в сторону, когда фигура спрыгнула с моста и мягко приземлилась на бетон. Эта была другая женщина, вроде первой, но не точно такая же – возможно сестра – и она горела более сильным внутренним огнем. Женщина протянула руку к мистеру Брэдли и сложила светящиеся пальцы в не допускающем сомнений движении. С тошнотворным, вязким звуком натяжение колючей проволоки ослабло, посверкивая в свете женщины. Проволочные витки дрогнули, словно схватившись с невидимым магнитным полем. Стеклянная женщина изогнула пальцы, будто когти, и с усилием отклонилась назад. Завитки колючей проволоки нехотя выползли из ливневой канализации: ярд за ярдом, блестя дюймовыми колючками. Голова женщины склонилась, рука простерлась, будто в молитве. Она оседала, стеклянные колени тряслись от напряжения. Один моток проволочного существа потянулся на земле – извиваясь и расстроенно лязгая, он бился в тяжелом воздухе. Сияющая женщина упала на одно колено. Стекло звякнуло о тротуар словно колокольчик. Колючая проволока коснулась земли… И внезапно чудовище вышло из-под власти стеклянной женщины, с бешеной скоростью набрасываясь на нее. Колючки ударили в стекло с омерзительным хрустом, и женщина, мигнув оранжевым светом, отшатнулась. Проволока расплылась и заизвивалась в воздухе, как металлическое облако, привязанное к земле. Завитки согнулись в крючки и с неимоверной скоростью устремились, но не к стеклянной женщине, а к Каре. У девушки не было времени убраться с их пути. Металл завихрился вокруг нее, цепляясь за волосы. Кара едва дышала, пойманная в проволочный водоворот. Вихрящиеся кольца затягивались вокруг нее, заключая во вращающийся кокон. Просветы закрывались, застилая свет стеклянной женщины. Кара втянула живот и зажмурилась, готовясь к тому, что колючки вот-вот вопьются. Тишина. Она больше ничего не слышала и не видела, только чувствовала кончики колючек на веках. Те были осторожны, словно слепой человек, изучающий новое лицо. Щекотали ее. Затем булавки закололи все тело, прощупывая: под руками, вдоль задней части шеи, между бедер, между пальцев. Кара чувствовала, как вонзаются шипы. Ей хотелось кричать, но она не могла набрать в грудь воздуха. Прошла секунда. Другая. Кара все не решалась открыть глаза, но проблеск мысли заполнил всю ее голову: «Я жива». И только теперь девушка осознала, что не ожидала остаться в живых. По ее телу разливалось тепло – мокрое, липкое тепло. «У меня течет кровь, – сказала она самой себе, стараясь рассуждать, как врач, – но не слишком сильно. Я жива». Проволочные шипы оставались в ней, затыкая нанесенные ими раны. Боль прокатывалась по коже, как огонь, но по сравнению с тем, что она осталась жива, это была ерунда. Что-то, словно холодные тонкие пальцы, ткнуло ее в глаза, поддевая ресницы, и они рефлекторно открылись. Мистер Брэдли уставился на девушку, его лицо вытянулось от ужаса. Она смогла увидеть его, потому что стеклянная женщина по-прежнему стояла рядом на коленях, пылая. «Я… Я в порядке. Больно, но…» Но она поняла, что не может издать ни звука. Колючки крепко держали горло, и Кара почувствовала мелкие металлические шипы, сжимающие губы, когда попыталась ими пошевелить. Под носом повисла капля крови; она ужасно щекотала, и девушка попыталась стряхнуть ее, но не смогла. Руки тоже не двигались. Она, насколько получилось, закатила глаза, силясь увидеть руку. Та была обмотана проволокой – все ее тело было оплетено экзоскелетом из колючей проволоки и парализовано. Она была парализована. – Парва? – неуверенно окликнул мистер Брэдли. – Парва, ты меня слышишь? Кара не могла ответить или подать любой другой знак, но, прежде чем успела об этом подумать, почувствовала, как поднимается рука, повинуясь намотавшейся вокруг нее проволоке. Палец вытянулся в указующем жесте, а проволока вокруг губ внезапно дернулась, открывая их, и протолкнулась ей в рот. Боль разлилась по всему языку – проволока фиксировала и его. Рот заполнила кровь. – Где он? – голос, вырывающийся из ее горла, был гротескным, искаженным, как будто выдавленным из груди. Казалось, мистер Брэдли сейчас упадет в обморок, но он удержался: – Г-г-где кто? – пробормотал он. – Где он? – проволока дернула руку Кары. Мистер Брэдли, как и она сама, уставился на вытянутый палец. На бетоне лежали фотографии, вывалившиеся из кармана мужчины. Кара показывала прямо на изображение тощего парня с обнаженным торсом, нарисованного Бет. – Я… я не в курсе, Парва. Ты же знаешь. Мы понятия не имеем, кто он. Мы не знаем, где Бет… Он был прав, и она знала это. А вот штука, обмотавшаяся вокруг нее, была не в курсе. Завитки высунулись из ее рта и снова его запечатали, оставив за собой распухший язык. Кара пришла в полнейший ужас: под ней начали двигаться ноги. Проволока натянулась, впиваясь колючками, и вот уже правая нога шагнула вперед, а потом – левая. Через мгновение начали раскачиваться и руки, как будто захватившему ее существу требовалось несколько шагов, чтобы овладеть навыком. Последним, что девушка увидела, прежде чем существо ее развернуло, было папа Бет, тянущийся к ней. Но она уже ушла. Проволока переставляла ее ноги гораздо быстрее, чем она смогла бы сама. Когда Кара начала ловить ртом воздух, проволока ослабила давление на ее легкие, и наконец когда девушка побежала по дороге мимо многоэтажек, она смогла закричать. Пол Брэдли бросился за ней так быстро, как только мог, но его ноги по-прежнему кровоточили, и он неминуемо отстал. Мужчина, спотыкаясь, остановился, опершись руками о колени и задыхаясь. «Слишком толстый и слишком медлительный старик», – обругал он себя. На мгновение его спину овеяло тепло – мимо промчалась стеклянная женщина, ее ноги звенели об асфальт, она бежала за Карой. Он мог видеть ее лицо, с застывшей гримасой агонии. В руках она сжимала осколки разбитых тел. – Подожди! – выдохнул он. – Захвати меня, помоги… Я должен… Но та даже не оглянулась. Пол рухнул на землю, глядя на нее, единственный свет, исчезающий в дали. «Еще одна, – ядовитая игла мысли обжигала холодом, но это было правдой. – Ты потерял еще одну». Мистер Брэдли принялся ползать в темноте, нащупывая рассыпавшиеся фотографии. Он напряг глаза, чтобы разглядеть очертания на них, водя пальцем по изображению парня с копьем. Потом, пошатываясь, двинулся к освященным домам вдалеке. Вокруг него развернулся очередной пустырь. С новыми законами. Он больше не знал, что было реально, кто был вещью, а кто живым существом. Он больше не знал правил. «Где он? – скрежет металлического существа, вырывающийся из горла Парвы, проскрипел в его мозгу. – Где он?» В нем крепла уверенность. Все люди, что вели автомобили, закидывались бургерами, занимались сексом, смотрели телевизор в ночи – все они растворились в ненужности. Бет была не в этом городе. Она была в городе этого парня. С ним. Глава 18 «Решайся, Петрис, собери волю в стальной кулак. Или, учитывая обстоятельства, в каменный? Нет, определенно, в стальной. В каменный – это совсем из другой оперы. И болезненно. И трудно без посторонней помощи». Конечно, – думал Петрис, – если кто-нибудь из паствы поймает его на том, что он собирается сделать, нехватки добровольцев, чтобы швырнуть первый камень, уж точно не будет. Он стоял на детской площадке посреди парка Виктории: типичное обветшалое гнездилище лондонского молодняка с изрисованными горками, лазалкой и четырьмя резными лошадками, которые покачивались на ржавых пружинах и ухмылялись так, как будто закинулись кетамином. Петрис задрожал. Потому что, сказал он себе, осенняя прохлада как-то просочилась под его карающую кожу, но уж, конечно, не от страха. В конце концов, чего ему бояться? Он был заключен в двухдюймовые гранитные доспехи и мог с легкостью рвать сталь; вел воинов-священников против стальных чудовищ, сокрушая их голыми руками. Так чего же он должен бояться? «Ну, – предательски оживился внутренний голос, – есть еще две тысячи других бронзовых и каменных солдат, которые тоже могут порвать сталь. Давай не будем зацикливаться на том, на какие куски они смогут порвать тебя голыми руками, если поймают, хорошо?» Петрис проглотил пинту канализационного спирта, поморщившись, когда вкус перебродивших фекалий заполнил рот. Это был мерзкий, но самый сильный напиток, который он мог сварить – тепло уже проникло в мышцы, а духота омыла мозг. Он расслабился. Кромвель натолкнулся на него, когда он настраивал перегонный аппарат. Бронзовый Пуританин поглядел на выпивку в стеклянном колпаке и поинтересовался: «Что за повод, старик?» Петрис неубедительно хохотнул: «О, повод, знаешь ли, примечательнейший: объявили, что нахальная уличная крыса наконец-то напоролась на свой собственный прут». Кромвель рассмеялся и даже сделал усилие, чтобы приподнять свой бронзовый шлем перед Первосвященником. Скрытые каменной маской глаза Петриса следили за кончиком меча Кромвеля, покидавшего комнату. «Чего я должен бояться?» Как будто в ответ, одни из качелей начали двигаться вперед и назад. Ск-рип, ск-пип. Было плохо видно, но пространство над сиденьем качелей выглядело более плотным, чем всего несколько секунд назад. В нем проявилась смутная человеческая фигура, черная на фоне темноты, и теперь она отталкивалась ногами и подлетала на качелях, будто ребенок. Тонкие пальцы схватились за цепи, и вязкая жидкость засочилась из-под ногтей и закапала на металл. Сильный резкий запах забил нос Петриса. Ск-рип, ск-пип. Ск… Нефть размазалась по петлям качелей, и те перестали скрипеть. Черная фигура продолжала проноситься взад и вперед, и теперь тишину нарушали только шлепки нефти, капающей с ее босых ног. Зубы свело от желания нервно затараторить, но Петрис мрачно глотнул из стеклянного колпака, затапливая любые косвенные доказательства своего страха семидесятишестиградусным алкоголем. Качели остановились. – Петриссс. – Имя прозвучало с шипением химической реакции. Стоило только губам темной фигуры разомкнуться, как между ними натянулись ниточки вязкой жидкости. – Джонни. Какое удовольствие. – Так вот почему ты попроссил меня явить-ссся? – свист растворился в воздухе. – Удовольсствие? Ты извессстный ценитель удовольсствий, но вот что сстранно: есссли наше приссутсствие – такое удовольсствие, отчего ты так редко его ищешь? Можно заподозрить, что мы, из Ссинода… расссстраиваем тебя. – О, ты всегда расстраиваешь меня, Джонни. – Добродушие Петриса было пепельно-хрупким. – Яссно, – выдохнула черная фигура, рассматривая свои черные ногти, вцепившиеся в качели. – Огласси уссслугу, о которой ты проссишь, камнекожий. Не мешкай – мне претит торопить тебя, но мое приссутсствие не сспоссобсствует здоровью расстений, знаешь ли. Он указал через плечо Петриса, и даже в темноте священник увидел, что ближайшее дерево поникло от впитывающихся в землю ядовитых капель с ног Джонни Нафты. Петрис взглянул на это торжество смерти, как жаждущий на фонтанчик для питья. – Кто сказал, что я ищу услугу? – прохрипел он, изнывая от жажды. – Иначе зачем тебе сстоять здессь, ссжимая ссвой камень в это абссурдное выражение лица и сстаратьсся не выплюнуть ссобсственные кишки от сстраха? – голос Джонни Нафты оставался спокойным, вежливым шипением. – Разумеетсся, тебе что-то нужно. Всеем что-то нужно, поэтому они и являютсся к нам. Петрис попытался улыбнуться: – Проницателен как никогда, Джонни. Да, я хотел бы заключить сделку по справедливой цене. – Цена вссегда ссправедлива, Петрисс, – упрекнул его Джонни Нафта. – Мы – Химичесский Ссинод. Наши равенсства всегда равны. Равновессие у насс в крови. Петрис глубоко вдохнул: – Хорошо. Я хочу, чтобы вы кое за кого заступились. Плохой парень собирается надавать по голове мелкому придурку. Думаю, тому нужна охрана. Джонни откинулся на спинку качелей, обдумывая просьбу. Размышляя, он вытащил зажигалку из кармана пропитанной нефтью куртки и начал пощелкивать крышечкой, открывая и закрывая ее. – «Я хочу, чтобы вы кое за кого засступилиссь», – повторил он с кислотным присвистом. – А не мы. Что ж, полагаю, это ответ на мой первый вопросе: а именно, почему ох-какие-грозные Тротуарные Монахи не могут защитить ссвоих сссобственных людей. Остаетеся только второй, а именно: ради какой такой важной цели, ты готов рисскнуть быть пойманным ссвоими ссоотечесственниками, сссоблазняя меня? Мне интерессно, Петрисс, кто этот кое-кто? Кто сстоль неоднозначен, что ты даже не можешь дать команду ссвоим ссобственным Монахам его охранять? Петрис сглотнул, почувствовав, как гранит царапнул адамово яблоко: – Филиус Виэ, – выговорил он. – Филиусс Виэ, – повторил Джонни Нафта. – Ах. Значит, я так понимаю, этот «плохой парень» – Выссь? Воцарившееся молчание нарушало только пощелкивание зажигалки. Петрис не мог оторвать от нее глаз. «Всего одна искра… и эта нефть». От одной этой мысли под его броней выступил пот. – «Пусстячная седелка», – в конце концов сказал Джонни Нафта. – Х-м-м-м. Твои навыки в замалчивании бесссподобны. – Он вздохнул и поправил пропитанный нефтью галстук. – Ссожалею, сстарый камнекожий, чесстно, но ссражатьсся ссс Выссью? Тебе проссто не оссилить нашу цену Петрис было заспорил, но Джонни Нафта поднял руку: – Рисски высступления против Короля Кранов значительны, как ты осведомлен. Ессли коротко, твои запассы, интересующие насс, уже иссчерпаны… – Что вас интересует? – в отчаянье прервал его Петрис. – Джонни, ты превратишь в товар все что угодно. Конечно… – Некоторые ценные бумаги интересснее, чем другие, – Джонни Нафта оборвал его, не повышая голоса. – Данная седелка не может одновременно удовлетворить интерессы обеих сссторон. Это было сильно, резко и жестоко. Химический Синод балансировал на грани обмана, но никогда не лгал. Их контракты были составлены так аккуратно, что не возникало ни необходимости, ни возможности обманывать. Петрис, чувствуя уязвимость и унижение, с отвращением смотрел на Джонни. Его каменная оболочка показалась в сто раз тяжелее, когда он повернулся и пошагал прочь, быстрее, чем мог себе позволить, чтобы сберечь энергию. Гранитные ноги по щиколотку погружались в грязь. «Прости, Филиус…» – Дай знать, ессли захочетеся чего-нибудь еще, не сстоль дорогого, – бодро крикнул вслед Джон Нафта. – Ссскажем, за глазное яблоко или парочку приятных восспоминаний… Мы оказываем усслуги ссс учетом вссех сситуаций. Повисшую тишину нарушали лишь щелчки его зажигалки и свист, когда он снова начал раскачиваться. Глава 19 «Сколько чокнутых бродячих сыновей Богини требуется, чтобы заменить лампочку? – размышляла Бет, пока Фил спорил со светящимся человеком. – Полагаю, больше одного». Мощеный внутренний дворик позади Карнаби-стрит был полон стеклянных людей, пульсирующих снежно-белым внутренним светом, того же оттенка, что и шикарные безупречные вольфрамовые лампы, освещающие богатые районы Центрального Лондона. Видимо, они пришли в центр ночного рынка. Изворотливые кляксы теней наводняли стены, когда фигуры проплывали рядом, обмениваясь кусками проводов и аккумуляторами, намазывая из теней в форме бутылочек запястья полувидимыми длинами волн, неуловимыми, как запах изысканных духов. Одна фигура лежала на пороге, а другая присела над ней, обрабатывая стеклянную кожу жужжащей татуировочной иглой, подсоединенной к собственному сердцу. Тонкие линии красного света тянулись за острием иголки, словно кровь. Татуировка на плече человека становилась матовой, светонепроницаемой: изображение светящегося дракона выделялось на оставшейся прозрачной коже. Все вокруг них перемигивались быстрыми вспышками. После нескольких прошедших дней для Бет было облегчением увидеть что-то, хоть наполовину знакомое. – Ах да, – сказала девушка, когда они завернули за угол, – это родичи твоей подружки. Только бледнее. Голова Фила тревожно мотнулась, и он пробормотал: – Она не моя девушка. И вообще, не надо об Электре. – Должна сказать, однако, – Бет критически разглядывала их стеклянные фигуры, – что они выглядят довольно хрупкими, чтобы сражаться с ордой кранов, не говоря уже о – что, ты сказал, это было? Колючепроволочное чудовище? – О нем тоже не надо. – Есть хоть что-нибудь, о чем мне можно говорить? – сердито поинтересовалась Бет. – Дельное замечание, – он потрепал ее по плечу. – Возможно, тебе вообще стоит воздержаться от разговоров со мной. – Почему это? – Бет почувствовала укол уязвленного самолюбия. – Мы хорошо сработали, когда уговаривали зеркальных франтов. – Хорошо, ага, – признал он, – но эти типы тебя слушать не будут. – Почему не будут? – Потому что они… хм, на самом деле они невысокого мнения о девушках. – У него хватило такта, чтобы поморщиться. Бет снова посмотрела на стеклянных людей. Все они, теперь она заметила, были мужчинами – толстыми, тонкими, мускулистыми: двигающиеся обнаженные стеклянные статуи с раскаленными добела металлическими венами. – Что ж, – решительно заявила она, – теперь я просто хочу их обнять. Когда они ступили на мощеную площадь, вся торговля свернулась. Светящиеся мужчины удивленно уставились на них, и Бет показалось, что один, довольно крупный, определенно ее побаивался. Высокий поджарый мужчина с плотно скрученными стекловолоконными волосами на груди встал. – Дерьмо, – прошипел Фил. – Что? – Это Люсьен, один из Белосветных Старейшин. Он меня недолюбливает. – Почему? – Однажды я запер его в лампе. – Он поймал пораженный взгляд Бет. – Что? Это никак ему не повредило. Пару лет назад он вел переговоры с Гласом – но мы не делали никаких успехов, и он никак не затыкался. – Бет фыркнула, когда Фил хрустнул пальцами и величественно заявил. – Предоставь переговоры мне. Ей не было нужно понимать семафорный язык, чтобы догадаться: «переговоры» мгновенно превратились в спор, который медленно перерос в ссору, а ссора переродилась в славную мешанину едких замечаний и язвительных насмешек, приправленных мелкой крошкой психологического давления. Бет смогла следить за дипломатической катастрофой с помощью бородатого бродяги, видимо устраивающегося на ночлег на площади. Он подошел, представился Виктором и назначил себя переводчиком. Бродяга съежился подле нее, опершись о стену магазина, завернувшись в потертый спальный мешок. Линялая буденовка с серпом и молотом прикрывала едва ли десятую часть его косм. Он внимательно следил за сигналами стеклянного мужчины, а потом громко переводил на английский, что оказалось вдвойне полезно, потому что уличный принц, как выяснилось, и сам не слишком хорошо говорил на языке Белолампового народа. Ламповый человек выпрямился и сверкнул сентенцией. – Мы не оставить белизну наших районов, – прохрипел Виктор с густым черноморским акцентом, и Фил закатил глаза. Бет склонилась к Виктору. Он пах мокрой псиной и мочой. – Эй, Виктор, – начала она, – как это вы умудряетесь говорить на их языке, если даже он не может? – она кивнула на тощего мальчика, бросившего свое копье на брусчатку, словно выведенный из себя теннисист. Бродяга поднял на нее слезящиеся, затуманенные глаза: – Язык Белосветных довольно прост. Любой дурак мочь выучить. – Он выудил из своего спальника бутылку с прозрачной жидкостью и откупорил ее. От поднимающихся из нее паров у Бет перехватило дыхание. – Я приехать сюда из Санкт-Петербурга, знаешь ли. И выучить английский – если ты выучить английский, то выучишь что угодно, – пробурчал он. – Английский – прибабахнутый язык. Вообще бессмысленный. В это время стоящий посреди площади Фил старался быть милым. Он по-дружески закинул руку на плечо Люсьена, быстро бормоча, но стеклянный мужчина лишь единожды ярко блеснул и, скрестив руки, отвернулся. – Хочешь, переведу, брат? – выкрикнул Виктор. – Думаю, смысл я уловил, спасибо, – вздохнул Фил. Виктор добродушно кивнул и откинулся в спальнике. Он предложил Бет бутылку, и девушка воззрилась на нее, воображая, для очистки какой части автомобильного двигателя она предназначалась. – Пасиб, я пас, – сказала она. – Виктор, не хочу показаться грубой или типа того, но вы не… особенный, правда? Виктор нахмурился, напрягая мускулистое, татуированное предплечье: – А че, в Ленинграде я выжимать две сотни кило для Советской Олимпийской сборной, – заявил он. – Считаться за «особенно», а? – Ага, очень круто – две сотни, не шутите? Но я имела в виду: вы ведь человек, правда? Нормальный чувак? Он кивнул, и ее захлестнуло облегчение. Это казалось слабой, но гарантией ее вменяемости. – А вам не кажется, что это странно? Немые стеклянные люди? Я имею в виду, вам никогда не хотелось об этом кому-нибудь рассказать? Виктор пожал плечами: – А че рассказать-то? Все ж это не настоящее: я либо надрамшись, либо двинумшись. Мой отец отдамши концы в психушке – протестовать против Хрущева. Я че, хотеть отправиться за ним? Нет, не хотеть, так что просто следить, чтобы не протрезветь. Хлебнуть достаточно этой штуки, и смочь объяснить, все, что угодно. – Он приподнял свою бутылку, салютуя. – Твое здоровье! – Я настоящая, – запротестовала Бет. – Возможно, но ты тоже все это видеть, значит, тоже пьяная или с катушек слететь. – он усмехнулся и похлопал девушку по плечу. – Это не значит, что я тебя не нравиться. Я нравиться тебя так же, как и более симпатичных нормальных девушек. В центре площади Фил развернулся обратно к Люсьену и торжествующе заявил: – Не забывай: это я вел для вас те переговоры, я и Гаттергласс. Вы должны мне. Если бы не я, эти улицы до сих пор оставались бы за Янтарными. На лице Белосветного Старейшины нарисовалась усмешка, заметная, даже несмотря на свет, исходящий от его стеклянного мозга. Он сложил руки и высветил свой ответ. – Он говорить, – прокричал Виктор, – что соглашение, который ты толковать, угнетать его и его народ. Оскорблять достоинство Белосветовой расы. Заключать их в мерзком крошечном гетто в центре города. – Господи Иисусе! – недоверчиво хмыкнула Бет. – Минуту назад это «мерзкое крошечное гетто» было «святилищем его чистоты»! – Две стороны одной медали, – пробормотал Фил, стрельнув в девушку взглядом, говорящим: «Отлично сказано. Не очень-то ты помогаешь. Ряди всего святого, заткнись». – Гетто позорить их, – объявил Виктор, когда Люсьен замигал, – носителей белого света, которые мочь проследить свою родословную от самих Святых Газовых ламп. – Пресвятая река! Вы НЕ газовые лампы! – гаркнул Фил на Люсьена. Ни в одном из вас нет ни капли крови чертовых Духопаров. Вы считаете себя святыми только потому, что на пол-оттенка светлее? Темза! Вы сделаны из металла, стекла и электричества, как и Натриитки… – он затих с широко распахнутыми глазами, понимая, что совершил ужасную глупость. Люсьен напустился на Фила, выражая глубочайшую обиду: – Как сметь ты сравнивать нас с Янтарными, грязными позорнолампами! – переводил Виктор его яростные всполохи. – Конечно, все мы знаем, как ты их обожать – как заигрывать с их маленькой принцесской. – Просто потому, что вы никогда не заигрываете ни с кем, кроме собственной правой руки, – еле слышно прошептала Бет. Все замерли и уставились прямо на нее: дюжина пылающих лиц и Фил, его потрясенные глаза казались двумя светлыми островками на грязном лице. Только тогда Бет поняла, что Ламповые люди глухи; Фил мог как угодно громко кричать, но они читали слова по его губам. Все на площади могли ее видеть – а значит, все поняли, что она только что сказала. Бет облизнула растрескавшиеся губы. Горло ее пересохло, и девушка вспыхнула от смущения. Люсьен с издевкой глядел на нее, и Бет почувствовала неприязнь к нудному стеклянному бюрократу, вырывающуюся из нее, словно пар. Люсьен сделал рукой несколько покровительственных жестов, и Виктор вздрогнул, переводя вспышки, адресованные девушке. – Тогда идти сюда, мясная девчонка. Если у тебя есть, что сказать… Взгляд, посланный ей Филом, мог бы расколоть кирпич, но Бет скорее выпила бы свои краски, чем позволила кому-то так с собой разговаривать. Девушка встала и оправила толстовку с капюшоном: – Ну, ладно, – пробормотала она и пошла в центр площади. Белосветные отшатывались, когда она проходила мимо них. – Не волнуйтесь, – проворчала она. – Я к вам не как девушка, просто поговорить. Достигнув середины внутреннего дворика, она остановилась. Фил уставился на упершую руки в боки девушку, словно на оголенный провод. У нее были мысли, что сказать, – немного сумасшедшие, но если они не желали слушать Фила, потому что считали, будто он засланный казачок, может, – а почему нет? – они выслушают кого-то со стороны. Даже если она и была всего лишь мясной девчонкой. – Вы меня понимаете, верно? – выкрикнула Бет. – Можете читать по моим губам? Они ответили ей шквалом вспышек. – Говорят, да, – без особой надобности пояснил Виктор, относящийся к своей роли со всей серьезностью. Девушка зафиксировала взгляд на Люсьене. Представила, с каким удовольствием врезала бы коленом по его стеклянной мошонке, и чудесным образом ее нервы успокоились. Бет облизала пересохшие губы и начала: – Знаете, там, откуда я пришла, есть люди, как вы, старики – вечные старики. Их можно увидеть по телику. Они только и знают, что ворчать о «старых добрых деньках» и о том, какими они были великими, и всех имели, а сейчас они считают, будто на этом основании все им должны, – она безрадостно улыбнулась. – Но ни один из этих спорящих, ноющих старых ублюдков не принес миру никакой пользы. Бет двинулась в толпу Белосветных, и они раздвинулись, освобождая ей дорогу, пока, оказавшись в самой гуще, она не отвернулась от Люсьена, обрубая обзор на свои губы. Это был самый вопиющий жест непочтительности, какой она только смогла придумать на лету Теперь стеклянные мужчины перестали волноваться, и каждая пара пылающих глаз была прикована к девушке. – Тот, с кем мы боремся, владеет ими, – она указала на краны, выстроившиеся по линии горизонта. – И его не колышет, какие, по вашему мнению, у вас есть права и привилегии. Высь расчищает под себя город, разрывая квартал за кварталом. Вы думаете, ваше святилище частоты, ваше мерзкое гетто или как там вы его назвали, уцелеет после пришествия Бога Сноса? Думаете, протянете дольше ваших желтых родственниц? Это была преднамеренная провокация. Белосветные сердито зашевелились при слове «родственниц», и один или двое что-то мигнули, но Виктор рассерженно крикнул: «Эй! Только не при леди!», и свечение угасло. Бет смутила их пристальным взглядом и поняла, что они сами потрясены этим. Она знала, что по-прежнему владеет их вниманием: – Вы гордитесь своей историей, я поняла, – сказала она, – но Высь не станет заморачиваться, кто ваши предки, и кем вы были. Он собирается уничтожить вас теперешних. И он не будет колебаться. Так что, если хотите светлого будущего, мальчики, – спокойно продолжила она, – то вы должны отпустить прошлое с миром. Всё, кульминация. Повисла тишина, и сердце девушки заколотилось. Теперь яркое свечение Ламповых людей казалось более грозным, и оно заливало Бет. Фил подкрался к ней. – Это было неимоверно глупо, – пробормотал он, – но впечатляюще. Она покраснела. – То, как ты говорила о Выси… – Он пугает меня до чертиков… – Правда? Слава Реке! А то я начал подумывать, что ты слишком ненормальна, чтобы чего-либо бояться. Люсьен нарезал круги, полыхая и яростно размахивая руками. Он напоминал самолет, мигающий, чтобы приземлиться. – Он говорить, что вы под завязку набиты кое-чем, что я не мочь перевести в присутствии леди, – сообщил Виктор. Бет с трудом сглотнула, и тут один из Белосветных, коротышка с большим светящимся животом, вышел из толпы. Стыдливо оглянувшись назад, на разъяренного старейшину, он нерешительно направился к Бет. Подойдя к ней, он замигал, и даже Виктор казался удивленным, переводя: – Он последовать за вами. Говорить, что будет сражаться. Бет ахнула, и ее сердце как будто бы превратилось в воздушный шарик, раздутый эйфорией до взрывоопасных размеров. Девушку поразило внезапное осознание: все наблюдали за ней. Они все еще смотрели на нее, как на постороннюю, но уже не как на нарушительницу. «Боже, – удивленно подумала она. – Они признали, что я все сказала правильно». За бравадой и отрицанием Белосветных скрывался жуткий страх. Как сказал Фил? Чем сильнее становился Высь, тем сильнее люди боятся… «Лидером-то стать нетрудно, – подумала Бет. – Все, что нужно сделать, так это шаг вперед, пока остальные ищут, где бы спрятаться». «Сейчас, – криво усмехнувшись, подумала Бет, – они, возможно, последовали бы и за куклой из носка, предложи она им выход, – если только за нею не числилось заигрывание с их Янтарными врагами». Один за другим, пылающие мужчины выходили к ним из толпы. Люсьен продолжал протестовать, разгораясь ярче и ярче, но Бет понимала, что он совершает ошибку: крича, он показывал, что принимает ее всерьез, и это позволяло принимать ее всерьез и другим. Высокий, мускулистый Белосветный и долговязый глазастый взяли друг друга за плечи, перешепнулись мягкими вспышками, потом кивнули и обнялись. Подойдя к людям, каждый из них пожал руку – сначала Филу, а потом Бет. Очевидно, они были парой. – Ну что, – шепча, Бет едва шевелила губами, – в следующий раз мне можно будет взять слово? Глава 20 Многоквартирные дома вздыбливались вокруг Полей Сноса Святого Павла, черные на фоне залитого тьмой Сити. Они служили своего рода внешним валом крепости Выси с изогнутыми кранами, нависающими над каждым переулком, ведущим к ней. Электра расхаживала взад и вперед по крыше углового магазина, яркое сердце пылало в ночи. Девушка чувствовала себя плененной, словно весь город был ее клеткой, и только акр земли, окружавший Собор, являл собой свободную территорию – акр, как будто в насмешку распростершийся в недосягаемости для нее, на ладони Короля Кранов, куда ускользнули Проволочная Госпожа и ее истекающая кровью жертва. Приспешница Выси прогоняла Электру по всему Лондону. Она неслась за проволочным существом со всех ног, рук, электромагнитных полей, перелезая через подгнивающие садовые изгороди, оставляя выжженные следы на аккуратных, ухоженных газонах. Они поднимались на крыши, залитые лунным светом. Колючки Проволочной Леди уверенно цеплялись за черепицу и все сильнее и сильнее выжимали из носителя скорость. Девушка из плоти плакала и издавала нечленораздельные стоны, ворочая проколотым языком, но повиновалась. Лек гналась за нею миля за милей, подпитываясь сотнями тысяч вольт ненависти, и только когда над крышами внезапно появились краны, притормозила. Теперь Натриитка бушевала и плевала искрами. Одно безумное мгновение она подумала было прыгнуть с крыши и атаковать, наплевав на краны, но даже в гневе точно знала, чем бы это закончилось: поворотом металлического когтя Выси, шипением цепи по шкивам, быстрым взмахом ржавого крюка, несущего боль и кровь, а потом – пустотой. «Если Король Кранов убьет тебя, – помигала она себе, простыми четкими вспышками, словно говорила с младенцем, – Проволочная Госпожа ускользнет незамеченной». Электра почувствовала, как последнее тепло движения покидает ее, и по телу распространяется озноб, не имевший никакого отношения к прохладной ночи. Лек присела на корточки на черепице, уставившись в пространство, слезы жгли глаза. Она нависала над краем обрыва, и в желудке возникло ощущение, будто один шаг вперед повлечет за собой бесконечное падение во тьму. Она вспомнила, что чувствовала нечто подобное прежде, хотя теперь, когда ее сестры мертвы, подобное сравнение казалось равносильным предательству. Однако это ощущение вытащило на свет божий воспоминание: она стоит возле склада хозтоваров в самую последнюю ночь Спектральной Войны, рука прижата к деревянной двери. Электра была едва ли больше искры, но клан Тель-Нокс рано приучал своих детей к крови. Она была просто напуганной маленькой лампочкой, отчаянно пытавшейся вспомнить шаги военного вальса, который едва успела выучить, живот сжимало от осознания, что, оступившись, она погаснет навсегда, и не только она, но и другие девочки за ее спиной. Но за той дверью не было мародерствующей орды Белых: лишь тусклые очертания, оказавшиеся стеклянными телами, сложенными – головы к ногам – вдоль стен с ужасающей аккуратностью. Уйдя в вечную тьму, они обесцвечивались, поэтому, пока Люма не узнала свою кузину, они понятия не имели, что это за тела. Белые отступили, но сначала лишили света всех пленников. Юные Натриитки смотрели вниз, на своих сестер, кузин и теть, на оплавившиеся края дыр во лбах, куда похитители капали водой. В то мгновение Лек по-настоящему поняла, что имела в виду бабушка, говоря, что нельзя доверять Белым, или Белосветным, или как там их еще величали. Они были бледными коварными убийцами. Лек подумала о Филиусе, нелепо скачущем вокруг ее фонарного столба, пытаясь защитить проникшего туда Белого, и вспышка раздражения, пронзившая ее, так удивила девушку, что она чуть не свалилась с крыши. Не то что бы Электра не привыкла раздражаться на Филиуса – желание свернуть его тощую шею было одним из составляющих их дружбы, – но она чувствовала себя такой обуглившейся и измученной, что немного удивилась, откуда взялись силы сердиться на него. Однако, если быть честной, желание надавать маленькому Богу-беспризорнику по ушам утешало. Он смутил ее перед сестрами, и многие Дочери Фонарей, даже менее гордые, чем она, дотанцевались бы до смертельной каденции – по крайней мере, так она ему говорила. Но, с другой стороны, он всегда совершал необдуманные поступки. Когда они были совсем маленькими, пошел дождь, и Филиус побежал прямо под него – сердце Лек тогда чуть не заискрило. Девочка думала, вода погасит его, как погасила бы ее, и, представив это, почувствовала, что сейчас расколется от страха. Тот же затемняющий вены, холодящий кожу страх охватил ее и сейчас, при воспоминании о Проволочной Госпоже, обматывавшейся вокруг плоти своего нового носителя, бесстыже выдавливая ее кожу сквозь ячеи стальной сети, и о том, как та расплела палец бедной девушки, заставляя ее спросить: «Где он?» Это создание уничтожило семью Электры. И теперь хотело уничтожить беспечного, безнадежно простодушного парня с полным отсутствием чувства ритма, вечно опаздывающего на полтакта. Парня, бывшего единственным оставшимся в светящихся существом, до которого Лек было дело. В паре домов подальше над морем крыш возвышался пустой уличный фонарь. Плафон был тесным и старомодным, но Электра все равно скрючилась внутри. Устроиться поудобней не получилось, но она согнула кончики пальцев и, мало-помалу, начала выталкивать свое поле наружу. Девушка распространяла магнетизм дальше и дальше, прощупывая текстуру кирпича, бетона и оконного стекла, скользя в аллеи, дверные проемы и под крышки люков, пока, наконец, не охватила все проходы к Полям Сноса, которые только смогла. Мышцы покалывало. Она знала, что не сможет светить так ярко до бесконечности. Со временем покалывание перерастет в боль, потом боль разольется жжением, пока тело не истлеет в агонии, но это было все, что она могла придумать. Магнитный покров, раскинутый ею по королевству Выси, был столь тонок, что проволочник, скорее всего, прошел бы сквозь него, даже ничего не почувствовав, но Электра ощутит возмущение поля и по нему узнает, где и когда появится ее добыча. Девушка закрыла глаза, ощущая накатывающее истощение. Где-то за низким обломками лондонского горизонта разгорался дневной фонарь, но она не могла спать, не тогда, когда блестящие осколки семьи стояли у нее перед глазами. Существо сокрушившее их, снова выйдет на охоту, раньше или позже, разыскивая Сына Улиц. Оно будет готово убивать. И она тоже. Глава 21 Бет и Фил смотрели на своих новобранцев, сотню ходячих лампочек, усталых и неорганизованных, топчущихся на месте. В какой-то момент принц улиц вздрогнул под их пристальным светом, но потом оправился и потянулся за копьем. – Виктор, вы будете поблизости? – спросил он. – Поможете переводить? – Ага. – Мы ни от чего вас не отвлекаем? – вставила Бет. Старый русский ей ужасно понравился. Тот усмехнулся в бороду, выбрался из потрепанного спальника, поскреб ботинком по булыжникам, отбрасывая с дороги шуршащий пакет. – Думаю, с домашними хлопотами можно пару дней повременить. Бет рассмеялась, и тут ее пронзила мысль. Порывшись в рюкзаке, она вытащила фонарик и протянула Виктору. – Вы сможете им разговаривать? – спросила она. – Я имею в виду, на их языке. Виктор пару раз с щелчком включил и выключил свет в странной синкопированной последовательности. Ближайший Белосветный кивнул и высветил ответ. Бродяга скривил губы: – Ага, – кивнул он. Фил бросил на Бет испытующий взгляд. – С чего вдруг? – поинтересовался он. – Я… я просто подумала, что это мило, понимаешь, если мы будем говорить с ними на их собственном языке, понимаешь, типа уважительно. Парень полуулыбнулся, и Бет поняла, что он пытается выглядеть веселым. Ей показалось даже, что она разглядела искорку восхищения. Виктор широко ухмыльнулся и похлопал Бет по спине. – Ты милая девчушка, и я проследить, чтобы тебя не убить слишком мучительно. Бет ликовала. Люсьен поймал ее взгляд, и девушка победно вскинула руку в его честь, что он надменно проигнорировал. И не важно, что их всего сотня; важно, что она их переиграла. Доказала, что она своя в этом странном городе. Когда Фил повел их лабиринтом переулков, блеск Белосветных падал на них, отскакивал от кирпичей, смешиваясь с тенями: марш воинов света и тьмы. Приглушенные звуки – лондонские звуки: рычание ночного автобуса на пустынной дороге, пьяные возгласы, гулкие удары— отдавались отдаленным эхом. Они шли тонким кружевом реальности, которым были инкрустированы улицы, – тропинкой, проторенной веками волшебства, тропинкой, на которую мог наткнуться каждый. «Мог каждый, – подумала Бет, – но наткнулась я». Виктор всю дорогу болтал: – Я был полковником КГБ. Не боись, я мигом муштровать этот сброд. – КГБ? – переспросила Бет. – Я думала, вы были в армии. – А че? И там, и там, моя маленькая царица, в Москве… – Вы говорили, в Санкт-Петербурге. – Сначала в Москве. – А в русском балете вы тоже были? – у Бет внезапно прорезался скепсис. – Нет, но у меня была девушка-балерина, а че? Бет рассмеялась над бродягой в заплесневелом пальто. – А эта подруга была более симпатичной нормальной девушкой? – поинтересовалась она. – Более симпатичной, да. Нормальной, нет – сумасшедшей, как кальмар в водке. Все балерины такие, – гоготнул русский. Они свернула на узкую улочку с маленькими окошками за стальными ставнями и щербатыми дверьми подъездов. Что-то всколыхнулось в Бет, мигнуло в голове тусклым огоньком узнавания, было что-то большее, чем ощущение заочного знакомства, которое возникало у нее практически на всех улицах Лондона. Когда они миновали изрисованную стену углового магазина, девушка поняла, почему. Она остановилась посмотреть. Скромно притулившийся среди более ярких, дерзких граффити виднелся обрывок написанной черным маркером фразы, так сильно выцветший, что можно было разобрать всего три буквы: Лом. – На что глядишь? – Фил подошел к ней сзади. – Лом? Что за лом? Тихое «ох» сорвалось с губ девушки. Бет показалось, будто кто-то вонзил тонкое лезвие ей в грудь. Там не было никакого «лома» – уж она-то знала, что там было написано. Она видела, как это писала Кара. То был один из тех теплых сентябрьских дней, которые лето волочит за собой, словно хромую ногу. Солнце ползло вниз с бесконечного неба, улица пахла деревьями и раскаленным тротуаром. Они сидели на стене, пинались каблуками и смотрели на мчащиеся автомобили, слушая радио на телефоне Кары, деля на двоих одну пару наушников, по очереди подпевали и нахваливали. Песня переключилась, и из динамика, потрескивая, полилась баллада. – Ты спасла меня! – негромко пропела Бет, узнавая мелодию. – Девчонка, жизнь мою спасла твоя любоооовь… Она почувствовала, что у Кары пропало настроение, за мгновение до того, как худая пакистанка фыркнула и выдернула наушник: – Что за хрень, – буркнула она. Бет вздохнула и подцепила кольцо-открывашку на банке кока-колы. В мире была только одна вещь, которая могла заставить Кару выругаться, даже так мягко. И, если у них снова состоится этот разговор, Бет не могла обойтись без кофеина. – Хреновы любовные песни с хреновыми стихами, которые все охреняют! – рявкнула Кара. – Леон снова на тебя не смотрит, да? – Нет. – После нескольких секунд молчания Кара сдалась: – Что ж, окей, так, может, он делает вид, что меня нет, после собрания, но… – Кара, ты могла бы просто позвать его на свидание… Хочу сказать, я знаю, это приведет к вечному позору твоего рода или чему-то такому. Но, по крайней мере, все разрешится. – Это не из-за Леона! – горячо заспорила Кара. – Это просто… «Ты спасла мою жизнь»… Серьезно? Кто так говорит о любви? Любовь – это не Национальная система здравоохранения и не чертовы Самаритяне; при чем здесь спасение жизни? Любовь не делает людей целыми. Она… – девушка замолчала, раздраженно заламывая руки. Бет махнула Каре, чтобы та продолжала. Нечасто выпадал шанс услышать столь напыщенную речь подруги, и ей было даже интересно. Но лицо Кары исказилось вдумчивым, хмурым взглядом и вместо того, чтобы говорить, она вытащила из кармана маркер. Спрыгнув со стены, девушка накарябала на ней: Тот, кого любишь, тебя разрывает, Тот, кого ценишь, тот, кого ждешь, Просто сминает и вновь расправляет, Ломая, как кости, твою любовь. – Вот, что больше похоже на правду, – запинаясь, сказала она. Бет пробежала взглядом по строчкам и тут же расхохоталась: – Очень жизнерадостно. Кара, если ты чувствуешь себя так из-за Леона… – Это не из-за Леона! – снова заявила Кара, на этот раз повысив голос. Она густо покраснела, не встречаясь с Бет взглядом. И только сейчас Бет поняла, что должна была перестать смеяться. Бет мысленно перенеслась в кабинет директрисы, к Каре, крепко себя обнимающей, словно руки были единственным, что не позволяло ей рассыпаться. Словно она была смята и нуждалась в ком-то, кто смог бы вновь ее расправить. А Бет была слишком сердита, чтобы даже хотя бы попробовать. Она с усилием тряхнула головой, возвращаясь назад в настоящее, к осенней ночи, их армии светящихся стеклянных солдат. К их войне. Девушка посмотрела на Фила. – Это написала моя лучшая подруга, – объяснила Бет, с удивлением обнаружив, что из глаз полились слезы. – И это не «лом», а кусочек стихотворения, в нем говорится… Но парень не слушал, глядя куда-то мимо, и все остальные – тоже. Высоченный силуэт шел к ним посреди пустынной дороги, мимо пустых ресторанчиков и ярко отражающих окон, в ботинках высотой в милю. Он передвигался странной, вертлявой походкой, словно одна нога была значительно короче другой. Позади сыпался мусор; обрывки тянулись шлейфом, словно он их выделял. Силуэт был слишком далеко, чтобы как следует его рассмотреть, да и Белосветные слепили глаза, но запах… Бет посмотрела на Фила. Его ноздри задрожали, когда потянуло душком гниющих фруктов и плесени. Парень не отводил взгляда от мужской фигуры, когда та ступила в свет. Бет с трудом сглотнула; она никогда не видела этого создания, но знала, кто это. – Филиус, – голос мусорного мужчины, выдавливаемый из легких – проколотого футбольного мяча, был слаб. – Я так тобой горжусь. Гаттергласс проковылял вперед еще шага два, потом половинки его губ наползли одна на другую, отчего челюсть стала казаться вывихнутой. Яичные скорлупки выскользнули из глазниц. Тело обрушилось вниз, обернувшись грудой мусора на асфальте. Глава 22 Вниз по дорогам черепичным, через зубцы кирпичных стен, Мой лорд желает, чтоб ты прибыл, чтобы успел! успел! успел! Через Поля, полные трупов, где и бульдозеров – чрез край, По черепкам, мясное тельце, резче шагай! шагай! шагай! Стекло поцелуй, на башню взберись, Сжег всю траву – за рощу возьмись. Теперь оцени красоту запустенья, ее создавать — Кранов уменье. Палец Кары оторвался от стены. Металлическая колючка, венчавшая его, выпачкалась в пыли. Девушка уставилась на нацарапанное стихотворение – она сама его написала или это сделало проволочное существо, пленившее ее? Кара была испугана, истощена и не могла даже плакать – так устала, что упала бы, не держи ее проволока. Металлические колючки гнали Кару по улицам через крыши и дворы, пока вокруг, словно склоны ущелья, не вздыбились офисные здания. Кара метнулась к пешеходам, сбивая их с ног. Одна старушка в ужасе уставилась не ее лицо, но проволока толкала девушку так быстро, что она едва разглядела свое отражение в ближайшем окне – разорванные ноздри, располосованные щеки, залитые кровью зубы – прежде чем пронеслась мимо. Перед Карой вздыбилась стена, и она, поднырнув под перекладину и пролезая в дверные проемы, устремилась по узким щелям в лабиринт крошащегося бетона. Воздух вонял влажным цементом, и она, извиваясь, как червяк, прокладывала в тишине свой путь. Внезапно проволока замерла во тьме, обездвижив девушку, и Кара, забывшись, закричала. Колючки взрезали губы, кровь побежала вниз по горлу. Девушка застонала, едва ворочая разорванным языком, испугавшись, что ее привели сюда умирать, но нет, проволока дернулась, сместилась, прокалывая кожу в новых местах, и возобновила гонку. Только когда далеко внизу взвыла полицейская сирена, Кара поняла, как высоко забралась, – на последний этаж недостроенной башни: голый бетон, не хватает одной стены. От стройплощадки, раскинувшейся внизу, ее отделял лишь тонкий брезент, хлопающий под напором свистящего ветра, и пятьсот футов пустоты. Неоновые фонари, установленные на кранах, словно глаза на стебельках, повернулись к ней, отбеливая кожу до костяного белого, белее белой девушки. Кровь, запекшаяся на руках вокруг колючек, стала черной. Кара чувствовала, что ускользает. Ей хотелось раствориться в себе, ничего не чувствовать, умереть – это было бы гораздо проще. Ей так хотелось хотя бы закрыть глаза… Она позволила векам сомкнуться, но колючка тут же легонько погладила увлажненное глазное яблоко. Вот и новый источник страха, помогающий держать глаза открытыми. Проволока хотела ее внимания. На стройке бушевали машины, даже глубокой ночью: рычали подъемные краны – металл скрежетал об металл; ревели бульдозеры, и вдалеке грозно постукивали отбойные молотки. «Почему?» – выдохнула она и почувствовала, как рука вновь поднимается. Кара была благодарна – ей не хотелось испытывать этого чувства, но она все равно ощутила накатившую на нее горячую волну облегчения: благодарность за то, что существо не схватило ее язык и не сжало, как гармошку, заставляя отвечать на собственный вопрос. Вместо этого оно взяло ее руку и накарябало ответ на грязи. В призывном крике Крана сталь и стекло, В дрожи земли окаянной почуй его. Его услышь, его услышь, Люби его, его страшись. Благослови и покорись. Кара не поняла. Из ноздрей вырвался разочарованный вздох. Проволока что, подражала ей, придумывая эти глупые стишки? Откуда она вообще узнала о поэзии? «Ты в моей голове?» Мысль повергла ее в еще более отчаянную панику. Когда проволока повернула шею девушки, чтобы та снова уперлась взглядом в бредовый стишок, было легко поверить, что стальное чудовище высасывало ее мысли сквозь проколотую кожу, что даже ее разум был доступен жадным иголкам существа, вознесшего ее ввысь. «Высь». Стальной крик сотряс воздух – скрежет эхом отразил ее собственные мысли. «Высь». Башня содрогнулась. Голос сложился из осколков всех звуков, принесенных на кончике языка ветра: рева бульдозеров, стука отбойных молотков и потрескивания радиоприемников где-то вдали. Колючая проволока схватила Кару покрепче, и та задохнулась. Колючки позволили губам девушки разомкнуться, поддразнивая ее язык. Слова, которые она написала, резко выделялись на голой стене. – Его услышь, – прошептала она. – Его услышь. Люби его, его страшись. Кара взглянула вниз, на стройку, улей яростного строительства и разрушения, и почувствовала подступающую тошноту. Вращались краны, экскаваторы вгрызались в землю, словно голодные псы. Эхо отскакивало от полурожденного здания. Даже отсюда она видела, что ни одна из машин не управляется человеком, но затошнило ее не от этого. А из-за торжествующей внизу смерти. В визге стали по щебню слышались крики. Моргнув, девушка тотчас различила в фундаменте и обнаженных трубах тела и кости. Увидела, как пасти экскаваторов раздирали раны. Там были люди – может быть, не из плоти и крови, но тем не менее разумные существа, как стеклянная женщина, пытавшаяся ей помочь. Люди, состоящие из самого города. Отсюда Кара могла видеть черные пятна по всему Лондону, скрытые среди мигающих огней: стройплощадки, места разрушений – десятки десятков арен убийств: невидимый миру холокост. «Услышь». Она не знала, откуда пришла эта мысль. Острия колючек вдавились в грудь, и дыхание перехватило. Проволочный экзоскелет S-образно скрючился, и она, кашляя, упала на колени. Холодный воздух заколол глаза. Краем глаза она увидела собственный палец, процарапывающий на полу слово. «Я Высь». Голос пропел визгом подъемных кранов. Слово было почти у самого ее глаза: «Услышь». Глава 23 Фил сверхъестественно быстро рванулся вперед, вскидывая руки навстречу мусорному дождю. Что-то подхватив – кусок штукатурки, смутно напоминающий мозг, заплесневелую морковь, – он позволил всему остальному, отскакивая, попадать на мостовую. Парень подставил лодыжку под яичные скорлупки, снижая скорость их падения, и они шмякнулись на землю невредимыми. Бет кинулась помогать, но мусор и насекомые хлынули в лужу у нее под ногами, запах гниения заструился вверх, окутывая девушку, и содержимое желудка перевернулось. Рассерженные мухи бились об ее щеки. – Осторожней с глазами! – рявкнул Фил, и девушка конвульсивно отдернула ногу, чтобы не раздавить упавшие яичные скорлупки. – Ты что, вздумала его ослепить? – побледнев, огрызнулся он. – Дай сюда. Бет нагнулась и передала скорлупки парню. Через обломки неслись грызуны и жуки. В одно мгновение они собирали мусор в некое подобие тела; в следующее – забывались и, шипя, набрасывались друг на друга. От кучи шло мягкое тепло, похожее на тепло тела. Фил принялся перетасовывать мусор, помогая помоечным животным. Несколько секунд Бет озадаченно наблюдала за ним, а потом поняла. Не иначе как игра в хирурга: требовалось собрать Гаттергласса из мусора, установив соломинки для коктейля вместо ребер, прикрывающих сердце – велосипедный насос. Девушка присоединилась. Капельки кисломолочного пота на пациенте придавали «игре» реальности. – Он че, ранен? – поинтересовался Виктор. – Могу подсобить; служил эскулапом в Спецназе… – Он затих, когда увидел, что они делают, а потом, порывшись в разбросанном мусоре, вытащил рулон оберточной бумаги. – Вот, чем не рука. Фил принял рулон с кратким кивком; вместе они собрали туловище, голову, одну руку, и легкие из проколотого футбольного мяча, прочистившись, снова задышали. Мусорный сок брызнул на них, словно слюна, когда Глас положил руку на грудь, считая себе под нос, и выругался. – Ему нужна энергия. Виктор, пройдитесь по мусорным бакам и принесите всю еду, которую сможете найти, – лучше всего подгнившую. – Подгнившую? – переспросила Бет, когда старик потрусил к помойке. – Легче переварить, – коротко пробормотал Фил. – Глас нуждается в любой помощи, которую можно оказать на месте. Виктор вернулся с щедрой горстью слизистых овощей и половиной фляги заплесневелого майонеза. Фил пошарил в кармане, выудил небольшой стеклянный флакончик и, брызнув несколько капель жидкости, свалил еду прямо в черный мешок живота. Носы дернулись, усики затрепетали, и падальщики забурлили вокруг. Поев, они с новыми силами взялись дособирать мусорного духа. Очертания проступили из небольшой кучки отходов так же внезапно, как картинка «Волшебный глаз». Дыхание постепенно выравнивалось, и напряжение начало стираться с лица Фила. Он подсунул руку под грязные волосы учителя и осторожно наклонил его голову. – Глас, что случилось? Какое-то время Гаттергласс мог только дышать. Его бумажные губы открывались и закрывались, но с них не слетало ни звука. Наконец он произнес сухим шепотом: – Высь. Костяшки пальцев Фила слегка побледнели, выделяясь на фоне волос старика. – Высь? Гаттергласс прошептал: – Он знает… – с огромным усилием мусорный дух присел и посмотрел на Белосветных, светивших на него неярко и угрюмо. – Знает, что ты затеял, – закончил он. Светляки под картоном неуловимо зашевелились и вдруг гордо засветились сквозь лоскутную кожу. – Филиус, посмотри, что ты сделал – стал наконец совсем большим, – счастливо прокаркал Глас. – Я так тобой горжусь. Бет могла поклясться, что серое лицо Фила потемнело от смущения. – Ну, – пробормотал он, – это только начало. Я прям вижу, как мы болтаемся по Полям Сноса с сотней Белых и несколькими отражениями. «Эй, Краномордый, трепещи перед лицом моей фантастической армии». Остается надеяться, что не будет дождя, – парень с сожалением покачал головой. – Они, правда, еще не обучены, но… Гаттергласс уставился на Фила снизу вверх, яичные скорлупки заволоклись маслянистой пленкой. Казалось, он смотрел через плечо парня. Или не смотрел вообще. – Глас! – закричал Фил, от страха давая петуха. – Глас, останься с нами! Гаттергласс заозирался вокруг, глаза-скорлупки широко распахнулись. – Им придется, дитя, – прошептал он. – Придется быстро всему обучиться. – Глас, о чем ты? Бет почти физически ощутила тишину, прежде чем мусорный дух ответил: – Преследовал меня… Таится на зданиях, Филиус. – Голос Гласа звучал умоляюще, изо рта вырывалось порывистое мусорное дыхание. – Я пытался, – повторил Глас. – Я пытался, но он растерзал меня. – Глас, о чем ты? Белая изнанка глаз-скорлупок Гласа сверкнула в сиянии Белосветных: – Трубчатый волк, – выдохнул он. Фил едва уловимо вздрогнул; Бет была уверена, что больше этого никто не заметил. Потом мышцы его плеч и рук расслабились, становясь заметно податливей, и парень крепче стиснул копье. Лицо принца осветилось тем же самоуверенным напряжением, что и тогда, когда Бет впервые его увидела. Сердце замерло в груди. Он готовился к схватке. – Виктор, дружище? – Че? – Будь молодцом, подготовь нашу рождественскую гирлянду к заварушке. Виктор властно сверкнул фонариком. Белосветные нерешительно засуетились вокруг. Мигнула пара вопросов. – Они хотят знать, что надвигается. Словно в ответ над городом разнесся звук: лязгающий и звенящий, будто железный оползень. – Скажи им: нечто похлеще, чем Янтарносветные с топориками для снятия скальпов. Белосветные выстроились веером с Филом в центре неровного полукруга, прикрывающего Гаттергласса. Бет на подгибающихся коленях стояла позади. Несмотря на зябкую ночь, она обливалась потом, поочередно чувствуя то жар, то холод. – Гм, Фил? – пронзительно окликнула она. – Что я должна, ну, ты знаешь? Что ты хочешь, чтобы я?.. – она затихла, потому что гром падающего металла стал ближе. Он сгустился в могучий ритм, сжался в тугой узел звона. На мгновение девушка увидела проблеск движения на крыше справа: что-то большое, быстрое, серое. Фил поднял копье с земли и провел им плавную дугу, словно вычерчивая траекторию чего-то, скрывающегося за домами. Теперь глухой звон стал настолько оглушительным, что высаживал стекла и разрывал барабанные перепонки. «Как? – удивилась Бет. – Как звук может быть таким громким, если его источник не виден?» Она повернулась и направо, и налево, но все равно ничего не приметила. Внезапно, леденяще близко, раздался утробный металлический вой. Трубчатый волк. За углом взвизгнула сталь. Бет кинулась на землю, чувствуя ветер его приближения. Металлические трубки просвистели над девушкой на высоте обезглавливания, настигнув Белосветного и разбив его в фосфоресцентный порошок. Темное очертание человека на мгновение высветилось на ее сетчатке, а потом исчезло. Мир наполнился крутящимся металлом, бьющимся стеклом и тошнотворным воем. Что-то схватило Бет за капюшон и дернуло назад. Стальная лапа лязгнула по булыжникам, где только что была ее голова. Трубчатый волк взлаял. Она видела его, слышала и чувствовала всем нутром. Тупая морда, образованная каркасом из труб, выдавалась из бесформенного тела: рой трубок ни на мгновение не прекращал постоянного хаотичного движения. С каждым выпадом пасть скрипела на петлях, облачка кроваво-красной ржавчины вырывались из выпирающих ноздрей. Пока Бет наблюдала, трубы завертелись, перегруппировались, и лапа размером с голову девушки нанесла молниеносный удар, выбивая жизнь из другого человека-лампочки. – Виктор! – Фил попытался перекричать металлический визг. – Отступаем! Старик танцевал странную джигу, пытаясь увернуться от металлического дождя: – Че, уверен? Трубчатый волк огрызнулся на них неровными зубами и заостренными винтами, и Фил потащил Бет назад. Она содрогнулась от удара, когда пасть захлопнулась, ловя воздух перед нею. Девушка заставила себя встать, и они побежали по узкому переулку. Гаттергласс полз, рассыпаясь и киша у нее под ногами. Они протиснулись в узкую щель в кирпичной стене, Белосветные полезли за ними. Манекены тупо взирали на происходящее из витрины магазина, и Бет потребовалась секунда, чтобы осознать, что он замыкает улицу. К горлу подступила паника. Переулок заканчивался тупиком. Все содрогнулось, когда зверь атаковал, дробя когтями булыжники в устье переулка. Он был огромен – шире улочки в плечах. Трубчатый волк бросился на здание, воя и щелкая зубами. Кирпичная крошка, как снег, посыпалась с изрубцованных стен. Его голова пролезла в переулок футов на девять, но дальше чудовище протиснуться не могло. Волк расстроено зарычал – словно грузовик тормозил. Бет выдохнула – ее охватило истеричное облегчение. Она глянула на Фила, ища подтверждение этому чувству, и… не нашла. Он крепко, до белых костяшек, стискивал копье, а на лице парня застыл страх. Зажужжали винтики, и гайки ослабли. Это был звук усадки – девушка увидела, как смазанные распорки скользнули ближе друг к другу. Морда в устье переулка становилась уже, шея и плечи складывались друг к другу. Волк сжался настолько, чтобы проскользнуть в переулок и прыгнуть прямо на них. – Виктор! – завопил Фил, и старый бродяга рявкнул что-то по-русски. Его фонарик замигал, и Белосветные завспыхивали в ответ. Их свет, отражаясь от брюха волка, почти ослепил ее. Трубчатый волк притормозил в воздухе. Медленно опустился и приземлился прямо перед ними, рыча и мотая головой из стороны в сторону. Бет оказалась прижата спиной к стеклянной витрине. Руки Белосветных, толпящихся вокруг нее, тянулись к зверю: лес стеклянных конечностей с раскаленными венами. Волоски на коже Бет встали дыбом. Белосветные оттесняли волка какой-то невидимой силой. У девушки закружилась голова. Перед глазами все замелькало. «Как? – она не могла дышать. – Как?» Стеклянные мужчины замедлили животное, но не остановили его. Медленно, но неуклонно, он ставил одну лапу перед другой, его металлическая шея склонилась под натиском излучаемой ими невидимой силы. Стеклянный мужчина стоял, как завороженный, на пути зверя: толстячок, первым решившийся присоединиться к ним. Внезапно Бет стало жаль, что она не знает его имени. Волк навис над ним – распахнутая пасть, ржавая слюна. Другие Белосветные шагнули вперед. Она видела, как каждая их нить напряглась, но остановить волка они не могли. Все лампы мигали, но крик Бет был единственным звуком, когда волчья пасть, заскрежетав, захлопнулась. Волк повернулся к девушке, теперь чуть более быстрый – один из его врагов пал. Лапы зазвенели по улице – чудовище с привычной злобой ринулось к Бет. Эхом отдаваясь от стен, его свистящее дыхание наводнило улочку. Обернувшись в поисках какого-нибудь оружия, девушка поняла, что истощенные Белосветные пали духом. Мимо пронеслось что-то серое. Фил набросился на тварь быстрее крыла колибри. Его копье остановилось прежде него самого, вырванное из рук парня тем же магнитным полем, что замедляло волка, и он, оттолкнувшись от нижней челюсти, взметнулся вверх, подобно акробату, рискованно приземлившись зверю на нос. Трубчатый волк яростно затряс головой, но Фил раскинул руки в стороны и умудрился сохранить равновесие. Бет задохнулась и снова задышала. – Филиус… – послышалось плаксивое шипение. Голос Гаттергласса звучал испуганно. Мусорный дух попытался дотянуться до своего подопечного, протянув руку-рулон оберточной бумаги. – Бет! – рявкнул Фил, до предела сосредоточившись. – Придержи его там! Бет бросилась вниз, цепляясь за мусор. Крысы, дико зашипев, принялись ее кусать, а жуки поползли в волосы, но девушка вцепилась в мусорное тело, не давая Гаттерглассу ускользнуть. – Держите его! – закричал Фил, приседая на корточки, как серфингист. Голова его склонилась, будто парень к чему-то прислушивался. Выражение недоверчивой надежды озарило его лицо. – Хватайте его, давайте, парни! – завопил он. – Держите его, ну же! Белосветные окружили волка. Они стояли, держа ладони наружу, оплетая его своими полями. Животное заметалось: разбить стеклянных? кого первого; или сбросить парня, повисшего на шее? Копье медленно вращалось в воздухе перед Трубчатым волком, как приманка. Дыхание зверя со свистом вырывалось из его труб, эхом отскакивая от стен узкой улочки. Как будто бы в ответ раздался другой, еще более пронзительный, свист, словно исходящий прямо из кирпичей зданий. От мощного отбойного ритма начала подрагивать земля. Электрический страх парализовал Бет. «Волки же охотятся стаей?» – Держите его! – проорал Фил. – Держите его там! Свист, исходящий от зданий, усиливался, земля содрогалась в синкопированном ритме. Бреньк-клац-клац. Бет слышала этот звук прежде. «Может, винит тебя, что ее помял тот товарняк. – Вдруг вспомнила девушка. – Может, жаждет мести». – Держите его! – Фил висел на одной руке на плече волка, и когда тот повернулся и огрызнулся на парня, зубы пропороли воздух в дюйме от его лица. Пальцы Фила заскользили по металлу Он был близок к тому, чтобы упасть… Бет не могла смотреть; она отвернулась и слепо уставилась на витрину магазина. Мертвый пристальный взгляд манекенов встретился с ее взглядом, а позади них… За стеклом разгорались две булавочные головки света. – Держите его! Держите его! Бреньк-клац-клац-бреньк-клац-клац-бреньк-клац-клац… Точки света в витрине выросли в фары, и ветер швырнул волосы Бет на лоб. Свист перерос в вопль. – Держите его! – голос Фила звучал яростно, но торжествующе. – Держите его! Витрина взорвалась. Бет свернулась в клубок, когда на землю посыпались осколки. Порезы вспыхнули горячей болью. Идеально прямые, как рельсы, канавки разорвали брусчатку – но обогнули девушку. Фары пронеслись едва ли в дюйме от ее головы. На мгновение Бет увидела ее – свою Рельсовую химеру – но та выглядела нечеткой, более тусклой, чем она запомнила. «Вдали от рельсов она и нескольких минут не протянет», – говорил Фил. Химера умирала. Но, заглянув в окна, Бет увидела призрачных пассажиров: пишущих, болтающих и отправляющих эсэ-мэски – все лица были отчаянно четкими. Фил прыгнул, ловя свое копье в воздухе, пока Рельсовая химера неслась к пустым глазницам волка. Крик металла длился бесконечную секунду, потом обрушилась тишина. Коснувшись уха, Бет почувствовала что-то влажное. Она поняла, что дрожит. Попыталась встать на колени и упала назад. Улочку заполнили перекрученные трубки, светящиеся раскаленно-красным, кипящие дымом. По воздуху поплыл крик парового свистка. Бет пощипала себя за пальцы ног. Они отозвались, и девушка снова попробовала встать, на этот раз с гораздо большим успехом. Фил лежал под стеной – там, куда его отбросило. Его покрытая порезами кожа стала мертвенно-бледной, но парень сел прежде, чем Бет успела до него добежать. Глаза остекленели, нос свернут вправо. Губы сложились в кривую усмешку: – Глас? – спросил он. Бет нащупала яичные скорлупки в кармане толстовки. Целые. Она опустила их на землю, и через секунду крысы, черви и жуки, вывалившись из щелей между кирпичей, принялись возводить своего хозяина вокруг себя. Гаттергласс с трудом держался на ногах – Филу пришлось его поддерживать. – Ой-ой, – пробормотал старый монстр. – Какая неприятность. Его глаза-скорлупки вперились в Бет, и по ней пробежал тонкий ручеек дрожи. – Отлично сработано, – проговорил он, указывая на глаза. Мусорное лицо сложилось в гримасу: – Филиус, – пробормотал он. – Мне нужно поговорить с тобой наедине. Тяжело опираясь на Фила, он, шатаясь, повлек его из переулка. Улицу было не узнать: окна разбиты, камни и кирпичи – в щербинах. Виктор мигал фонарем, стоя в толпе Белосветных. Они светили в ответ, и Бет поняла, что выжила из них едва ли половина. Остальные лежали на мостовой пылью осколков и черными горелыми пятнами. Бет пошатывалась среди волчьих останков, не находя никаких признаков своего поезда. Девушка отчаянно пыталась сообразить: где проходили ближайшие железнодорожные пути? Рядом было метро, связанное с линией на Оксфорд-серкус. Могла ли ее Рельсовая химера вовремя туда добраться? «Пожалуйста, – мысленно молилась она. – Пусть так и будет». В воздухе витал электрический дух, словно призрак эмоции, тень, оставшаяся после призрака. Чувство гордости за возмещение причиненного ущерба. «Рельсовая химера объехала меня», – подумала девушка, охваченная благоговейным страхом. Она даже представить себе этого не могла. Бет помнила, какой устыженной химера казалась, когда убежала от атакующего товарняка. «Ты была ее пассажиром», – сказал Фил. Призрак не преследовал ее, он за нею присматривал. «Любой, кому достает безумия ехать на одной Рельсовой химере и кричать на другую, встав на ее пути, нуждается во всей помощи, которую только может получить». Очевидно, ее Рельсовая химера чувствовала то же самое. Бет чувствовала себя благодарной, измотанной и не заслуживающей этого. «Думаешь, у них нет чувств? Они не думают? И, блин, не любят? – раздался голос Фила у нее в голове. – Гораздо больше жизней поставлено на карту, чем жизнь кого-то, как ты». Комок подступил к горлу Бет, и девушка поняла, что рыдает. – Бет, – Фил и Гаттергласс снова появились в устье улочки. Муравьи по-прежнему сновали по щеке Гласа, заполняя раны обрывками спичечного коробка, но теперь он выглядел гораздо крепче. Исцарапанное и обожженное лицо Фила морщилось. Голос его загрубел от долгого крика. – Бет, – начал он снова. Хриплый голос не шел принцу, подумала Бет; он был просто подростком, как и она. Парень сделал шаг вперед и оглянулся на Гаттергласса, как будто ища поддержки. Мусорное существо мрачно улыбнулось и жестом указало вперед. – Бет, – сказал Фил, – ты должна уйти. Сейчас же. Глава 24 Кара дрожала на башне, когда рассвет прокрался в укромные уголки и трещины стройки. Она ждала восхода солнца, но тот не принес облегчения: дневному свету не удалось рассеять кошмар. Под ней продолжали безжалостно работать машины. Кара лежала неподвижно, и только когда ветер унес прочь ошметок брезента, увидела мелькание на вершине стрелы крана и всполохи желтой ленты на боку экскаватора. Источник крика милостиво не показывался на глаза. По воздуху струилась болтовня: к Собору пришли туристы. Для них резня звучала как любые другие строительные работы. Как раньше и для нее самой. В самих звуках не было ничего особенного – изменился ее слух. Кара слышала исходящие от раскромсанных фундаментов крики боли, и холодела от ужаса. Когда с небес исчез красный, проволока решила, что девушке пришло время поспать. «Отдыхай», – нацарапала она ее пальцами в грязи, потом согнула колени и поясницу и уложила на спину, плотно оплетая девушку, словно проволочный гроб. «Возможно, она ночная, – подумала Кара, – или думает, что ночная – я. В конце концов, когда она поймала меня, я шаталась в ночи, словно пьяница». Проволока заставляла девушку принимать странные позы и вытягиваться, перенастраивая ее, словно ребенок, изучающий возможности новой игрушки. Она ласково пробежалась колючками по коже Кары, и дала ей несколько секунд попялиться на серый бетонный потолок, прежде чем нащупать и закрыть веки. Впервые за несколько дней проволока позволила ей закрыть глаза, но Кара не могла заснуть. Сердцебиение отдавалось в голове, как басы в ночном клубе. Ребенком она читала истории о мучениках, которые под пытками отделяли разум от тела: молились Аллаху и преодолевали плоть, мысленно смеясь над бесплодным глумлением своих мучителей. Кара никогда не верила в эти истории, но сейчас, когда металлические колючки держали ее глаза закрытыми, начала молиться. На фоне ударов ее сердца говорил Высь. С тех пор, как она сюда забралась, он, не прекращая, повторял одни и те же слова. Я – Высь. Я – Высь. Я буду. Кара попыталась притвориться, что ее тело не имеет значения. «Душа легка, как перышко, – мысленно шептала девушка. – Она отделяется от тела, как банановая кожура». Но толку не было; Кара снова запаниковала, задышала быстрее – она не могла заставить себя поверить. Что, если тело – это все, что есть? Она не могла перестать спрашивать себя: что если никакой души вовсе нет? Что если нет такой ее части, которую проволока не могла бы захватить, порвать… …украсть. Если это так, она полностью во власти своей захватчицы. Я – Высь. Я буду. Голос Выси перекрывал голоса умирающих. Кара поняла, что он говорил не на английском или урду; то был язык самого разрушения. Слова проникали в голову через колючки, словно по ним проволочное чудовище капало в нее его сознание. Я. Буду. С возрастающим трепетом Кара поняла, что стала свидетельницей рождения. Что-то проталкивало себя в бытие, создавало само себя, и девушка содрогнулась под его упорством. Высь вырезал себя из живых костей города. В конце концов на Кару нахлынуло изнеможение, и голос последовал за ней в темноту. Подул ветерок, и Кара проснулась, потянувшись под стеганой курткой, но обнаружила, что не может пошевелиться. Не может даже открыть глаза. Девушка дернулась, брыкнулась – попыталась, если точнее, – и лишь когда кожу пронзили холодные шипы, вспомнила, где находится. Что-то со щелчком царапнуло веки. Те инстинктивно поддались и, трепеща, открылись. Стояла ночь; луна угрюмо мерцала сквозь грязно-коричневые облака, затмеваемая дерзким неоном, горящим по бокам кранов. Проволока подняла ее на ноги и наклонила голову. Сообщение, нацарапанное на грязи, гласило: пища. Девушку накрыла волна негодования. Существо использовало ее спящее тело, а она даже не знала. «Оно похитило, впилось в тебя и лишило сна – а ты выходишь из себя из-за этого?» Но гнев не отступил. Еще одна граница была бесцеремонно нарушена. Ее тело уже ей не принадлежало. Пища. Девушка почувствовала, как в указующем жесте сама собой поднялась рука, а мгновение спустя повернулась и шея. Проволока принесла ей подарки: замороженный именинный торт с Флинстоунами; три половинки разных бутербродов; горку чего-то, пахнущего кошачьим кормом; кучку смердящего изодранного меха сбитого на дороге животного; приземистый куличик из красной глины и аккумулятор, шипящий и плюющийся напряжением. Запахи переплелись в желудке – здесь были все возможные варианты пищи. Проволока просто не знала, чем девушка питается. Ноги Кары зашаркали, когда она пошла к еде. А неблагозвучный монолог Выси, не смолкая, преследовал ее: Я буду. Я буду. Я – Высь. Мухи вальсировали над сбитым животным, отбрасывая жирные кляксы теней на стену. Кара упала на колени рядом с ним, запах полился через ноздри в горло и ударил в желудок. Внезапно давление на ее правую руку ослабло, и она пошевелила пальцами. Руку кололи невидимые булавки и иголки, но она смогла ее согнуть! Кара покрутила плечом, и проволока покрутилась вместе с нею, колючки лишь мягко вдавились в кожу. Волнение подкатило к горлу. Она попробовала левую руку. – Ой! – колючки до крови вонзились в плоть. Значит, оковы вокруг левой руки никуда не делись. Но она могла… Да, правда: проволока, сковывавшая ее челюсть, тоже ослабла. – Я могу кричать – проклятье, я могу говорить! – Кара расхохоталась, и смех, эхом отскочив от бетона, прозвучал пугающе маниакально. Шею дернуло в сторону, вынуждая посмотреть на еду. Смех потух, и девушка поняла причину нежданного послабления. Проволока хотела, чтобы она поела. Чтобы выбрала. Желудок сжался, и Кара почувствовала дурноту. Почему? Почему проволочный монстр хочет ее накормить? Почему заставляет спать? Вопросы гулко перекатывались у девушки в голове: для чего это существо поддерживает в ней жизнь? – Нет, – прошептала она, и ослабление хватки вокруг головы оставило ей как раз столько пространства, чтобы в крошечном жесте неповиновения ею покачать. Завитки скрежетнули, закручиваясь вокруг нее, затягиваясь почти с сожалением. Последний свободный вдох Кары оборвался на половине беспомощного глотка. Широко открытыми глазами она наблюдала, как рука потянулась к еде. Каждая клеточка тела хотела отвернуться, но, конечно, она не могла. Разлагающееся сбитое животное было в полудюйме от ее руки. Девушка знала – проволока не постесняется пропихнуть падаль ей в глотку. – Па-ажди… – почти про себя пискнула она, надеясь, что проволока поймет, даже несмотря на искаженные согласные. Проволока замерла, а потом снова ослабилась, на этот раз Кара упала вперед. Хлеб в бутерброде оказался липким, когда ее пальцы сомкнулись вокруг него. Теплая струйка сбежала по щеке девушки – слеза. Но она не могла ее смахнуть. На вкус еда напоминала пепел с перегноем. Проволока, ритмично сгибаясь вокруг челюсти, помогала жевать. Покончив с «пищей», Кара лежала и смотрела в ночь, а краны отбрасывали чудовищные тени в свете дуговых ламп. Девушка снова не чувствовала желания спать. И только задавалась вопросом: сможет ли уйти в себя, забыть, где находится. Сможет ли заставить себя сойти с ума. Но это бы означало полностью уступить свое тело существу, которое ее захватило. «Ты нужна ему, – прошептала она самой себе, – ты его носитель. Ему нужно твое тело, и это важно. Это слабость. Это оружие. Дождись подходящего момента, Кара. Просто дождись». Неоновая лампа повернулась, и девушка решительно уставилась на ее отблеск. Под нею работал Высь. Девушка даже не знала, понимает ли он, что она здесь. Я – Высь. Я – Высь. Я буду. Кара всосала губы между зубами и сильно прикусила. Это было все, что она могла сделать со своим миллиметром свободы. Но от этого она почувствовала себя лучше. «Да, – сказала она себе. – Я буду». Глава 25 – Знаешь что? – рявкнула Бет, сложив руки и впившись в парня взглядом. – Да пошел ты! Гаттергласс повернулась и деликатно посмотрела на свое отражение в оконном стекле. Бет немного удивилась, когда мусорный старик медленно перегруппировался в женщину. – Что? – переспросил Фил. – Пошел ты, – повторила девушка. – Хорошо… в некотором роде, это как раз то, что мы собирались сделать. – Знаю… свалить со своей свалкой. Но ты не можешь просто свалить. Я нужна тебе… – Зачем? – мягко поинтересовалась Гаттергласс. – Дело в обширном словарном запасе? Бет зыркнула на нее: – Хотите услышать мой обширный словарный запас? Вы, снисходительная пиз… – Лизбет! – оборвал ее Виктор таким шокированным голосом, что Бет покраснела. – Вы же леди! – русский сидел на асфальте среди своих сгрудившихся стеклокожих солдат, начавших зевать, потягиваться и засыпать, как только взошло солнце. Он хлебнул из бутылки и, мрачно переводя взгляд с одного на другого, пробормотал: – Юная леди. Фил шагнул к Бет. Кожа вокруг глаз парня была раздраженно-красной – шокирующе человеческого цвета. – Бет, мне кажется, ты меня не услышала. – Нет? А мне кажется, услышала – ты громко и четко велел мне отвалить. – Бет! – Фил! – огрызнулась она. – Я никуда не уйду. Стиснув зубы, парень тяжело вздохнул и повернулся к Гаттергласс. – Так мы сами уйдем. С наступлением сумерек можешь распоряжаться этим местом, как заблагорассудится. Бет схватила рюкзак: – Я пойду за вами. Фил резко обернулся, его напряженное лицо исказилось яростью: – Тебе не угнаться за нами – в этом все дело: тебя всю дорогу надо защищать. Бет метнулась к нему, вызывающе выставив подбородок: – Почему это? Потому что я – девушка,? – Нет! Потому что ты медлительный, слабый, чертов… – он затих, разочарованно хватая воздух, – …чертов человек! И у меня нет лишних глаз, а у нее – лишних яичных скорлупок, и ни у кого из нас нет лишних рук, чтобы вытаскивать твою тощую задницу из неприятностей каждый раз, когда мы с ними столкнемся. – Он ткнул пальцем в искореженные останки Трубчатого волка. Фил сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и пришел в себя: – Извини, Бет, – проговорил он. – Я думал, что смогу прикрывать тебя, но не могу. Тебя чуть не перекусили пополам. Я этого не хочу. Бет не отводила от него взгляда: – Ах, не хочешь? – ее горло пересохло от напряжения, и голос перешел в рычание. – Ты сам меня этим наградил, припоминаешь? – она задрала рукав, демонстрируя шрам в виде короны из башен. – «Простишься с домом, – сказал ты. – Простишься с безопасностью. Навсегда». Навсегда. Не «до тех пор, пока мы не попадем в передрягу, и Бет немного потреплет». Я охотно отказалась ото всего. Теперь ты не можешь заставить меня вернуться. Фил пристыжено отвернулся, и девушка перенесла непокорный взгляд на Гаттергласс. – Это вы его надоумили, да? – упрекнула она ставшим пронзительным голосом. – Его не колебало, когда меня пинали под чертов зад, пока вы не появились. И он был бы только счастлив, намотайся мои кишки на ближайший из этих! – она кивнула на кран в отдалении, нависающий над Огурцом. – Ах, боже мой, – поморщившись, мягко пробормотала Гаттергласс, словно Бет всего лишь проявила зашкаливающий уровень наивности. – Нет, несомненно, нет – в точности наоборот. Бет изумленно посмотрела на жалкого на вид парня, покрасневшего почти до черноты. Она мысленно вернулась во вчерашний день: в то мгновение, когда после успеха с Зеркальной знатью их губы нависли одни над другими. Она почувствовала резкую боль в груди, как будто кто-то стукнул ее по сердцу крошечным молоточком. Гаттергласс чопорно откашлялась: – В действительности принц так озабочен твоим благополучием, что, учитывая твою хрупкость, отказывается повторно вступать в бой, пока ты рядом. Если бы ты попала в беду, думаю, он был бы вне себя, плача, стеная, побивая себя кулаками в грудь, и так далее… Принц глядел на наставника испепеляющим взглядом. Бет удержалась от того, чтобы сказать первое, что пришло в голову. К сожалению, вместо этого сболтнула второе: – Я не виновата! Это он трусли… – Во имя ж Темзы! – копье Фила лязгнуло о булыжники, когда он бросил его об землю. Бет повернулась к нему: – О, извини! – рявкнула она. – Кажется, слабая, медлительная, беспомощная маленькая девочка задела твое самолюбие? Он плюхнулся на землю рядом с Виктором, вырвал бутылку из его рук и как следует отхлебнул. – Бет, – сказал он. Или, по крайней мере, попытался, но выпивка, очевидно, обожгла горло, и из него вырвался лишь слабый скрежет. – Бет, – попробовал он еще раз. – Я не могу просить тебя… То есть, это ты не можешь просить меня… Послушай, ты не можешь пойти, понятно? Лучше я сам переломаю тебе ноги, чем позволю следовать за собой туда, где Высь причинит тебе боль. Бет почувствовала, что начала дрожать: девять целых девять десятых по шкале «дорогой Боженька, не дай мне заплакать». – Я расскажу о тебе миру, – она сняла рюкзак с плеча и встряхнула его, громыхнув баллончиками с краской. – Всем расскажу. Если не возьмешь меня с собой, я нарисую твое лицо в сорок футов высотой на стене каждого дома к востоку от Биг-Бена. Забудь о спокойствии. Каждый увидевший будет тебя преследовать. Люди, охочие до фриков, будут приходить посмотреть на тебя. Речь получилась жестокой, но теперь девушка была готова к жестокости, отказ болью отдавался в груди. Они не смогут ее прогнать; иначе им тоже будет чертовски больно – уж она постарается. – Целые армии, – едко пообещала она, – ученые и туристы, и чертовы зоопаркщики – будут за тобой охотиться. Гаттергласс мрачно на нее смотрела. Губы Фила скривились, и он сунул руки в карманы. – Ничего они не будут, Бет, – вздохнув, возразил он. – Сходи в психушку на Брикстон-роуд; спроси, не видал ли кто ходячие лампочки или не подслушал ли ненароком разговор статуй – гарантирую, найдется по меньшей мере один, а то и несколько. Записные книжки подвыпивших спорщиков по всему Лондону набиты историями вроде тех, что можешь рассказать ты. – Некоторые даже проиллюстрированы, – вставила Гаттергласс. – Меня уже рисовали, мисс Брэдли: и в сорок футов высотой, и в четыре дюйма, и много как еще. И все же, независимо от того, как громко несколько невежественных негодяев кричат и указывают на меня, остальные не обращают на это внимания. Бет колебалась. Она переводила взгляд с одного на другую, внезапно почувствовав себя беспомощным ребенком. – Как? – прошептала она. Гаттергласс раскинула руки, данные ей Бет, словно отговариваясь незнанием. – Не наша заслуга, что никто не слушает тех, кто заметил нас. Люди верят историям, а не фактам, но мы не вписываемся в них, так что они не верят в нас. В конце концов нас очень легко не заметить. – Ты что, – сочувственно спросил Фил, – думаешь, мы – какой-то секрет? Мы живем на ваших улицах, Бет; вы – на наших, и ты жила рядом с нами всю свою жизнь. Бет почувствовала, как сжалось горло. «Вы живете на наших улицах». Она вспомнила его той ночью, под фонарями, с раскинутыми руками, как будто обнимающего все сияние города. «Дом? – спросил он. – Я могу устроиться на ночлег на любом квадратном дюйме Лондона. Добро пожаловать в мой кабинет». Вот чего она хотела: не безопасности, дома. Получить возможность закутаться в тепло этого слова. Называть город домом – быть дома, с ним, на этих улицах. Она приосанилась, изо всех сил сдерживая дрожь, что угрожала сотрясти ее тело. – Прекрасно, – холодно сказала она. – Идите своей дорогой. Но первым местом, куда я пойду, когда вы это сделаете, будет Святой Павел. Я сама брошу вызов Выси, даже если до смерти разобью голову об эти долбаные краны. Фил фыркнул: – Ты этого не сделаешь. – ТЫ ТАК ДУМАЕШЬ? – заорала на него Бет. Парень шагнул назад, встревоженный, и ярость вскипела в ее горле, словно горячая смола, боевой дух сдулся: она больше ничего не могла предпринять – и поняла, что действительно это сделает. Она действительно бросит Выси вызов, просто чтобы доказать свою точку зрения. Бет не знала, откуда он взялся – этот порыв вывести из себя уличного мальчишку, такой сильный, что она готова была покончить с собой при помощи Бога Кранов, – но от этого порыв никуда не девался. – Ты собирался убежать, – сказала она, глотая унизительные слезы, – помнишь? Собирался убежать, а я убедила тебя остаться. Может, я не могу бегать так же быстро, как ты, или залезать так высоко, но, твою мать, Филиус Виэ, я тебе помогла. Ее глаза наполнились предательскими слезами, но она не моргнет – не доставит ему такого удовольствия. Он смотрел на нее долгие, долгие секунды, а потом отвернулся и пошел прочь… …а потом, когда она почувствовала, словно ее сердце ухнуло в колодец, и не оставалось никакой надежды его вернуть, Фил остановился, как будто только что о чем-то подумал. И что-то пробормотал. – Что такое, Филиус? – поинтересовалась Гаттергласс. – Я сказал, она права. Бет вморгнула несколько слезинок обратно. – Что? – переспросила она. Тон мусорный женщины стал ледяным: – Хороший вопрос, Филиус. Что? – Темза, Глас, не заставляй меня говорить это снова, – он вздохнул. – Она права: я собирался сбежать. И остался только из-за нее. Лицо Гаттергласс смялось в нервную улыбку: – Но это было тогда,; это было до… – Это было пять дней назад – до чего? До нее, Глас, это единственное «до». Мы обязаны ей. – Взгляд, которым он выстрелил в Бет, был виноватым. Волнение кольнуло ее голову. Как бы он ни возражал, он делал это не потому, что был ей обязан, – помимо своей воли, помимо своего страха, он хотел, чтобы она была рядом. – Но ты сам сказал, – запротестовала Гаттергласс. – Она недостаточно сильна… недостаточно быстра… – Но мы можем сделать ее быстрее, разве не так? – возразил парень. – Можем сделать ее сильнее. Глаза Гаттергласс широко распахнулись, белые эмалевые середки практически вывернулись наизнанку, словно она осознала все, что произошло до ее прихода. – Проклятое Темзово течение, – выругалась она. – А ты можешь сделать меня смелее? – спокойно спросил он, – поскольку, учитывая чертов суицидальный характер предприятия, на которое я подписался, она, похоже, может. Наступила тишина, нарушаемая лишь голубем, пикирующим на кусочек булочки, служащий левым ухом Гаттергласс. – Вы двое, пожалуйста, перестаньте говорить обо мне так, словно меня тут нет! – взорвалась Бет. Глаза – яичные скорлупки Гаттергласс не отрывались от лица ее принца. – Тогда тебе лучше сказать об этом ей, – заметила мусорная леди. – Скажи ей, что ты хочешь, чтобы она сделала. Она отвернулась, склонившись над Белосветными, бормоча и лаская их, проверяя, что ни одна из их тонких трещин не расширилась. Фил выглядел бледным, ликующим и испуганным одновременно. – Пройдемся, – парень взял Бет за руку. – Куда мы пойдем? – Объясню по дороге, но нужно идти сейчас же. Я действительно не хочу встретиться с ними в темноте. Глас, Виктор, – крикнул он через плечо, – позаботьтесь о Белосветных, пока нас не будет. Виктор хмыкнул и глотнул из своей бутылки, а Гаттергласс с кислой миной ответила: – Ах, безусловно, выше высочество! А, может, мне еще постирать ваши джинсы? Может, у вас есть время умаслить ноги, прежде, чем вы уйдете? Я всегда только и делала, что нянчилась с тобой, и теперь не могу придумать, что же делать со всем этим свалившимся на меня свободным временем! Он впился в нее взглядом, но, хотя черви корчились, переползая яичные скорлупки, она не моргнула. Уличный принц уступил первым. – Хорошо, – сказал он наконец, – тогда что ты собираешься делать? – То, что ты должен бы делать, вместо того, чтобы гоняться за призраками. Я собираюсь собирать армию. Начну с духовенства нашей Госпожи. – Наша первая остановка, – заметил Фил. – Они даже не захотели слушать. Жук протащил по губам Гаттергласс тонкую улыбку. Ее вид был проникнут безошибочной новой уверенностью. – Меня они послушают. Бет освободила руку из его хватки: – Фил, скажи мне, пожалуйста, куда мы идем? Улыбка, которую он наконец-то изобразил на лице, была полной противоположностью обнадеживающей. – Мы идем получить то, что ты хочешь. Пол Брэдли метался по улицам Хакни в каком-то отчаянном оцепенении. В свете фонарей его руки казались желтушными. Ранневечерний иней трещал у него под ногами. Он сердито бормотал сам с собой, временами поднимаясь до испуганного крика. Из своих спальников за ним следили бродяги. Он знал, что парочки, спешащие мимо него, прижавшись друг к другу, думают, что он пьян, но, хотя он и испытывал соблазн, ничего крепче кофе в нем не было. Он знал, что не сошел с ума – безумием было бы перестать разговаривать с собой, перестать гнать себя вперед. Безумием было бы поддаться почти непреодолимому желанию, исходящему из ямы его желудка, свернуться в дверном проеме и зажмурится до скончания мира. – Думай, Брэдли, думай, – снова и снова шипел он себе, – думай: ты можешь ее найти. Иди, Брэдли, иди, – вторил невысказанный приказ ногам, и он послушно ставил одну ногу перед другой. Когда последний отсвет пылающей женщины померк, он поплелся прочь от разрушенного места за железной дорогой, шагая, пока не подкосились колени. Сел на асфальт возле закрытого интернет-кафе на пахнущей травкой центральной улице, сжимая фотографию парня с прутом. Пол не чувствовал аромата сдобного теста, раздающегося из Карибской пекарни по соседству, не замечал насмешек проходящих мимо ребят в толстовках и бейсбольных куртках. Заметил лишь звук проезжающих полицейских сирен, причинивший острую боль, – что он им скажет? Что лучшую подругу его пропавшей дочери похитило облако колючей проволоки? Если его задержат за ложный вызов, шансы хоть что-то исправить будут равны нулю. Когда кафе открылось, он отсканировал портрет тощего мальчика, нарисованный Бет, и прикрепил ко всем доскам объявлений, какие только смог найти, потом, охваченный ужасом бездействия, побежал обратно на улицу – бесконечно бродить по Лондону, крутясь по тротуарам, пока не выбился из сил, окончательно сбитый с толку. Но он продолжал идти – стоило один раз остановиться, всего на мгновение, чтобы дать отдых зудящим ногам, и он провалился в сон. Во сне добродушная женщина в платке спрашивала, снова и снова, его собственным голосом: «Где моя дочь?» Он проснулся мокрым от пота и таким же холодным, как сам утренний заморозок, затянувший асфальт паутинкой. Он точно знал, как чувствовали себя сейчас родители Парвы: как убеждали себя, повторяя: «Конечно, она в порядке» снова и снова, потому что, не зная, что она в порядке, понятия не имели, что делать, если это не так. Ему ли, переносчику, не узнать симптомы? Потерянный ребенок был болезнью, которую он распространял. Но он не искал Парву, хотя вызванное этим чувство вины, отравляющее, как отбеливатель, засело у него в животе. Его единственной целью было найти Бет. Когда он узнал скобяную лавку на углу улицы, то понял, что ноги по привычке принесли его к дому. «Думай, Брэдли, думай; куда она могла пойти?» Но он не знал; в голове была пустота. Он не знал, где она зависает, где ест, где делает покупки; он даже не знал ее друзей, кроме Парвы. Мэриэнн бы знала. «О, любовь моя, где ты? Куда ты ушла?» Вот уже несколько месяцев он не разговаривал с женой мысленно. Она всегда знала, что сказать. Всякий раз, когда Бет отсылали домой из школы в драной футболке и кровотечением из носа, именно Мэриэнн всегда поднималась в маленькую мансардную комнатку и уговаривала дочь спуститься к ним. Когда он спрашивал, что она сказала Бет, Мэриэнн лукаво улыбалась и отвечала: «Поддержала. Так поступают матери со своими маленькими девочками». Пол сжал в кулаке фотографию нарисованного Бет парня, уже помятую и запачканную улицей. К своему глубокому стыду, это было все, что он знал о своей дочери. Он практически споткнулся о груду бетонного лома и остановился. На дороге позади него по бетону прошуршали шины. Он не садился: боялся, что не сможет снова встать. Но тьма накрывала его, словно удушающее одеяло, и еще один шаг казался невозможным. «Иди, Брэдли, иди». Но он не мог. Отравляющий голос безумия в его голове внушал: «Все бессмысленно. Она уже мертва. Все, что ты найдешь, так это ее труп». Груда бетонного лома, о которую он чуть не запнулся, лежала посреди тротуара. Казалось, какой-то ребенок изрисовал ее черной краской… Он замер. Наклонил голову и тяжело опустился, пытаясь сфокусировав взгляд. Острые бетонные углы и мазки краски медленно сложились в очертание: Носорог, с массивным рогом и тяжелыми копытами, несся на него. С губ сорвался тихий всхлип. Он инстинктивно узнал его: это чувство разрушения и ожесточенности, что таится в повседневности, поджидая, чтобы наброситься на вас. Едва дыша, несчастный медленно выпустил изображение оборванца между пальцами. Он увидел это в ворохе чернильных линий – носорога нарисовала та же рука. «Ты знаешь еще кое-что, – подумал он. – Где бы она ни была, она рисует». Вместо хлебных крошек она оставляет за собой след из чернил и краски. «Иди, Брэдли». Но он не пошел – побежал. Глава 26 – Гаттергласс этого не говорил, но я совершенно уверен: мать меня стыдилась. Ну-ну, к чему это остолбенение. Я не ищу сочувствия; просто хочу объяснить, обрисовать ситуацию, чтобы ты поняла, почему она сделала то, что сделала. Она, наверно, разочаровалась, когда я родился с этими пальцами, кости которых так просто сломать, с этими глазами, которые могут различить лишь семь цветов. Ее сын был столь ничтожен по сравнению нею – она была Богиней, городом, а я? Плачуще-какающим кульком, постоянно ноющим, чтобы его покормили. Как-то я спросил Глас, был ли мой отец человеком, и, хотя она ответила, что не знает, думаю, или мой старик, или кто-то из его родни наверняка был. Нарушил, так сказать, чистоту породы. Знаю, знаю, слезы наворачиваются на глаза и все такое. Но из песни слова не выкинешь. Конечно, я все равно остаюсь сыном Богини, и у этого есть свои преимущества. Если бы она просто бросила меня на произвол судьбы, мои руки стали бы сильными, словно балки, и я мог бы обгонять поезда. Но для того, к чему она меня готовила, этого было недостаточно. Мать Улиц жаждала большего: она хотела, чтобы ее сын блистал, словно Темза летним днем. Ей были нужны мои кости, чтобы поддержать фундамент города, и, более того, она хотела, чтобы я служил доказательством ее существования, нес ее имя. Она повела меня на восток, к докам, хотя тогда старый порт Лондона принадлежал Выси. Она шла, завернувшись в тряпье, подле нее – одна только Флотили я, храбрейшая Кошка из свиты. Стоило Матери Улиц пройти мимо, как в уличных знаках просыпалось желание перестроиться, но она повелела им сдерживаться. Она шла дорогами, мощенными булыжником, рыбьей чешуей и городскими нечистотами, опиумом и узловатыми веревками – старыми путями, ибо как Высь ни старался, он не мог облагородить доки. Они оставались верны духу Матери Улиц, даже когда он воздвиг над ними свои башни. Она проходила вдоль каналов, и обломки старых чайных клиперов восставали из глубин, желая вернуться во дни, когда приносили ей дань. Она отправляла их обратно на дно, любезно, но поспешно: ее не должны были видеть. Флотилия шла за нею по пятам, мяукая у лодыжек госпожи, и она поглаживала ее шиферными пальцами. Она пробирались вперед, со мною на руках, напевала походные матросские песенки, чтобы успокоить ребенка, тихо, чтобы колебания воздуха не побеспокоили распорки кранов. …что? Что? Я воссоздаю картину, понимаешь? Задаю тональность. Хочешь покороче? Отлично. Ночь. Темно. Вокруг – вражеская территория. Они подкрадываются. Это опасно. Улавливаешь? Хорошо. Извини, что пытался сделать рассказ поинтереснее. Короче, там стоит старая заброшенная фабрика по производству красок, сгорбившаяся над рекой, как голодный старик, высматривающий рыбу. На людей, живущих там, – Химический Синод – мамина власть не распространялась, но она уже заключала с ними сделки, сделки – весь смысл их существования. Она передала мне всю свою силу, которую могла, но, чтобы сравняться с растущей мощью Выси, чтобы стать ее чемпионом, мне нужно было больше. И они улыбнулись нефтяно-черными улыбками и потерли своими лишенными трения ладонями. Низко поклонились и тихими, учтивыми голосами назвали цену. Видишь ли, этот город зиждется на множестве вещей: кирпичах, камнях и речной глине, но под этим, подо всем вообще, он стоит на сделках. Эти запутанные договоры – истинный его фундамент. Здесь соглашения священны. За фабрикой лежат химические болота, где сточные воды доков просачиваются в плоть города. Это котлы Синода, в которых они варят свои снадобья. Смешивают жидкий хаос в тщательно выверенных пропорциях, наливая его из ржавых цилиндров, приправляя более экзотическими компонентами – осколками черепов жертв дорожных аварий или дождевой водой, что текла по канавам Лондиниума во времена римлян. А потом, в сумерках, когда Темза переживает отлив, они отправляются в свои поля – заглатывать туман щелочных топей и на свистящем скользком языке обсуждать выгоды, которые могут наварить на сегодняшнем вареве. Эти люди провели мою мать через одни ворота, потом – через другие, рассмеялись, когда она поскользнулась на раскисшей земле, и покачнулась, вдохнув кружащий голову газ. Ее руки онемели, я почти выскользнул из них, и Синод потянулся, жаждая меня поймать, притязая на свой самый экзотический компонент. Но она схватила меня покрепче, посадила на плечи и побрела дальше. Они повели ее кругами, позволяя ядам, что они производили, просочиться в ее кровь, чтобы она донельзя ослабла, пока они прибудут к месту назначения: бассейну с разъеденными химикатами краями, затянутому радужной пленкой. Мама размотала обрывки афиш, в которые я был запеленат. Флотилия прижала уши и зашипела, угрожая Синоду, а они, заулыбавшись своими черными улыбками, развели руками и отошли. Мама держала меня, свое слишком человеческое дитя, за лодыжку, с вызовом глядя на краны на горизонте, опуская меня в бассейн. Спрашиваешь, что потом? А сама как думаешь? Потом я изменился. Вобрал те проявления города, что копил Синод. Мой пот стал бензином, чтобы я не мерз даже самой холодной ночью. Я научился двигаться бесшумно и быстро, как тень. Мои раны стали затягиваться так же быстро, как нефтяная пленка над брошенным камнем. А Химический Синод, в свою очередь, потребовал плату. Гаттергласс нашла меня, как всегда находила. Голуби увидели младенца на болотах и привели ее ко мне. Флотилия все еще шипела и выла, не давая Синоду подойти. Глас каждый раз говорит, что я не плакал, просто, хихикая, пялился на облака, опьяневший от испарений. Я даже не знал, что мама ушла. Никто, кроме Синода, не знает, что с нее потребовали, но какой бы ни была цена, платить Матери Улиц было нечем. Вот почему она ушла, должно быть: чтобы раздобыть это. Вот почему она исчезла. Немного погодя, Флотилия тоже исчезла, последовав за ней, и с того дня от Шепердс-Буш и до Крипл-гейта никто не видел ни Матери Улиц, ни ее Кошек. А теперь она возвращается – кто знает почему? Возможно, выполнила задание, данное ей Синодом: отыскала редкий товар, чем бы он ни был, который нужен им для следующего эксперимента в смертной химии. Как бы то ни было, ушла она надолго. Иногда я ловлю отражение Глас в оконном стекле, когда она думает, что я не вижу, и ее лицо… Хоть убей, не могу не задуматься, не считает ли она, что я стоил ей Богини, по крайней мере, на долгие годы. Так что вот куда мы собираемся, Бет, если ты готова: в Химические болота – добавить бензина в твой пот и стали – в твои кости. Мы нырнем за новой тобой в опиум, чай и старые чертовы кирпичи. Я попросил тебя отказаться от дома, от безопасности, и ты согласилась, и я благодарен. Теперь я хочу, чтобы ты отказалась от еще одной вещи. Пан или пропал, Бет – я только надеюсь, что это не смертельно. Ты действительно хочешь стать такой, как я? Глава 27 Доклендс: восточнейший Ист-Энд, где плотный клубок офисных зданий и многоквартирных домов сходит на нет, превращаясь в мили низкого бетона с несколькими беспорядочными парками и прудами, полными застоявшейся воды. Три высочайшие небоскреба города возвышаются на сотни футов над убожеством, а башни поменьше, каждая – сияющий дворец закона либо финансов, сгрудились вокруг них на небольших островках среди доков. Канэри-Уорф – личина, маска, кричащая, что Ист-Энд процветает. Но в тени башен стонут пустые склады, а изможденного вида завсегдатаи уже почти приросли к своим стульям в холодных пабах. Ты действительно хочешь стать такой, как я? Они вдвоем стояли на берегу реки, напротив старой фабрики красок. В голове у Бет шумело. Теперь, глядя на Фила, она видела свое будущее. Он избегал ее взгляда, и сердце Бет сжималось в груди. Отказаться от дома. Отказаться от безопасности. Я хочу, чтобы ты отказалась от еще одной вещи… Звук заставил ее посмотреть на фабрику. Шесть совершенно черных фигур скользнули от ржавеющей громадины и устремились к ним через болота в сопровождении кружащих чаек. Полуденное солнце досуха вытерло лужицы теней. Покрытые нефтяной пленкой лица мужчин радужно поблескивали. Когда они втягивали воздух, их губы издавали легкое чмоканье. «Щелк, щелк, щелк» – вступили зажигалки – они были у каждого, и люди полязгивали ими, открывая и закрывая, пока шли, открывая и закрывая, открывал и закрывая… Их едкий смрад ободрал Бет слизистую носа, как наждачная бумага, слезы защипали глаза. Фил рассказал ей, как они появляются, о запахе и даже о зажигалках. Чего она не ожидала, так это равенства. Они одинаково склоняли головы и улыбались черными улыбками. Когда один из них в знак приветствия поднял правую руку, другой, на противоположной стороне, поднял левую. Они шли по болоту, словно рябь по луже бензина, грациозные, будто танцоры в своих черных как смоль одеждах. Фил оперся о свое копье и наблюдал за их приближением, вся его поза сквозила самоуверенностью, но Бет видела, как сжалась его челюсть. «Может, он не боится, – сказала она себе, – может, просто борется с запахом». Самый высокий из Химического Синода, в центре, вышел вперед, остальные расступились в идеальном порядке. – Джонни Нафта, – улыбка Фила получилась натянутей, чем скрипичная струна. – Филиусс Виэ, – кивнул пропитанный нефтью человек. Его низкий голос звучал ровно и приятно. – Ссын Улиц. Ничтожессство Тротуаров. Намесстник Виадуков. Сссвами Пешеходных дорожек. Нерадивый сссолдат с М25[7]… Фил вздохнул и перебил его: – Может, хватит уже издеваться, Джонни? – Потряссен, что ты мог предположить, будто я опущуссь до подобного ссвятотатсства, Филиусс. – Джонни повернулся к Бет, и весь Синод одновременно ей поклонился. Нефть закапала с их лбов, забрызгивая гальку. – А кто эта поцелованная сссудьбой куртизанка, сстоль любезно сссопровождающая ваше выссочесство? – Я не, – безапелляционно заявила Бет, – чертова куртизанка. Фил наморщил лоб: – Кто? – Красивое слово, обозначающее проститутку, – объяснила Бет, просвещенная Карой. – Просстите, доссадный ссемантичесский промах. – Джонни склонил голову. – Тогда, ссупруга. – Ни то ни другое. – Ах! – Улыбка Джонни Нафты стала еще шире, и Бет посетила странная мысль, что эта улыбка нерушима, что можно засунуть Джонни Нафту в дробилку, и его улыбка в целости и сохранности выйдет с другой стороны. – Я сскорее ссовершу ссамоубийсство, чем причиню сстрадания этой душе, – учтиво проговорил он, махнув назад, на фабрику по производству красок. – Поэтому, прошу васс, проходите. Дверь фабрики вела в металлостенный монастырь, покрытый океанами ржавчины и континентами мертвого коричневого мха. Пока они шли, Химический Синод рассредоточился вокруг Бет, обдавая ее дурманящими парами. Перещелкивание зажигалок наполняло девушку волнующим предчувствием огня. Она начала ощущать легкое головокружение и мысленно приказала себе оставаться в сознании. Джонни Нафта и Филиус Виэ шагали бок о бок впереди, очевидно торгуясь за ее превращение. Джонни Нафта наклонил голову, внимательно слушая, пока Фил объяснял, чего он хочет. Глядя на его мускулистую спину, Бет заметила покрывающий ее нефтяной пот и острые выпирающие лопатки. Потом его плечи опустились, и он коротко махнул, как будто протестуя, но, казалось, без особой надежды. Джонни Нафта вытащил прозрачную бутылку из внутреннего кармана пиджака, и Фил обиженно сделал большой глоток… или ей так лишь показалось: уровень жидкости в бутылке не изменился, только цвет – стал темнее? Фил протянул бутылку обратно Джонни Нафте, и тот, вырвав сосуд из сопротивляющихся пальцев парня, сунул его обратно в карман. «Ты действительно хочешь быть такой, как я?» – спросил ее он. Ответ мог быть только один: походить на него, понимать это место так, как понимает он, принадлежать городу, как принадлежит он. Мысль лишила девушку дыхания и запечаталась в секретном уголке под ее сердцем. – Это отвратительно, – сказала Бет. Знаменитый бассейн был наполнен нефтяными отбросами и обрамлен почерневшей травой. На окружавшем его проволочном заборе изъеденная ржавчиной табличка предупреждала нарушителей: БЕРЕГИСЬ РУКОЯДКИ Какой-то шутник пририсовал черную руку, показывающую самый грубый знак, который только можно было придумать. Члены Синода стояли по периметру, пощелкивая зажигалками. Фил посмотрел на Бет через воду: – Что не так? – Это, – ответила девушка, указывая на бассейн, – мерзко. – Разве? – удивленно переспросил Фил. – Посмотри, как грязно… Парень смерил Бет недоверчивым взглядом: – Конечно, грязно! Ты что, думала, сможешь обзавестись моими способностями, поплавав в чистой водичке? С таким же успехом можешь сходить домой и принять чертову ванну! – Да я скорее сдохну, чем стану выслушивать от тебя советы насчет гигиены, бензиновый вонючка. – Ее отражение тускло дрогнуло на маслянистой поверхности. Девушка могла различить очертания головы, но лицо было пустым. – Ну, – проговорила она ровным голосом, хотя сердце ее трепетало. – Ну, – повторил Фил. – Полагаю, придется с этим смириться. – Полагаю. – А то зря теряем здесь время. – Ага. – Нет дороги назад. Синод синхронно покачивал головами, и Бет ощутила толчок в груди. Словно услышала в темном доме хлопок тяжелой двери за спиной. Девушка села на край бассейна, сбросила кроссовки и стянула носки. Маслянистая черная грязь холодила кожу между пальцами ног. Бет неуверенно опустила одну ногу в грязную воду… – Ой! – взвизгнула девушка и дернула ногу обратно. Кожа покрылась красными пузырями. Она подняла взгляд на Фила. – Я говорил, что будет больно. – Точно, – пробормотала она, вставая. Она колебалась на мертвой траве на краю бассейна, согнувшись, как ныряльщик, стоящий на изготовке. Если нырнуть как можно резче, прикидывала она, то, по меньшей мере, проскочишь шок побыстрее. Кровь гремела в ушах, как поезда, как уличное движение, как полые трубы в подвалах многоэтажек, как прилив самой реки. «Ты действительно хочешь быть такой, как я?» Она напрягла мышцы. – Бет, – начал было Фил, – я горжусь… Она нырнула. Глава 28 Бет инстинктивно зажмурилась и зажала рот рукой. Тяжело выдохнула через нос, когда вязкая поверхность бассейна скользнула по ее лицу. Потом вода поглотила ее. Заливаясь в уши, вода взревела, заглушая сердцебиение. Девушка почувствовала, что футболка задралась – вода покрыла живот, покалывая, как лапки насекомых. Волдыри вздулись на шее, в ушах, между пальцами, обожгли губы. «Не вдыхай, не вдыхай». Бет вытолкнула еще немного воздуха из ноздрей. Она не представляла, как будет больно, если химикаты затекут в пазухи, но давление в легких неуклонно нарастало. Девушка держала рот закрытым. «Не дыши. Не дыши, не паникуй». «Если приходится убеждать себя в этом, – сухо заметил голос у нее в голове, – значит, ты уже в пролете». Вода терзала кожу. Бет чувствовала, как поры сочатся теплой кровью. Давление возрастало, жидкость все сдавливала ее, она чувствовала, словно каждый удар пульса может расколоть голову. В груди, наподобие черной дыры, ощущалась пустота. Вода просочилась в уголки губ, обжигая десны, с шипением растворяя зубы. Вода разжимала челюсти, силясь просочиться внутрь. «Не дыши. Не дыши. Не паникуй». Дыхание пропало. Пузырьки, струившиеся по лицу, исчезли. «Дыши. Дыши. Не паникуй». Я вижу, как она всплывает, раскинувшись, словно черная звезда. Не могу сказать, будто не знал, с каким это связано риском. Мы оба знали, что это может ее убить, и, как бы хорошо она ни притворялась, Бет ужасно боялась смерти. Как и я. Хочу нырнуть за ней, но вместо этого прикусываю губу, чувствуя вкус бензина. Это война, и, значит, мы – солдаты, а какой солдат отступит из-за того, что его товарищ может пострадать? Ее шансы – пятьдесят на пятьдесят, гораздо больше, чем дал бы ей Высь. «Теперь это моя война», – сказала она, и я должен уважать ее решение. На воду падает шесть теней, и я резко вскидываю взгляд. Вышел Синод, одновременно застегивая куртки. Они склоняются над бассейном, как лепестки черного цветка. Я слишком поздно замечаю полную тишину. Они не щелкают зажигалками. Бет безмолвна, они безмолвны, все захлебнулось тишиной. В протянутых руках каждого – пламя. Как один, они поворачиваются и усмехаются мне. – Джонни! – воплю я… …и семь огоньков устремляются к глади бензиновой воды. Бет услышала смутное вшихх, когда над нею расцвело пламя. Даже не открывая глаз, она представляла, что происходит: теперь поверхность бассейна покрывало пламя. Назад пути нет. Сначала жидкость смягчила жар, превратив его в тепло, но, болтаясь на поверхности, она чувствовала, как бассейн вокруг нее закипает. Кожа стала болеть меньше; возможно, обгорели нервные окончания, возможно, она умирала. Кровь громко билась в голове. Громче всего на свете… Давление на виски стерло все мысли. Медленное течение повлекло ее, и девушка позволила себе перевернуться, крутясь в воде, словно крокодил. Давление яростно и невыносимо нарастало в горле, груди и челюсти. Бет с печалью осознала, что вместо того, чтобы бороться, она собирается открыть рот и впустить в себя отравленную воду. Она оказалась слишком слаба для этого испытания, и оно убьет ее. Свет огня коснулся век. И, не желая умирать слепой, она их открыла. – Джонни! Позволь мне… Бет! Бет! Но Химический Синод удерживает меня, симметрично переплетя руки. Их кожа слишком скользка, чтобы оттолкнуть их, а хватка подобна тискам. – БЕТ! БЕТ! – кричу я на пределе громкости. – Пустите меня! – Но они лишь мерзко усмехаются и усиливают хватку. Теперь я паникую и не понимаю. Мы заключили сделку. Сделки священны! За болью и смятением я едва ли обращаю внимание на изменения в воде, но потом замечаю отсветы огня на водной глади – уже не маслянисто-черной. Вода стала серебряной. «Серебряная. Почему, во имя Темзы, она стала серебряной?» – Бет заозиралась вокруг. Жидкость, плещущаяся у ее глаз, была теплой, но не обжигала их, девушка видела огонь, бушующий на серебряной воде, словно спустившееся на землю солнце. Израненная кожа девушки саднила, но вода омывала ее, и боль отступала. Вода исцеляла плоть, приглаживая волдыри до мелких крупинок, напоминающих текстуру бетона. «Как, во имя Тем…» – мысль оборвалась. Мысль, звучавшая не как ее мысли, а как его. Перед глазами встало видение: проливной дождь над городом, вода, стекающая в коллекторы через водостоки, просачивающаяся сквозь землю, отщипывающая крохотные кусочки Лондона и несущая их сюда. «Жидкий хаос и другие, более экзотические, компоненты». Здесь, в ней. От огненного жара на коже выступили капельки пота, и Бет поняла, что, прильнув к ее коже, они защищают ее от пламени. Губ коснулся сильный запах бензина. Девушка вспомнила, как Фил взял под руку Ламповую девушку. Жар должен был быть невыносимым, но парень не выказывал никаких признаков боли. Поджав ноги, она оттолкнулась ими в сторону пламени. Хватка Синода ослабевает, и я бросаюсь вперед, отталкиваясь пятками от земли, спеша навстречу огню. Потребуется одна секунда боли, чтобы дотянуться до нее и вытащить. По крайней мере, они не получат ее тело. Фигура вырывается из воды, когда я достигаю берега, пламя в ее волосах с шипением гаснет, и она обрушивается передо мной, выкашливая из легких прогорклую воду. Я чуть не падаю, споткнувшись, переворачивая ее на спину. Грудь девушки неподвижна, и я хватаю ее за руки, по-идиотски встряхивая, выкрикивая имя в двух дюймах от ее лица: «Бет! Бет!» Она не отвечает, и меня накрывает тошнотворная уверенность: не может ответить. Умерла. Обезумевший, охваченный яростью, я начинаю давить на ее грудную клетку, но ничего не происходит. Резко валюсь на нее, прижимая ухо к груди, но все равно ничего не слышу. «О, Темза», – шепчу я и наконец чувствую слабый трепет через ее толстовку. Я сдергиваю ее, чуть не приложив Бет головой о бетон, спеша просунуть пальцы ей в рот и разжать челюсти. Затем втягиваю тяжелый химический воздух, готовясь выдохнуть его в нее. – Хочешь потискаться, Филлис? – хрипит она, ее губы подрагивают в миллиметре от моих и медленно складываются в улыбку. Я отстраняюсь, таращась на нее. Ее кожа серая, такая же серебряно-серая, как вода, из которой она только что вылезла: цвета стали и бетона. Моего цвета. Тонкая тень падает на мое плечо: – Филиусс. – Не понимаю, – смятение и остаточный ужас колотят меня, словно отбойным молотком. – Вы подожгли ее. Джонни Нафта обдает меня своей вечной усмешкой. – Это непросстое пламя, – заявляет он, – купленное за немалую цену. Оно очищает и ссверкает, калечит и сснова возрождает. В конце концов, это то, чего ты просил, – добавил он с некоторой гордостью. – Ссинод вссегда иссполняет то, что его проссят. Он и его нефтяные братья поворачиваются и идут обратно к фабрике, их ноги опускаются идеально синхронно. – Филиусс, – не поворачиваясь, говорит Джонни, – проинформируй ссвоих друзей: порядок нашего ссоглашения теперь фиксированный. Забывчивоссть не прощаєтеся. На секунду мой желудок скручивает. Равенство: каждая сделка имеет как стоимость, так и выгоду. Уравнения Химиков всегда сбалансированы. – Дорогу найдете ссами, – бросает он прежде, чем они уходят. Бет лежит все там же, с закрытыми глазами, – грудь ее медленно поднимается и опадает, – время от времени сплевывая немного маслянистой воды. Как же радостно просто видеть ее живой. Когда Синод скрывается в своей обители, я валюсь рядом с Бет. Усталость смежает мои веки. Я обнимаю Бет, и мы лежим, поглощая солнечный свет. Глава 29 Огонь. Ошметки мазута натянулись между ухмыляющимися губами. Пламя зажигалки, аккуратное и симметричное, словно нож. «Оно очищает и сверкает, – сказал скользкий голос, – калечит и снова возрождает». Бет медленно открыла глаза и вздрогнула. Дневной свет жег глаза. От солнечного тепла клонило в сон. Она чувствовала землю под собой: город терся об ее кожу. Девушка ощущала заряд, возникший между ними. «Урбосинтез», – подумала она. Улыбка, такая широкая, что даже рот заболел, расколола ее лицо. Она села. Фил, выглядящий опустошенным, лежал рядом. «Наверное, не стоит его будить». Она поразмыслила над этим долю секунды, а потом крикнула: – Эй, Филис, проснись! Парень приоткрыл один глаз. – Тоже мне, нашла время, – проворчал он. – А я-то размечтался, что ты оценишь дневной сон по достоинству. – Сон? Как можно спать, когда у меня есть это… когда у нас есть это… – она, засуетившись, взмахнула руками, подбирая правильные слова. В девушке бурлила энергия города, и она чувствовала, как подпитывается ею. Словно стала маленькой и перенеслась в Рождество, когда мама приплясывала вокруг, добродушно хмурясь, спускаясь по лестнице с кипой завернутых в газету подарков, которые купила на их мизерную… Купила. Слово «купила» заставило Бет встрепенуться. – Фил? – позвала она, вдруг забеспокоившись. – Сколько это стоило? Что Синод попросил за то, чтобы сделать меня такой? Он, кряхтя, сел и почесался копьем: – Немного, учитывая, что мы просили. – Парень зевнул, словно гигантский довольный кот. – Я сказал им сделать тебя настолько похожей на дитя Матери Улиц, насколько это возможно. Взамен они захотели всего лишь какой-то никудышный компонент, пропавший из их магазинов, но оказавшийся во мне. В жизни им не воспользуюсь. А они смертельно в нем заинтересованы. – Серьезно? – засомневалась Бет. – Звучит… дешево. Парень пожал плечами: – Никогда не знаешь, что Синод захочет в качестве оплаты. Как сказал Петрис, они делают товар из ничего. К тому времени, как он поднялся, Бет приплясывала от еле сдерживаемой нервной энергии. Фил отряхнулся и поднял прут: – Хорошо, хорошо, – сказал он с обессиленным добродушием, которое девушка замечала в парке за гуляющими с малышами папочками. – Что хочешь поделать? Ответ мог быть только один. Она вздрогнула от удовольствия, говоря: – Бегать. Бет повела, шаг ее был невероятно легким. Фил спотыкался позади, нетвердо держась на ногах при дневном свете. Она нырнула в заднюю дверь фабрики и помчалась между заплесневелыми стенами, а эхо вторило их голосам, кричащим и смеющимся. Фабрика промелькнула в мгновение ока, а потом они снова очутились на солнце. Теперь Фил бежал плечом к плечу с Бет, его лицо сосредоточилось, а ноги так и мелькали, когда он вырвал у девушки лидерство. В ее груди, как куст сирени, расцвело возбуждение, когда пустырь уступил место асфальту, и они побежали по шоссе. Под крик гудков потока машин, оставленного позади, слившегося в один неясный мазок. Бет поймала вспышку улыбающегося лица, когда Фил обошел ее, и стиснула зубы, набирая обороты. Теперь она поняла, как парню удавалось бежать так быстро: каждый шаг вытягивал новые силы из асфальта, каждое предыдущее движение заряжало следующее. Они бежали все быстрее и быстрее. Бет радостно кричала, несясь навстречу ветру, и Фил кричал в ответ. Ее ноги изучали город: каждый раз, когда голая ступня касалась земли, девушка знала, что никогда не забудет этот кусок шифера, участок асфальта, его текстуру. Она могла бы снова найти каждый дюйм, даже с закрытыми глазами. Постепенно Бет поравнялась с Филом. В день, когда они познакомились, девушка, следуя за ним, рухнула, задыхаясь. Теперь дети города бок о бок неслись по своему дому. Перед ними открылась небольшая пристань в паре сотен ярдов от реки. Пришвартованные лодки с плотно скрученными вокруг мачт парусами покачивались на мутной воде. Не останавливаясь, Фил вскочил на лодку, и инерция бросила его на такелаж, где он стал раскачиваться от одной нок-реи к другой. Бет заметалась на краю пристани. «Обойди кругом, – настаивал нервный голос в голове, – обойди кругом». Его заглушил другой голос: «Иди в задницу!» – подумала девушка и прыгнула. Когда Бет повисла на гике, желудок дернулся, но она удержалась. Девушка позволила своим новым инстинктам пронести ее через лес мачт на противоположную сторону пристани, где ждал Фил, указывая на Кэнэри-Уорф. Ее глаза, проследив за его пальцем, расширились. – Хочешь полазить? Как насчет одного из них? Три гигантских небоскреба возвышались над головой, светя огнями в надвигающемся вечернем мраке. До них было всего несколько сотен ярдов. Бет судорожно сглотнула. Средний небоскреб, Канада-Тауэр, был самым высоким в городе. Гигант из стекла и стали нависал над столицей, венчавшая его серебряная пирамида прокалывала подбрюшье облаков. Фил подмигнул: – Я тебя обгоню. Мимо проносились смазанные кирпичи. Кровь Бет, ее новая кровь, стучала в венах. Интересно, она все еще красная, – размышляла девушка, – или стала дегтярно-черной? Несколько человек, катающихся на коньках на площади Канады, едва ли увидели пару серо-черных пятен, пронесшихся мимо. Фил стремительно влез на стальной столб рядом с одной из крутящихся дверей небоскреба, подтянулся ко второму этажу… и стремительно пополз вверх по стене здания, выбирая темные промежутки между ярко освещенными окнами. Бет притормозила, покачав головой. Ноги стали тяжелыми, словно ртуть заменили свинцом. «Он ползет прямо по стали». Она не сможет… Не сможет сделать этого. Девушка принялась расхаживать взад и вперед, критически щурясь на отвесный металлический уступ, смущенная, что не может следовать за Филом. Ее взгляд упал на металлический усик: по всей стене башни вился кабель, придерживающий люльку для мытья окон. Бет схватила его – в самый раз для новой загрубевшей кожи рук. Оторвав ноги от земли, девушка повисла, наслаждаясь чувством легкости, с какой удерживала собственный вес. С широкой улыбкой Бет напрягла плечи и начала проворно подниматься, держась за кабель пальцами рук и ног. Ее отражение скользило по металлу, ветер натянул капюшон на лицо, вздувая одежду, словно воздушный шар. Она глянула вниз всего лишь раз и рассмеялась над игрушечным городом. Девушка увидела жилистый силуэт на вершине башни – Фил ее ждал. – А ты не торопишься, – заметил парень, когда Бет втащила себя на край крыши и откинулась на скат, с трудом переводя жгущее грудь дыхание. – Не все могут лазить, как долбаные белки, знаешь ли. – Да что ты? Думаешь, я типа белка? – с гордостью в голосе поинтересовался он. – Я бы так не радовалась. Белки – те же крысы, только уложенные феном. – А что не так с крысами? Бет не потрудилась ответить. Она откатилась от края. Серебряная пирамида резко возвышалась над ними. Подсветка вспыхивала и потухала, предупреждая низко летящие самолеты. Пар змеился из вентиляционного отверстия кондиционера, рассеивая свет «маяка», а прямо под ним… Девушка почувствовала, как отвисла челюсть. – Э-м-м, Фил, – прохрипела она. – Что? – Это трон? Углубление с восточной стороны башни напоминало кресло с покатыми подлокотниками. Оно было огромным – ничто не могло бы его заполнить. Но даже когда слова слетели с ее губ, Бет знала, чей это был трон, потому что на высокой спинке стула была вырезана корона, складывающаяся из зданий. Фил поглядел наверх, весело фыркнув: – Не-а, – невозмутимым тоном возразил он, – это алмаз из задницы махараджи Мадраса. Парень приостановился, а потом сказал: – Круто, что разглядела, Бет: это действительно трон. Поздравляю. Твоя способность замечать, блин, очевидное делает честь человеческой расе. – Окинув панораму взглядом, он оценивающе присвистнул. – Однако это что-то с чем-то, не находишь? Все не могу свыкнуться с этим, когда сюда прихожу. Надо отдать должное старине Щебнелицему, строить он умеет. – Щебнелицему? – удивленно посмотрела на парня Бет. – Хочешь сказать, Выси? Фил уставился на нее: – Окей, – медленно проговорил он, – возможно, ты схватываешь очевидное не так хорошо, как мне казалось. Все небоскребы – дети Выси, Бет. Думаешь, можно построить такую штуку без кранов? Кэнэри-Уорф был его грандиознейшим, крутейшим достижением. Зеркалом для его потрескавшегося лица, которое может видеть весь город… …а Мать Улиц взяла и села на него. Он фыркнул: – Сообщение было недвусмысленным, ты уж мне поверь. Никакой больше мелкой ереси. Даже монах Арчибальд и его Каменные Апостолы ужасно попритихли. Доброе десятилетие никто не смел и слова молвить против Старушки. Всполох маяка подсветил злую усмешку парня: – Хочешь попробовать? Бет медленно встала, уставившись на огромное пустое кресло на крыше Города. – А нам – это… – позволительно? Сиденье трона уместило их обоих. Они уселись бок о бок: Бет – скрестив ноги, Фил – откинувшись на локтях. Тьма разделила город на множество беспрестанно меняющихся квадратов света – пазл, ждущий, чтобы его собрали. Это была красота хаоса, но от того не менее чистая. Бет окинула все взглядом, усталые мышцы расслабились. Девушка была возбуждена, грустна, задумчива, взволнованна и… У нее не было слов для этого чувства, но она знала, что никогда его не забудет. – Бет, что случилось? – голос Фила звучал встревожено. – А что случилось? – Ты плачешь. Бет коснулась щеки и немало удивилась, обнаружив ее мокрой. Слезы пахли мелом. Девушка вытерла их и с сожалением улыбнулась: – Я думала о Каре. – О каре? – Моя лучшая подруга. – Бет посмотрела на его узкое, цвета бетона, лицо с некоторым удивлением. Она что, никогда не рассказывала ему о Каре? – Раньше нас называли не разлей вода, – поделилась девушка, – как будто это было в порядке вещей. Как будто это не было долбаным чудом – дружить с кем-то, кто может определить, что у тебя разбито сердце по тому, как ты застегиваешь куртку. – Она тяжело выдохнула в холодный ночной воздух. – Я никогда не могла объяснить словами, что у меня на душе, даже если бы мне дали сотню лет. Но с Карой мне и не надо было. Она просто знала. – Как же вы умудрились так сдружиться? – поинтересовался парень. – Не знаю… думаю, если бы могла объяснить, это бы не было чудом. Фил улыбнулся, возможно, немного печально. – Звучит, как будто ты была в нее влюблена. Бет закрыла глаза, вспоминая лицо Кары: – Благодаря ей я становилась храброй. – Что? – его голос прозвучал озадачено. – Ты и сама по себе храбрая. Безрассудно храбрая, самоубийственно храбрая. Иначе никогда бы здесь не оказалась. Бет тронула его растерянность: – Не-а, – возразила она, – просто я никогда не была достаточно умной, чтобы бояться. А разве можно быть храброй, если не боишься как следует? Кара всегда говорила: «Только те люди, которых ты любишь, могут напугать настолько безумно, чтобы пробудилась настоящая смелость». Может, она кого-то цитировала, но, зная ее, может, и сама придумала. Она боялась всего, особенно высоты, но все равно поднималась со мной на любую крышу. Бет махнула рукой на гулкую ночь под ними. – Однажды ночью мы расписывали крышу в Камберуэлле. Лил дождь, и черепица стала скользкой и блестящей, прикидываешь? В ней отражалась луна, и это было прекрасно… – Бет почувствовала, как воспоминания сдавливают горло. – Но было скользко, и Кара упала. – Бет потерла кончики пальцев; она по-прежнему чувствовала шелк Кариного хиджаба, за который вцепилась, когда ее подруга скользнула вниз. – Темза! – выругался Фил. – Она умерла? – Слава Богу и твоей Матери, нет. Шестью футами ниже оказалась еще одна крыша. Она даже ничего не сломала. – Бет фыркнула. – Сплошные хеппи-энды. Но на секунду, самую долгую в жизни, я думала, что потеряла ее. Я никогда так не боялась. В том единственном ударе сердца было столько одиночества, что хватило бы до скончания времен. Она была той, о ком я заботилась больше всего на свете, и я думала, что потеряла ее, – а хуже всего было то, что Кара не потащилась бы на эту треклятую крышу, если бы не я. Бет почувствовала, как, притягивая ее ближе, на плечо легла жилистая рука. Почувствовала шершавую кожу и спутанные волосы, прижавшиеся к ее щеке. – Ты не можешь даже приблизительно представить, каково это, – проговорила девушка. – Очень даже могу. – Прежде, чем продолжить, Фил немного поколебался. – Я чувствовал себя точно так же, когда увидел тебя в огне. Она поцеловала его – прежде, чем успела разрешить себе подумать об этом. Губы Бет прижались к его губам, и на мгновение девушка как никогда ярко ощутила покалывание в каждом дюйме ее тела. Загрубевшие пальцы коснулись ее шеи. Ни один из них не растаял в поцелуе; вместо этого они удерживали его, электрически тихо, боясь, что другой отстранится, но не отстраняясь. В конце концов, Бет разорвала прикосновение. Кожа Фила была горячей, когда девушка уткнулась в нее лицом. – Ого, – Фил задыхался. – Это было… это было… «Странно? Чудесно? Пугающе? Горячо? – Бет нервно облизала губы. – Он думает, что было так себе? Нет, конечно, нет, возможно, он никогда не целовался с человеком, значит, и сравнивать не с чем. Но все же, та девушка-лампочка, они выглядели близкими, возможно, даже были влюблены…» Слово ошарашило ее: любовь. «О боже, Бет, – в панике подумала она. – Что, если это… если это…» Откуда ей знать? «Любовь». Внутри образовалась пустота: в голове, со стеклянным звоном, билась всего одна мысль. «Любовь…» Мысль ей не принадлежала. Глаза Бет широко распахнулись. Она недоверчиво завертела головой. Крошечный паучок свисал с вентиляционного отверстия кондиционера на проволочной паутинке. Не больше обыкновенного домового паука, он переливался стекловолокном и шипел помехами. «Любовь…» – Фил! – воскликнула девушка и бросилась на паука со скоростью химической реакции. Руки сомкнулись вокруг него. – Что? Что? – он вскочил, с копьем наизготовку. Голос Бет перешел в возбужденное шипение: – Это один из них — один из пауков! Я чувствую, как он ползает по моим пальцам. Ой! Как будто чертополох перекатывается… Фил, не стой, блин, столбом, помоги мне! Он просто взмахнул копьем. – Отпусти его, Бет. – Что? Ты спятил? – возмутилась Бет. – Это один из тех пауков. – Никуда я его не отпущу, он мне лицо обглодает. Фил нахмурился: – Балковые Пауки не обгладывают лица. – Для меня сделают исключение – уж очень я симпатичная. – Гм… эм… да, – помявшись, согласился он. – Что-то не вижу энтузиазма! – огрызнулась девушка. – Ты же целовал… – Бет, серьезно… – Они убьют нас, – упрямо заявила Бет. – Один паучок? Против нас двоих? – парень склонил голову. – Отпусти его. Бет уставилась на него: – Подойди и встань здесь, – распорядилась девушка. – Что? – Если ошибаешься, пусть объедают твое лицо, – пробурчала Бет. – Отпусти его Бет, – спокойно повторил Фил. Девушка понемногу отняла ладони на полдюйма от металла и заглянула под них. Ножки-иголочки мерцали. «Любовь, – весело прошептал ломкий голос у нее в голове, – странная, чудесная и пугающая любовь…» – Заткни его, – попросила Бет парня, убирая руки. Фил присел напротив паука на корточки и склонил голову набок, словно слушая. – Говори, – сказал он через мгновение, – пусть Бет услышит. – Странная, чудесная… – тонкое бормотание внезапно прервалось, и заговорил другой голос. – Так вы живы, – в словах безошибочно читалось неодобрение. – Вас обоих труднее сдвинуть с места, чем вывести пятно от карри, – из паука звучал голос Гаттергласс. – В основном они высасывают голоса. – Фил не отрывал взгляда от существа, шепча Бет на ухо. – Но время от времени можно убедить их выплюнуть один из них, пообещав не остаться в долгу. – Вы оба исчезли почти на весь день, – плакалась Гаттергласс. – Чем, во имя Темзы, вы занимались? Они обменялись взглядами, а потом разразились одновременным приступом смущенного покашливания. – Ничем таким, – заверил Фил. Гаттергласс скептически фыркнула: – Отлично. Что ж, пока вы двое шлялись по докам, я потихоньку занималась вербовкой. Вы будете счастливы узнать, что теперь к нам присоединились настоящие воины: часть Тротуарных Монахов – меньшинство, надо признать, но значимое – прозрела. Они пришли под номинальным командованием одного из ангелокожих, Иезекииля. Вы знали, что он и вправду может летать? Известковые крылья и все в таком духе. Престранное зрелище. Он сказал, ты можешь повести его каменный полк, если захочешь, – от речи веяло самодовольством. – Неплохо, да? Лицо Филиуса вытянулось: – Иезекииль? А как же Петрис? – Увы, старый грешник покрылся демократической сыпью и предпочел остаться с большинством духовенства. Должна сказать, забавно, когда человек вроде него резко становится джентльменом. Заявил: «Я не могу с чистой совестью вести мой народ обратно в рабство». Ей богу! На самом деле Первосвященником должен быть Иезекииль; он гораздо лучший защитник Нашей Леди. Истинный изувер, почти исчезающий вид, но еще существующий, если знаешь, к кому обратиться. Фил сложил руки, прижимая копье к груди. Он выглядел немного раздраженным тем, что старый наставник одержал победу там, где провалился он сам, собирая армию для родной матери. – Возвращайся поскорей, Филиус, – сказала Гаттергласс. – До меня дошли слухи; голуби и горгульи на высочайших башнях говорят, в районе Святого Павла что-то шевелится. Краны Выси беспокоятся. Юный принц кивнул, лицо его застыло: – Нужно ударить прежде, чем он выступит, – согласился Фил. – Если его волчья стая настигнет нас на открытом месте, они нас по косточкам разберут. – Я с тобой совершенно согласна. О, во имя всего чистого и святого… – на секунду голос потонул в треске, а потом зазвучал вновь: – Этот твой русский чего-то от меня хочет. Поторопись, Филиус! Мисс Брэдли, – церемонно произнесла она, а потом паучок растворился в воздухе с белошумным шипением. Фил улыбнулся Бет. Мгновение она спрашивала себя, собирается ли он поцеловать ее снова, а потом его глаза упали на ее шрам-корону. – Пойдем, – сказал парень, – Как ты говорила, теперь это и твоя война. Самое время к ней присоединиться, – он схватил трос, прикрепленный к люльке для мытья окон. – Ты так сюда поднялась? Мило. Экономично. Одобряю. Не говоря больше ни слова, он кинулся с крыши. Девушка понаблюдала, как его тонкий силуэт окунается в ночь и начинает спускаться с башни на веревке. Бет было поспешила за ним, но потом притормозила, выудив из рюкзака черный маркер. «В конце концов, – подумала она, – подняться на самую высокую крышу в Лондоне и не пометить ее?!» Согнувшись, она набросала их обоих, бок о бок, на поверхности крыши. Внизу подписала: «Бет Брэдли и уличный Принц-оборванец в день, когда они стояли на крыше мира». «Похоже на сказку, Бет. Остается надеяться, что и конец будет под стать». Девушка все еще чувствовала вкус поцелуя на губах, кружащий голову, словно пары бензина. На секунду она представила лицо Кары, нарисованное рядом с ее, наблюдающее за ней. «Что бы ты подумала о нем, Карандаш Хан? Что бы ты сказала?» Возможно, однажды она сможет у нее спросить. – Эй, Брэдли! – донесся до нее голос Фила. Бет схватила кабель и, подбадривая себя криком, прыгнула через весь город. Глава 30 Каре снились родители. Она сидела за обеденным столом, а отец с закатанными над красно-коричневыми руками рукавами – напротив. Глядя через стекла очков, он строчил в старомодной книге учета. Напряженно морща лоб, мистер Хан бормотал: – Эти чертовы штуки просто не складываются. Мама возилась у плиты, отклоняясь от скворчащего масла. На кухонном столе позади нее высились пакоры и самсы, прозрачная бумага под ними масляно блестела. – Мам? – позвала Кара. Из-за шрамов на губах ей было трудно говорить. – Для чего вся эта еда? Мама возмущенно на нее посмотрела и повела плечами. – Для чего же, как не для твоей свадьбы, дорогая. С какой еще стати мне взваливать на себя все эти хлопоты? Кара поднялась, чтобы помочь, но миссис Хан только отмахнулась. Девушка не стала спорить. Конечно, она скоро выходит замуж, хотя и не может вспомнить за кого. – Да ладно, мама, – сказала Кара, – немногим больше, чем обычный легкий обед для нас троих. И они от души рассмеялись над этой посредственной шуткой. Папа в расстройстве бросил ручку на стол: – Черт возьми, я вообще не могу заставить их сложиться. Нам придется все отменить. Все это. Мама погрустнела и принялась сваливать тарелки с горячей едой в мусорное ведро. – Мама! – Кара была потрясена. – Папа, что такое? – Твое приданое… Иди посмотри, если эта работа тебе по силам. Кара встала и подошла к столу. Взглянула через папино плечо. Там, на разлинованных страницах, вместо рядов цифр, в характерном стиле Бет Брэдли было нарисовано лицо – в шрамах, с перекрученными губами. – Он хочет непомерную сумму, чтобы жениться на этом, – объяснил отец, ласково поглаживая лежащую на его плече руку дочери. – И, я полагаю, мы должны попытаться ее собрать. Кара прижала руки к лицу и почувствовала шрамы и вмятины. Там, где раньше была мочка одного из ушей, пальцы потрогали воздух. – Мы сделаем для тебя все, что сможем, доченька, – с любовью проговорила мама. – Но с таким лицом это будет нелегко. Кара посмотрела мимо нее и увидела свое отражение в кухонном кране. Проснись. Проснись Проснись Проснись Проснись Проснись Проснись Проснись Проснись Проснись Проснись. Воздух ворвался в ноздри Кары, и она, закашлявшись, распахнула глаза. С тех пор, как ее похитили, родители приснились ей впервые. Она представляла их, бодрствуя: как придет домой, как мама со слезами облегчения ее отругает. Но до сих пор они никогда не являлись ей в снах. Проволока схватила и перевернула девушку. ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ ПРОСНИСЬ. Слово было повсюду вокруг нее, нацарапанное на бетоне размашистыми неровными буквами. Пальцы одеревенели от спекшейся свежей грязи. Проволочный экзоскелет вибрировал. Кара чувствовала его нетерпение – или это было ее нетерпение? Теперь стало трудно определить, кому из них принадлежит та или иная эмоция. «Что? – подумала Кара, обращаясь к существу. – Что такое?» В ответ оно наклонило девушку и использовало ее руки, чтобы отбросить брезент. На мгновение она зажмурилась от света дуговых ламп, освещавших стройку. Наполовину недостроенное здание огласилось эхом разрывающегося металла. Кара изумленно смотрела, как разблокировались зажимы, удерживавшие трубчатые перекладины строительных лесов, и металлический каркас, что опоясывал здание, обрушился металлическим потоком. Но вместо того, чтобы превратиться в кучу пыли, трубки закрутились, складываясь в новые фигуры, двигаясь все быстрее и быстрее, формируя расплывчатые металлические облака. Пока Кара смотрела, ей передалось волнение проволоки, и девушка обнаружила, что едва дышит. И вдруг стрекочущий металл сложился в более узнаваемые очертания: в огромных металлических животных вроде собак или волков и человеческие скелеты. Стальные люди спустились вниз и похлопали зверей по блестящим холкам, а те, откинув головы, испустили гулкий железный вой. Создания из стальных трубок ринулись на площадку. «Прокатимся», – нацарапала на стене проволока дрожащим пальцем Кары, и девушку накрыла волна адреналина. Проволока не чувствовала страха, не почувствовала его и ее пленница. Ноги сгруппировались под Карой, и она прыгнула. Воздух обжигал раны, пока она стремительно падала; мимо промелькивали огни кранов. Колючие усики отделились от ее ног и коснулись земли. Две тонкие проволочные ноги подогнулись под ней, медленно ставя девушку на землю, нежно сгибая ее колени. Волк почтительно склонил шею, и Кара взобралась на него. Проволока надежно закрепила девушку на его спине, и, снова взвыв, тварь повернулась и пустилась вслед за стаей. Железные гиганты вышагивали подле нее. Лязг их шагов по сланцу стройплощадки напоминал военные барабаны. Часть III Корона из башен, король кранов Глава 31 Я помню первые истории о матери, что рассказывала мне Гаттергласс. В то время Глас была женщиной, и крысы вытягивали для меня ее колени, и мы лежали на склоне горы из консервных банок, презервативов и мульчи. Глас всегда находила величие свалки утешительным; там было проще говорить о старых добрых временах, без прокисшего молока, сочащегося из ее скорлупок. Тот запах разложения все еще заставляет меня думать о доме. Глас качала меня взад-вперед, и, хотя я изображал возмущенную гордость, втайне наслаждался каждой секундой. – Твоя мать, – начинала она, – невероятное создание… Сам я никогда не вспоминал маму, едва осознавая, что потерял ее. Но знал, что это важно. Я переставал кормить замороженным жареным рисом крыс Гаттергласс и слушал, открывая для себя, что мама была самым невероятным созданием – Богиней. Также я уяснил, что из всех ролей, которые она играла, роль моей матери была наименее важной. Но потом и это знаменательное откровение мне прискучило, я соскальзывал с коленей Глас и принимался строить замок из старых жестянок из-под краски. Я действительно не понимал. Но позже… Наши воспоминания похожи на города: мы сносим какие-то строения и используем обломки для возведения новых. Некоторые воспоминания – яркое стекло, ослепительно красивое в лучах солнца, но потом настают темные деньки, и они отражают лишь осыпающиеся стены заброшенных домов окрест. Некоторые воспоминания похоронены под годами упорного строительства; их гулкие залы можно никогда больше не увидеть, не спуститься в них, но все же они служат фундаментом всему тому, что надстроено выше. Однажды Глас сказала мне, что, по большому счету, люди – это воспоминания: воспоминания в их собственных головах, воспоминания о них в головах других людей. А если воспоминания похожи на города, а мы – наши воспоминания, значит, мы похожи на города. Я всегда находил это утешительным. Если бы десятилетие назад ты спросила шестилетнего мальчика, несущегося за светящейся стеклянной девочкой по теплым кирпичным лабиринтам электростанции Лотс-роуд, он бы ответил: «Конечно, я видел свою маму». Если бы ты могла заставить его прекратить выпендриваться перед девочкой-лампочкой, испуганной купанием в цистерне с водой, если бы ты могла заставить его оторвать глаза от созерцания того, как она подключает себя в сеть и светится так ярко, точно маленькое солнышко, и если бы ты могла заставить косноязычного маленького засранца сформулировать мысль, он бы рассказал тебе все о своей матери. «Ты слепая? – спросил бы он. – Глупая? Она там. Вон же…» …с ним и Электрой, подбивающими друг друга совершить все более самоубийственную глупость во славу своего пола (и плевать, что они разных видов). Он рассказал бы тебе, как бок о бок с мамой сражался с кранами; как они заарканили Луну и оттащили ее в небо, оставив висеть там, словно старую покрышку на веревке. Напомнил бы, что, когда она пела, затихала река и что однажды она испекла ему вот такой огроменный асфальтовый торт (он бы как мог широко раскинул свои недоделанные шестилетние ручки), и он съел его до крошки – конечно, съел, ты что, назвала его девчонкой? Вот что бы он рассказал тебе, и это было бы правдой, потому что он помнил это, сложив в своей голове стеклянные здания воспоминаний. Пройдет много времени, прежде чем он осознает разницу между фантазиями и более старыми и глубокими истинами, которые они отражали. Однажды, когда я стал много старше и уже забыл об этих выдуманных почти-воспоминаниях, я подумал, что сейчас наконец-то встречусь с Матерью Улиц по-настоящему. Я шел по переулку Олд-Кент-роуд, из-за упавшего мусорного бака выскочила бездомная кошка, и – сейчас-то мне это очевидно – я безо всякой причины подумал: «Это Флотилия». Я не сомневался: с минуты на минуту из тени хлынут Кошки, мурлыкающие, шипящие, кишащие блохами. Тут-то я и увижу ее, тут-то наконец узнаю… Но буквы на уличных знаках не двигались, как бы пристально я на них ни пялился, и, хотя я прождал так долго, что одинокий комочек меха успел найти себе вкусняшку, за которой и погнался, другие кошки за ним не последовали. Лиса – да, а также не заметивший меня продавец наркоты и парочка его клиентов, слишком обдолбанных, чтобы еще замечать, кто там на них смотрит, пока они совокупляются, привалившись к стене, но кошки – ни одной. И, знаешь что? Больше, чем когда-либо еще, я чувствовал облегчение – потому что все мои фантазии, все те полтгевоспоминания уцелели. Это чего-то да стоило. Глава 32 – Вы могли бы, по крайней мере, признать, что понятия не имеете, что делаете? – спрашивает Иезекииль. Он не прилагает усилий, чтобы изменить выражение лица, но, несмотря на то, что каменный рот все еще поет осанну, я замечаю презрительный изгиб губ. – Я серьезно, – повторяет он, – ибо, если вы упорно делаете вид, что знаете, как вести армию, раздавая идиотские распоряжения, я встаю перед необходимостью объявить своим ребятам, что сын Богини имбецил. Это ударит по боевому духу, но лучше уж так, чем если они станут слушать вас. Мы находимся на Набережной, на северной стороне моста Челси. Иезекииль стоит на своем постаменте на углу сада Королевского Госпиталя. Тяжеловесная туша старого Викторианского лазарета нависает над нами; он на капитальном ремонте, и я разглядываю леса, нервно оплетающие его кирпичную кожу, но ничего не движется. Возможно, это нормальная, безжизненная сталь, но в последние дни все металлические трубки меня напрягают. «Расслабься, Филиус», – призываю я себя, стараясь полностью сосредоточиться на Иезекииле: – А чем так глупа идея? – спрашиваю я, как мне кажется, очень разумным тоном. – Вопрос глупый. Остатки моего терпения шипят в раздраженном вдохе: – Слушай, – рявкаю я, – мы должны найти способ сохранить эффект внезапности, а когда у тебя в распоряжении сотня тонн долбаных ходячих камней, это легче сказать, чем сделать. Я всего лишь предложил, что раз мы вынуждены передвигаться по ночам из-за Лампового народа, то вы, камнекожие, должны держаться, как пустые статуи: волочиться от одного постамента к другому, пока мы не придем туда, куда идем, и Высь ничего не заметит. Я на самом деле весьма горд идеей, но практически слышу, как брови Иезекииля скребут по карающей коже, ползя вверх по лицу. Его тон иссушил бы и лишайники: – Во-первых, мы – Тротуарные Монахи. Почетный караул Богини Улиц; мы не прячемся и не крадемся, и, несомненно, не волочимся. Во-вторых, вы имеете хоть какое-то представление, как тяжело двигать карающую кожу? Поэтому ее и называют карающей, Высочество. Если вы хотите, чтобы у нас остались силы сражаться, надо идти кратчайшим маршрутом, а не «волочиться» от постамента к постаменту, петляя по городу до тех пор, пока уже не сможем переставлять ноги. И, в-третьих, вы не «просто предложили», вы сказали это перед моими людьми, в равной степени солдатами и священнослужителями, и они восприняли «предложение», исходящее от божества, – к сожалению для нас всех, представленного тобою, – как приказ. Приказ, который в действительности означает, что они должны прикончить себя самым изнурительным и унизительным способом – и, кстати, почти наверняка вручить победу врагу. Мне пришлось сказать им, что вы пошутили, и теперь они считают, что у сына их Богини больное чувство юмора. Но это лучше, чем если бы они поняли, что он или заговаривающийся идиот, или, что более вероятно, сумасшедший. – Послушай, приятель… – начинаю было я, но Иезекииль меня перебивает: – Я вам не приятель. Я либо покорный слуга вашей матери, обязанный, скрепя сердце, служить и вам, либо человек, который приложит своей известковой перчаткой хайло надоедливого маленького гаденыша, нарушающего заведенный мною порядок. В любом случае, о приятеле речи не идет. Я так близок к тому, чтобы наговорить ему гадостей, – если он думает, что может взять меня голыми руками, я более чем счастлив проучить его. – Прекрасно, – шиплю я, – с чего вдруг такая враждебность? Гаттергласс сказала, ты согласен, чтобы я вел их вместе с тобой… Иезекииль застыл. Будучи статуей, он и так вел себя довольно спокойно, но сейчас стал еще неподвижнее. И это, уж я-то знаю, каждый раз чертовски пугает. – Можно и так сказать, – он выталкивал слова сквозь сжатые губы. – Да? А как еще можно сказать? – Можно сказать, что все это затея Гаттергласса. Сперва я смеялся, потом понял, что он серьезен, и проспорил два битых часа, а под конец он угрожал отдать мое тело обратно Химическому Синоду и удостовериться, что свое следующее воплощение я проведу в абстрактной скульптуре с отверстиями во всех самых неудобных местах. В этот момент, да, полагаю, можно сказать, я «согласился», что вы можете вести их со мной. – О, – а я-то уже возгордился, воображая себя неистовым полководцем каменного войска. Теперь чувствую, как эта гордость ласточкой ныряет в мой желудок. – Гаттергласс хочет, чтобы вы находились в пределах видимости, – каменный голос ангела сочится отвращением. – Он хочет, чтобы мы помнили, за кого боремся. Откровенно говоря, я думаю, чучело кошки и пугало были бы лучшими символами ужасающей красоты Нашей Леди, но, к сожалению, у нас есть вы. Скрежетание камня заглушает любую попытку оправдаться. Широкие серые крылья простираются по обе стороны от Иезекииля, бросая на меня тень. – Если она хочет, чтобы мы вдохновились, ей следует прийти и вдохновить нас самой, – я слышу в его голосе горчайшую жалобу. – Мне нужны реальные преимущества, не символические. Мне нужна Флотилия, мне нужен Великий пожар, единственное оружие, которого когда-либо боялся наш враг, – он устало выдыхает. – И мне нужен отдых. Мы идем в бой против Короля Кранов, во имя Темзы… Мне нужен Бог. А вместо этого у меня есть вы, – он качает тяжелой каменной головой и уходит, тяжело хлопая каменными крыльями. Глава 33 В парке Баттерси собиралась армия. Фонари замерцали по берегу реки, белый свет заструился вдоль дороги к мосту Челси – сияющие духи заполнили пустые плафоны. Белосветные разминали свои электромагнитные поля, переговариваясь возбужденными вспышками. Некоторые разжились островерхими стеклянными колпаками, наподобие военной формы, и теперь неумело друг другу салютовали. Виктор, в рваном пальто, пил, прислонившись к столбу, и покачивал головой, наблюдая их энтузиазм. Гаттергласс тоже не сидел без дела. Лисы и одичавшие собаки потявкивали, лаяли и боролись на траве. С истинно собачьей послушностью они подчинялись балковым паукам, явившимся к их помойным ящикам, чтобы оторвать их от собирания отбросов рассказами о Великой охоте. В глубине заросшего парка, вдали от белых береговых ламп, светящиеся янтарные фигурки упражнялись в военных вальсах, выстраивая атаки с медленных поворотов. Ударные волны выворачивали деревья и кружили опавшие листья в стремительных вихрях. Были призваны все сто одиннадцать семей Натрииток, и многие пришли, но от Электры и ее сестер не было ни слуху ни духу. По рядам прокатился слух, что Филиус Виэ грызет свои черные ногти, волнуясь из-за их отсутствия. Тротуарные Монахи мучительно медленно, сберегая силы для грядущей битвы, шли сквозь толпу, раздавая благословения от имени Леди Улиц. А на парковой скамейке с видом на Темзу Бет наливала принцу этой «армии» чашку хорошего крепкого чая. – Они, – Фил развеял крошки над полупустым пакетиком «Хобнобс», покоящимся у него на коленях, – удивительные. – Ты еще шоколадные не пробовал, – сказала Бет. – Просто крышу сносят. – А есть шоколадные? – с благоговейным ужасом в голосе переспросил он. Бет рассмеялась: – Тебе еще учиться и учиться, кузнечик. – Кузнечик? – Это такое насекомое. – Я знаю, что такое кузнечик, Бет, но не понимаю, почему ты так меня назвала. Во всяком случае, у меня на две ноги меньше, и я не могу прыгать, как они. Я имею в виду, я бы хотел, но… – Фил, это просто… – перебила его Бет, но шансы, что он знаком с кунг-фу, были ничтожны. Она вздохнула. – Не важно. Пар засвистел из чайника, и девушка благодарно улыбнулась Белосветному, вскипятившему его на коленях (она не могла выговорить его имя, поэтому прозвала «Стивом»). Бет разлила воду в две щербатые чашки с героями мультика «Мистер Мэн», которые нарыла в помойке. Девушка досчитала про себя до девяноста, выудила чайные пакетики, добавила молока и протянула одну чашку Филу, уставившемуся на нее: – И что я должен с этим сделать? – Выпить. Он подозрительно прищурился на жидкость, а потом сделал большой глоток. Бет улыбалась и потягивала свой чай, пока Фил, согнувшись от кашля, плевался. – Ой, – тяжело прохрипел он. – Горячо? – Обжигающе! Люди действительно это пьют? Добровольно? Какое варварство. – Обычно мы дам ему немного остыть, – она потянулась и выудила печеньку из пакетика, лежащего у него на коленях. – Значит, ты утверждаешь, – проговорила она, возвращаясь к предыдущему разговору, – что нас освежуют, – девушка удостоверилась, что Стив не видит ее лица и не может читать по губам. – Я никогда этого не говорил, – запротестовал парень. – Это просто: все, что мы должны сделать, так это перевести этот сброд, – он дернул большим пальцем в сторону разношерстной орды в парке позади него, – через мост, в восточную часть Сити, на Блэк-фрайарс. Построить их и дойти маршем до Святого Павла, да чтобы старый Щебнелицый не заметил. – Ага, – Бет макнула печеньку в чай, – но Белые и Янтарносветные попытаются вцепиться друг другу в глотки, как только окажутся в сотне ярдов друг от друга. Не представляю, какое это привлечет внимание. И Тротуарные Монахи полны решимости атаковать Высь с развевающимися флагами и долбаными фанфарами. И я понятия не имею, как совладать с собаками. Напомни, что будет, если войско Выси застигнет нас в открытую? Фил с опаской снова поднес чашку ко рту, украдкой бросив взгляд на Бет, – проверить, все ли он делает правильно. – Они распотрошат нас, как набитый мусорный мешок, – ответил парень. – Возможно. – О, значит, и освежуют нас только возможно. – Именно. Повисла долгая тишина. Ни один из них не упомянул поцелуй. То мгновение на Кэнери-Уорф застряло во времени, словно одинокий выкрик, который нужно либо подхватить, пока не угасло его эхо, либо забыть вовеки. «Будь осторожней с этим поцелуем», – резко предостерегла себя Бет. Они на войне. Девушка подумала об отце, горестно застывшем за кухонным столом. Как же можно позволить себе кого-то любить – да, она разрешила себе мысленно произнести слово «любить», – когда они могут не пережить ночи? Фил погрузился в односторонние гляделки с последней уцелевшей печенькой. – В свое время это казалось неплохой мыслью, – пробормотал он. – Просто: встретить девушку, собрать армию из всякого сброда и повести ее на штурм твердыни Бога Небоскребов, – он пристально посмотрел на лакомство. – Попробовать «Хобнобс». «Встретить девушку». Бет внимательно глядела перед собой и молчала. – Подводя итог, – проговорил он в тишину, – коли на то пошло, мысль реально ужасная. Но это, по крайней мере, наполовину твоя вина. Я был готов смыться. Я бы убрался быстрее, чем канализационная крыса вниз по трубе. Это ты заставила меня остаться. Бет молча улыбнулась. – Да, это я: сирена, призывающая к самоуничтожению. Он надолго уставился в воду, а потом, так запоздало, что ответ казался уже почти не по теме, проговорил: – Но я рад. Рад, что остался. Бет посмотрела на него: – Даже если это была ужасная мысль? – Да. Бет поизучала тротуар под ногами, как будто трещины на нем могли показать хитросплетения ее возможного будущего, потом плеснула на них мутными остатками чая и встала. – Фил, – окликнула она. – На пару слов? Она одними губами попрощалась с Белосветным и повела Фила между деревьями под прикрытие массивных буков. Опавшие листья хрустели под ногами. Наконец Бет повернулась к парню лицом. Сердце сжалось в груди, хотя девушка и чувствовала, что он уже знает, о чем она собирается говорить. Выражение его лица не было ни болезненным, ни равнодушным, чего она больше всего боялась. Напротив, его серые глаза казались полны решимости. – Хочешь поговорить о прошлой ночи? – Да. – Думаешь, это было ошибкой. Бет проглотила комок воздуха: – Да. – Ты думаешь – что? Это отвлечет нас? Что это слишком опасно? – Да. – Думаешь, мы должны быть просто друзьями? – Да. Он подошел к ней. Теплое облачко его дыхания окатило ее лицо: – Хочешь сделать это снова? – Да… В конце должно было последовать «но», но Бет его так и не выговорила, потому что губы Фила, в шероховатых асфальтовых крупинках, уже накрыли ее губы, и девушка ощутила жар его языка. Их руки вскинулись, и они обхватили головы друг друга, словно поцелуй был обещанием, которое они давали друг другу: обещанием просто быть там, обещанием спастись. Но ведь они не могли сдержать этих обещаний? Бет запустила пальца в волосы Фила и жестко потянула его назад, и он, задыхаясь, отстранился. Девушка посмотрела на него, по-настоящему посмотрела, в его широко распахнутые глаза, и увидела ловушку, в которую он попал. Его голос звучал в ее памяти: «Высь собирается убить меня». Она словно бы стояла над невообразимой пропастью, ее пальцы перегибались через край. Слишком рискованно. В ее голове вспыхнуло воспоминание: пол, усыпанный фотографиями. Настало время остановиться. Маленькие взрывы наводнили ее вены. Кровь в ушах гремела артиллерийской канонадой. Настало время отступить. В голове звенело. Сейчас. Они упали в холодные листья в неуклюжем клубке рук и ног, их ладони неуверенно блуждали по телам друг друга. На долю секунды Бет показалось, что она не осмелится. В следующее же мгновение девушка просунула пальцы ему под одежду, и почувствовала потрясающий жар его ладоней под поехавшей вверх толстовкой. Парень потянул футболку Бет, и та стащила ее через голову. Все происходило настолько быстро, и она собиралась позволить этому произойти… «Нет, – подумала она, – я собираюсь заставить это произойти». Она прижалась к Филу и поцеловала, решившись быть смелой, направляя его руки к бюстгальтеру. Увы, парень слишком долго с ним боролся, и после нескольких попыток девушке пришлось отстраниться. – Христа ради, Фил, это лифчик, а не кубик Рубика. – Что? – Головоломка… – Головоломка? Типа тест? Я что, должен контрошу по этому сдать? – Не самая худшая идея, что мне приходилось слышать, – рассмеялась она. – Так, давай я. – Она щелкнула замочком, а потом заколебалась, внезапно осознав, что парень смотрит на нее так, что в дрожь бросает. Сильнее, чем что-либо в жизни, она одновременно и хотела, и не хотела, чтобы он отвел взгляд… «Окей, – в голове это больше звучало, как молитва, чем, как решение. – Окей». – Теперь снимай джинсы, – сказала она, высвобождаясь из своих собственных. Нервы превратили ее просьбу в приказ, и девушка внутренне содрогнулась, но Фил, похоже, не возражал. Он, конечно, не отвернулся, не отвернулась и Бет, когда обнажился парень. Она пристально изучала игру мышц под его кожей и острые очертания бедер. Не сделать этого было бы грубо. Они осторожно приближались друг к другу, как незнакомые партнеры в танце. Бет вспыхнула, когда они осторожно положили руки друг другу на бедра, и увидела, что цвет его лица тоже изменился. Они широко, до боли в челюстях заулыбались. – Ого, – вырвалось у Фила. Сквозь деревья просочился какой-то звук: волнение, уничтожающее тишину. Бет различила крики и хруст веток под бегущими ногами. Над головой завихрился воздух, взбиваемый тяжелыми каменными крыльями. Фил упал на корточки, утягивая за собой Бет. Мгновение Бет была уверена, что их застукали, и ее накрыла горячая волна смущения, мгновенно остуженная осознанием, что, скорее всего, их атаковали. Она подняла голову и, напрягая свои новые, обостренные чувства, прислушалась, ища врага. А потом сквозь удары крыльев услышала голос Иезекииля, звенящий снова и снова с евангельской радостью: – Это Кошки! Филиус, выходи быстрее, это Флотилиях Кошки здесь! Фил перестал шарить по подлеску в поисках одежды и обернулся к Бет, застенчиво разводя руками, но она перебила его прежде, чем он заговорил: – Потом, – сказала она, подрагивая от смеси облегчения и ноющего разочарования и предвкушения, от которого коленки казались развязавшимися узлами. – Я знаю. Четыре гибких кошачьих силуэта брели по траве, прокладывая извилистую и таинственную, как все кошачьи тропы, дорожку. Тротуарные Монахи, Ламповый народ и Каменники в восхищении отступили назад, пока четвероногие легенды протискивались сквозь их ряды, властно подергивая хвостами. Над разношерстной армией прокатились вышептываемые имена, как ветерок через камыши, имена из никогда не позабытых историй: Кранбурн, Герольд. Вандл, Ведущий в мечту. Тайберн[8], — испуганно шептали они, – Палач. – Черный Кот, проходя мимо, оскалился. Флотилия… Флотилия! Время от времени одна из Кошек останавливалась, потягивалась и терлась о чьи-нибудь ноги; счастливчик тут же впадал в религиозный экстаз. Фил двинулся через беспорядочную толпу на поляну, где кружили Кошки. Долю секунды спустя, Бет помчалась вслед за ним, натягивая толстовку через голову и обнаруживая, что перепутала зад и перед. Отодвинув капюшон с глаз, она увидела, как Фил опускается на колени. Облезлая полосатая кошка, стоящая во главе группы, вскочила к нему на руки. – Флотилия, – прошептал он. – Флотилия – дорогая Темза, как же ты нам нужна! Полосатая замурлыкала в ответ, громко, как мотоцикл. Другие Кошки, черная, черная с белым и серая персидская с порванным ухом, катались по траве, гоняя солнечных зайчиков, сыплющихся с кожи Белосветных. Перс сел, заложил заднюю лапу за голову и начисто вылизался размашистыми движениями ярко-розового языка. – Гм, Фил, – пробормотала Бет, наблюдая за странноватым кошачьим воинством с нарастающим беспокойством, – разве это не просто, ну, ты знаешь… кошки? Парень не ответил, но возмущенный голос из бронзового летчика-истребителя Второй мировой выкрикнул: – Богохульство! Бет проигнорировала его, следя за пристальным взглядом Фила. Он смотрел мимо Флотилии, мимо нетерпеливых солдат, силясь разглядеть что-то в темноте. Бет знала, что он высматривал: мерцание обширных юбок речной воды, улыбку зубов – церковных шпилей, руки, что были колыбелью легендарного Великого пожара. Он искал признак присутствия той, кого четвероногие телохранители должны защищать. Но сколько бы они не всматривались в сгущающиеся над парком Баттерси сумерки, в ответ глядела лишь темнота. Глава 34 Пол Брэдли стоял на неиспользуемой дороге и таращился на стены заброшенного туннеля. Рот его был суше кирпичной пыли, витающей в воздухе. Он бегал от картины к картине, улица за улицей, прочесывая стены, телефонные будки, доски объявлений – все, что Бет могла использовать в качестве импровизированных холстов. Зная стиль дочери, он мог мгновенно определить, ей ли принадлежит граффити. Он следовал за бегущим страусом здесь, за танцором фламенко в черной шляпе там – их были сотни, всегда наполовину спрятавшихся, кокетливо торчащих из-за кустов или посаженных за решетки сливов. Число рисунков потрясало. Пол удивился уколу наполнившей его ревности: сколько времени его дочь, должно быть, потратила, рисуя эти картины, а потом посмеялся над собой: «А что? Разве ты в то время требовал ее внимания?» Выдохшийся и обессиленный, он вошел в состояние, подобное диссоциативной фуге, вывернутой наизнанку: обращал внимание на крышки каждого люка, на тонкие тени, отбрасываемые голыми ветвями каждого дерева. Картины Бет прятались в случайном нагромождении множества граффити, которыми пестрело Хакни, как кодовые слова, зашифрованные в тексте, но теперь он знал, как расшифровать ее. Были места, где рисунков было больше, места, где мистер Брэдли чувствовал ее присутствие более остро, и он следовал за этими ощущениями, как пилигрим. В конце концов след оборвался у огороженной заброшенной железной дороги. Он вплел пальцы в проволочные петли и тупо уставился на рельсы, исчезающие в туннеле под шоссе, когда заметил, что на одном из камней между шпал нарисован крошечный черный кролик, ныряющий в норку. Пол улыбнулся, втиснул мысок ботинка в забор и начал подниматься. В туннеле он нашел рабочий фонарик. Включив его и увидев картины, он покачнулся – сколько фрагментов памяти Бет, – но ни один из них ничего для него не значил. В эти мгновения паники между ними словно бы раскинулось невообразимое расстояние… Он вспомнил, как переживал, что дочь поздно научилась говорить, лежа без сна и представляя, что она выросла, но по-прежнему лепечет, как младенец, пытаясь понять, как быть, если он не сможет даже поговорить с нею. Мэриэнн посмеялась над ним, но страх казался таким осязаемым. А теперь здесь, на стенах этого странного пустого туннеля, было изображено столько насилия, как будто Бет выплеснула весь гнев на кирпичи. Тут был атакующий черный бык, там – змея, обвившаяся вокруг кларнета, скелеты, звезды и бабочки, танцующие средь горных хребтов, и… Мэриэнн. Пол тяжело выдохнул, как будто его ударили. Мэриэнн, его жена, мать Бет, появлялась снова и снова, размытая и бледная, словно призрак. Остальные граффити были садом ярких неоновых фантазий, и затесавшиеся среди них белые меловые линии, возрождающие Мэриэнн к жизни, были настолько невзрачными, что он едва не проглядел ее – он никогда бы не поверил в это, но он ее проглядел. Мужчина снова посмотрел на сражающихся животных, летающие планеты, солдат и чудовищ, и на этот раз увидел битвы, в которых сражалась Бет, мир, в который она сбежала, и память, запечатленную в мелу, живущую в нем. Он сунул руку в карман куртки, и пальцы коснулись бумаги, и он вытащил мятую книжку в мягкой обложке. Да, он понял. Он тяжело выдохнул в туннельный холод. – Бет, – начал он. – Мне так… – затем остановился, проглотил извинение и пообещал себе, что, когда будет просить прощения, сперва удостоверится, что дочь рядом. Пол взглянул на один из меловых набросков Мэри-энн и сглотнул. – Я найду ее, – пообещал он, и на сей раз голос его не дрогнул. Он знал, что был не первым, кто разговаривал с этим изображением матери Бет, и мужчину окутало тепло. Впервые, с тех пор, как она исчезла, он почувствовал, что немного понял девушку, снова и снова рисовавшую маму в этом темном, безопасном месте. Он выключил фонарик и устремился к выходу из тоннеля. За ним следил пристальный меловой взгляд жены. Несмотря на усталость, осевшую, как ил, в его ногах, он обнаружил, что может, пусть и еле волочась, бежать. Ему предстоял долгий путь в поисках свежих следов краски. Глава 35 – Достаточно ли сего знака Ее благосклонности, чтобы удовлетворить вас, Камнекрылый? – речь Гаттергласса была до странности формальной. – Наша Леди Виз отправила вызывающих наибольшее доверие воинов, чтобы возвестить о своем прибытии. Они собрались за закрытыми ставнями киоска мороженого, стоящего посреди парка. Иезекииль упал на колени перед свои принцем, едва он приземлился, по каменному одеянию пошли трещины. Бет заключила, что жест уважения предназначался в равной степени и Принцу Улиц, и облезлой полосатой кошке, которую тот ласкал. – Да. Безусловно, да, – Иезекииль никак не мог отвести глаз от Флотилии, его голос был хриплым от страха. – И я от всей души раскаиваюсь в своей дерзости, Высочество. Мое неверие – грех… – он заколебался, а потом снова склонил голову. – Я охотно – наиохотнейше – приму любую епитимью, каковую ваше высочество посчитает уместной… «Его высочество» приподнял руку, призывая Тротуарного Монаха помолчать, искоса глянул на покачивающегося Гаттергласса, потом на Бет, пожавшую плечами. Парень выглядел жутко неуютно. – Поднимись, – сказал он наконец. Обсыпаясь каменной крошкой, Иезекииль, заскрипев, поднялся на ноги. – Вон отсюда, – велел Фил. Иезекииль было запротестовал, но парень его перебил: – Поторапливайся. Когда ангел вышуршал из комнатки, Гаттергласс пробормотал: – Да уж, это было сильно. – Это было смущающее, вот как это было, – огрызнулся Фил. – И я не знаю, что он думал, когда извинялся, но он прав: я был идиотом. Извиняться за то, что назвал меня так, – полная чушь. Хрупкие глаза Гаттергласса крепко зажмурились в мольбе о терпении: – Как бы то ни было, – заметил он, – с его стороны было неуместно выказывать тебе неуважение. Как-никак, ты – объект его преданности. – Не л, а моя мать. Гаттергласс спокойно на него посмотрел: – У тебя ее имя. В тебе ее кровь. За тобой ее прихожане. Из ноздрей Фила вырвался расстроенный вздох: – Точно. Крысиные хвосты высунулись из-под лопаток Гаттергласса, когда тот наклонился выглянуть за дверь после ухода Иезекииля: – Уверен, что не согласишься назначить хотя бы символическое наказание Камнекрылому? – спросил он. – В конце концов он – изувер. Без наказания он, вероятно, будет чувствовать себя обманутым. Фил твердо покачал головой, и Гаттергласс вздохнул и поклонился. Дюжина подрагивающих тел вынесли его из комнатки, словно пушистая конвейерная лента. – Темзы ради! – Фил сполз на пол и уронил голову на руки. Флотилия свернулась у него на коленях, утешительно замяукав. Бет присела рядом и обняла парня. Она все еще немного нервничала, касаясь его кожи. – Ты в порядке? – спросила она. – Я – Бог. Разве это не означает, что должен? – уголки его губ поползли вверх, но это была не улыбка. – Хочешь об этом поговорить? – Не о чем тут говорить, – ответил он. – Но здесь что-то не так, что бы Глас ни говорил. «Возвестить о своем прибытии»? Никто никогда не видел Кошек без их Госпожи – никто о таком даже не слышал, с тех самых пор, как много лет назад Флотилия исчезла вслед за нею самой. Все не так, как должно быть. Понимаешь, к чему я клоню? Бет внимательно на него посмотрела, легко распознав охватившее его чувство: он никогда бы в этом не признался, но ему было страшно. Фил изо всех сил старался сложить историю, чтобы придумать оправдание, почему предстал перед всем этим один, без родителей и их защиты. Уже не в первый раз Бет почувствовала вспышку гнева к отсутствующей Богине. Девушка глубоко вздохнула и дала Филу единственный ответ, от которого всегда начинала чувствовать себя лучше: – Она тебе не нужна. Без нее мы даже лучше справимся. Принц потер глаза и заозирался: – Темза, тухлая рыба и педрила ее подери, – заявил парень. Он встал, выпрямился, и Флотилия соскочила с его колен. – Тогда давай покончим с этим. – С чем? – переспросила девушка. – С этим долбаным цирком на колесах. Если они хотят Бога, я покажу им Бога, но не ручаюсь, что он придется им по душе. Ламповый народ даже не ступил на мост, когда завязалась первая стычка. Широкобедрая Натриитка двинулась в сторону Темзы. Она не шла – демонстративно парила на своих полях в дюйме над землей, со струящимися оптоволоконными волосами, красуясь перед презренными Белыми. За нею на мостовой раздельными группками стояли Белые и Янтарные. Родня беспокойно помигивала, испуганная близостью реки, но искра гордости не позволяла девушке дрогнуть. Непрерывный сверкающий спор на мгновение потух, и все затаили дыхание, пока Белосветные и Натриитки молча на нее смотрели. Огромные подвесные тросы моста растянулись между ними в тугие треугольники, подобные корабельным парусам. Мужества Янтарносветной хватило лишь на первые десять футов моста. Потом она посмотрела вниз, на рябящую смертоносную воду, подскочила на три фута в воздух и приземлилась, ослепительно визжа, обвиняя ближайшего Белого в том, что тот толкнул ее. Был ли обвиненный Белосветный виноват или нет, он не стал тратить напряжение на оправдания. Вместо этого набросился на девушку, и, мгновение спустя, они, сцепив поля, схватились в дюйме друг от друга, над бетоном. Безмолвный рев толпы походил на мазл-флеш батареи пушек. Янтарная девушка взяла верх, выгнувшись вперед, ее руки двигались наподобие ножниц. Юный Белый сложился назад почти вдвое, стеклянные зубы скрипнули за прозрачной челюстью. Крошечные трещинки побежали по пояснице Белосветного, и каждый провод в его теле вспыхнул горячей болью. Что-то бросилось между ними – серое пятно, слишком быстрое, чтобы разглядеть, – и две стеклянные фигуры расцепились. Белый влетел головой в столб. Пятно обернулась слегка пошатывающимся серокожим парнем, стоящим посреди дороги, держа прут-копье наизготовку. Взгляд Филиуса Виэ был решительным и твердым. Оба Ламповых человека повернулись, как один, и атаковали, бросившись на парня с противоположных сторон. Копье дрогнуло, когда их поля попытались выхватить его, но Филиус был слишком быстр и слишком скользок. Он крутанулся в порывистом, грубом движении, подбил копьем Янтарносветную девушку под колени, повернулся на каблуках, хлопнул Белого древком в грудь, и тот растянулся на мостовой. Парень мгновенно остановился, не совершив ни одного лишнего движения. Бет смотрела на него во все глаза. Ламповый народ замолк, отчего стало совсем темно, но девушка видела, как вздымается грудь принца, яростно втягивая воздух. Потом он снова зашевелился: обмотав сверкающие волосы Натриитки вокруг пальцев, потащил ее, брыкающую и вспыхивающую, на балюстраду. Бет в ужасе разинула рот, когда он швырнул Янтарносветную девушку через край. Девушка-лампа вспыхнула ослепительным криком, а потом потемнела. Бет почувствовала, что ее собственное сердце почти остановилось. Ламповые люди, стоящие вокруг, глядели испуганно и зло. Он что, просто… Нет, вот она, почти невидимая в немом ужасе, безвольно висит в воздухе. – Следующий световой субъект, белый или желтый, ударивший другого солдата, отправится принимать ванну, – заявил Фил. Он позволил оптоволоконным волосам на дюйм скользнуть между пальцами. Единственным светом, который увидела Бет, была вспышка фонарика Виктора, переводившего сообщение. – Если вы действительно так сильно хотите сразиться с кем-нибудь, что не можете потерпеть до кранов, подойдите и хлопните меня по плечу, – продолжил он. – Я не прочь выпустить пар. – Без шуток, – пробормотала Бет. Ей было страшно смотреть на девушку, свисающую с его пальцев. В полной тишине он с минуту продержал Натриитку над рекой, а потом сбросил ее дрожащей, едва мигающей кучей на дорогу. Поднял свой прут и пошел через реку – разъяренный силуэт, держащий путь на север. Бет вскинула рюкзак на плечи и побежала его догонять. Армия, ошеломленная внезапной вспышкой жестокости, тупо побрела за ними. Бет заметила парочку непокорных вспышек позади себя, но прежде, чем успела отреагировать, Виктор уже притянул Белосветного мальчика к ноге, посветил ему в лицо, шлепнул и подтолкнул обратно к родителям. Бет нашла Фила облокотившимся на копье. Должно быть, парень слышал, что она идет, но не оборачивался. – Господи! – Бет покачала головой. – Показал, кто в доме хозяин? Если бы та девушка выскользнула, ты получил бы нехилый мятеж. Гнев отступил, и теперь серые глаза Фила светились беспокойством: – Да, – пробормотал он, – но, если бы бунт их объединил, это уже было бы чем-то. Бет недоверчиво на него покосилась: – Так ты этого ждал? Он криво усмехнулся. – Если они подумают, что я необъективен, то взорвутся быстрее Уолтемстоукской фабрики фейерверков. Но теперь Белосветные видели, как я избиваю Янтарносветную, а Натриитки – как валяю Белого в грязи. – Твоя идея? – Глас. Она сказала, если мне удастся их взбесить, они объединятся… по крайней мере, на время. – А что потом? – поинтересовалась Бет. Улыбка слетела с губ Фила: – Остается надеяться, что к тому моменту моя матушка будет у нас на подхвате, – сказал он, – потому что слово Богини – единственное, что удержит их от того, чтобы перемолоть друг друга в песок, из которого они сделаны. Электра прижалась спиной к облепленной грязью стене коллектора и постаралась не дышать. Даже легчайшее мерцание могло выдать ее. Металлические волки рыскали не далее, чем в пяти футах от входа в маленький, заполненный по щиколотку грязный водой проходной туннель, где она пряталась. Единственным светом оказалось смутное зарево разлагающихся листьев, но трубчатой армии Выси темнота не была помехой. Единственным ориентиром, в котором они нуждались, был шипящий скрежет проволоки по кирпичу: сигнал их госпожи. Как любая юная Натриитка, Электра знала канализацию, как проводку на тыльной стороне руки. Туннели были единственным способом передвигаться по городу днем, не ослепнув от Дневной лампы. Лек сотни раз ощупью пробиралась к крышке люка в Хакни, чтобы повидаться с Филиусом, пока бабушка была слишком сонной, чтобы застукать ее. Когда волки и их стальные укротители спустились в дорожный провал, ей ничего не стоило следовать за ними по кишкам Лондона. Электра шла узкими, вьющимися параллельно основным, вспомогательными туннелями, защищенными от смертоносной воды. Девушка заглянула за угол: Проволочная Госпожа возвышалась в центре волчьей шеренги. Темнокожая девочка, обвитая ею, выглядевшая высушенной, как ядрышко старого ореха, служила центром ее мощи. Лек представила, как выскочит и сокрушит трахею девушки своими полями, как Проволочная Госпожа, разъяренная, но ослабевшая, станет разматываться с тела мертвого раба, когда она ударит со всей силы, какую только сможет натанцевать. Сразись с ней. Убей ее. Она жаждала этого так сильно, что нити болели, но вместо этого девушка склонила голову, притушила свет громыхающего пульса, позволяя существу пройти мимо в конец туннеля. Девушка не могла сразиться с нею, не здесь – здесь Госпоже достаточно будет поцарапать стеклянную кожу Электры и обнажить провод под напряжением, туннельный метан сделает все остальное. Ожидание рвало на части. После стольких часов в темноте в туннеле стало немного светлее. Лек видела грязное сияние ночного города в отверстии в дальнем конце, воздух наполнил неповторимый звук – свистящий порыв реки. Лек отпрянула с прохода, когда волки протопали мимо, прощупывая все вокруг своими полями, пока не нашла ржавую лестницу. Свежий воздух взбодрил ее глотком надежды, и девушка выбралась из люка. Перед нею вздыбилась монолитная глыба красного кирпича, и она попыталась сориентироваться. Вот река, во всей своей вспенивающейся смертоносности, вот перекинувшийся через нее мост с толстыми подвесными тросами… Лек потемнела от шока. Рассеявшись по мосту, толкаясь друг с другом, как светлячки в воздушном потоке, текли сотни светящихся фигур. Но поражали не люди сами по себе, а их цвета — белые и желтые, идущие вперемешку, так близко, что их собственный свет был почти неразличим. Вперемешку! Лек недоверчиво пялилась на них. Тощая фигура, всего лишь клочок тени среди всего этого света, вышагивала впереди, указывая им направление своим прутом. И наконец-то Лек поняла, что смотрит на армию. Вот почему Проволочная Госпожа сюда пришла. Натриитки и Белосветные не просто так шли вместе, они намеревались вместе сражаться. В нескольких ярдах впереди первый Трубчатый волк выскочил на Набережную, мягко приземляясь на стальные лапы. Электра сжалась за припаркованным автомобилем. Мгновение она колебалась, какая-то ее часть увидела надвигающуюся битву бабушкиными глазами: волки, налетающие на неподготовленных белых и примкнувших к ним янтарных, их клыки, рвущие стекло и провода… Мгновение Лек представляла расправу с удовлетворением. Когда сотрясая асфальт приземлился второй волк, она сделала свой выбор. Развернувшись, она бросилась на середину дороги, высвечивая сообщение со всем напряжением, которое могла сгенерировать. «Филиус, вас атак…» Электра вздрогнула всеми нитями, когда стальные волки настигли ее. Глава 36 – Хоть бы эти чертовы священники поторопились. Я вырежу их из брони, если… – Фил! Парень поднял глаза: – Что? – Это тебе о чем-нибудь говорит? Его пристальный взгляд проследовал за указательным пальцем Бет. – Какая-то янтарная Лампочка, – пробормотал он. – Не разгляжу, какая. Что она делает…? – Фил побледнел и перевернул копье. – Готовься, – прошептал он девушке. Потом выгнул спину, выпятив ребра, и проревел голосом, громче, чем весь городской шум: – НАС АТАКУЮТ! Первыми пришли Трубчатые волки, лая и разбрызгивая слюну, обгоняя пустые стальные скелеты своих укротителей. Их тяжелые лапы оставляли внушительные дыры в дороге. Натриитки соединили поля, и каждая жила пылала сдерживаемым напряжением. Танцуя, они спотыкались, но старались ставить ноги прямо, несмотря на дрожание земли. Бет почувствовала, как волосы в наэлектризованном воздухе встают дыбом. Первая ударная волна срезала передние лапы ведущего волка, и тот со стальным воем рухнул мордой в асфальт, но другие перепрыгнули через него, сталкивая кости своего одностайника в реку, атакуя. Двести ярдов. Сто восемьдесят. Сто пятьдесят. Бет прикидывала расстояние. Время замедлилось, и бешеный галоп стаи обернулся серией стоп-кадров. Каждый зазубренный клык и неровный металлический коготь фиксировались в ее памяти. Она видела стеклянных танцовщиц, вступивших в очередной военный вальс – слишком медленно, слишком медленно. Пятьдесят ярдов. Бет закрыла глаза и напряглась в ожидании удара. – Эй, Брэдли! – проорал знакомый голос. – Какого черты, ты думаешь, я добивался для тебя этих способностей? Бет резко распахнула глаза. Все поле зрения заполняли клацающие и воющие челюсти. «Во имя Матери Улиц, к черту все!» – подумала Бет. Она бросилась вперед, и бой поглотил ее. Бет слышит мой крик, и я бегу, а слетающие с губ боевые лозунги теряются среди ветра. Моя скорость размазывает улицы, обращая реку в ртуть. Я чувствую вкус боя в желудке. Натриитки исчезают позади меня в шрамах света. Теперь передо мной – только противники, только поблескивающие клыки. Только добыча. Мои губы кривятся. Я – уличный дикарь. Я рычу. Может, я никакой не полководец, но я – охотник. Я бросаюсь на волков, а они бросаются на мое копье. У Бет звенело в ушах от проносившихся мимо металлических клыков. Вокруг разрасталось стальное торнадо, а она была в его оке. Девушка металась от трубки к трубке, от морды к спине, инстинктивно удерживая равновесие. Пот шлейфом стелился по воздуху. Уличный Принц и его копье мелькали повсюду, словно всепроникающий серый дым. А рядом с ним громадный зверь, вдвое выше человека, медведь, состоящий из копошащихся крыс, голубей и городского мусора, вспарывал волчьи животы. Гибкие кошачьи силуэты ринулись в драку: отряд Флотилии ступил на тропу войны. Жалкое шипение кошек, царапавших стальные скелеты, было почти что комичным, но чудовища Выси, казалось, принимали их всерьез: тщетно гонялись за Кошками, пытаясь поймать, подворачивая ноги и вывихивая суставы. Их движения выглядели паническими. «Они боятся их, – подумала Бет. – Они боятся кошек, и страх сводит их с ума». Армия Бет подбадривала своих чемпионов, одного за другим валивших металлических гигантов, спутывая их ноги, не гнушаясь грязных приемов. Но они были не единственными павшими. Железные челюсти хватали стеклянные фигурки, отражая яркие янтарные вспышки – последние всполохи погибавших. Бет поджала ноги и метнула себя от задних лап одного животного прямо к морде другого. Оно лязгнуло челюстями, но девушка чуть свернула в сторону. Холодный металл ударил по руке, и она, охваченная страхом и возбуждением, схватилась за него, безжалостно вцепляясь в волчий загривок. Память вскипела знакомым голосом: «Мои руки способны сокрушить стальные балки». Бет рванулась вперед и зацепилась за уголок волчьей пасти. Животное дернулось, смыкая челюсти, но клыки были расставлены слишком редко, чтобы задеть ее руки. Костяшки пальцев побелели, и девушка почувствовала, как сталь прогнулась под давлением пальцев. Сжав зубы, она схватилась посильней и потянула. Волк закричал, ужасающим животным воем боли, когда она поймала его «на крючок». Челюсти зверя съехали набок, держась лишь на тонкой полоске металлоломной ткани. Волк взвизгнул и рухнул на бетон. Секунду Бет ошарашено моргала, лежа среди стальных костей. «Я сделала это – вырубила Трубчатого волка». Но тут железные клыки впились в ее плечо, и она закричала. Бет оседает, и что-то внутри меня отзывается болью, но я не могу ей помочь. Пространство между нами размыто металлом. Медведь – Гаттергласс – с ревом сминает одного волка, перестроившись в огромный кулак, расплющивает другого. Клыки вспарывают ему бок, и он кровоточит червями. Под железнодорожным мостом бешено кружатся дьявольски неукротимые Натриитки. Воздух пропитан кордитом. Аватар чистого света выпрыгивает наружу из сердца их круга, валит трубчатого гиганта на землю и секунду спустя угасает. Его работа сделана. Расплавленный шлак, бывший раньше гигантом, приваривается к дороге: крутой металлический изгиб, словно замерзшая волна. В мою сторону устремляется коготь. Я парирую и наношу ответный удар. Рискую посмотреть под мост. Пять истощенных стеклянных женщин, создавших аватар, лежат плашмя – их энергия иссякла. Воздух вокруг Бет завибрировал от крика. Волк встряхнул ее, зубы пронзили плечо ужасающей, обостряющейся то тут, то там болью. Девушка почувствовала, что сознание покидает ее. Рука, прижатая к груди, покрылась вязкой, маслянистой черной кровью, запекающейся под ногтями. «Притворись мертвой, притворись мертвой, – она понятия не имела, откуда в голове взялась эта мысль. – Притворись мертвой». Через пару секунд притворяться не потребуется. Волк бросил девушку, удар сотряс тело. Зверь встал над ней, металлотрубная пасть широко распахнулась… …и не захлопнулась. Бет удивленно моргнула. Петли по углам импровизированной челюсти натужно визжали, но трубчатый волк не мог закрыть рот. Ноздри зверя извергали облака ржавчины. – Че, парни?! Да! Очень сильно хорошо! Бет вздрогнула, перекатываясь на плечо. Сквозь волны тошнотворной боли она увидела Виктора, стоящего в нескольких ярдах поодаль на тротуаре, в развевающейся шинели, взмахивающего фонариком, словно дирижируя оркестром. Вокруг него нетерпеливо толпились Белосветные, яркие, словно миниатюрные звезды. Глаза русского безумно вспыхивали: – Теперь, ребятки, мои хорошие ребятки, еще, – потребовал он. – Еще. И стеклянные парни поправили свои фуражки и выгнули спины, потея чистым светом, выступающим на лбах. Волчьи челюсти открывались все шире и шире, петли, визжа, сопротивлялись. Бет смотрела с испугом и восхищением, как две половинки звериной морды внезапно выгнулись, и с оглушительным визгом протеста чудовище Выси вывернулось наизнанку. Одуревшая от происходящего, Бет встала. Порыв проспиртованного, с гнильцой, дыхания окатил девушку, когда Виктор наклонился осмотреть ее плечо. Она чувствовала, что уже исцелилась: цемент в крови затянул рану. – Как это ты, Царица? – пробормотал он, почти загипнотизированный видом ее странной крови. – Даже в Спецназе такому не учить, моя богиня. Девушка заметила других рыщущих волков, с пастями, посверкивающими в свете противников, и сердито толкнула русского. – Нас окружают! – прокричала она ему в лицо. – Вперед! Бет побежала на оранжевое свечение Натрииток. Жар обдал ее шею, когда Ламповые люди поспешили за ней. Боль пульсировала в болтающейся поврежденной руке. «Богиня, – подумала она. – Кто это чертова Богиня?» Первая атака Выси оказалась слабой. Его волки кружатся на месте, хватая зубами воздух, но их теперь гораздо меньше, чем было. С другой стороны, нас тоже. Я бросаюсь бежать, осколки стекла кусают ноги. Мусорный тигр несется подле меня, и с нашей стороны раздаются усталые приветствия – всего два или три слышимых голоса, но молчаливый хор светится до самых облаков. Они думают, мы победили. Но теперь подходят укротители: покачивающиеся металлические скелеты нетвердой походкой бредут по дороге, их шаги ухают, как колокола. Они приседают среди обломков волчьей стаи, сортируя лом пальцами, слишком маленькими и ловкими на массивных руках. Вместо ногтей у них гаечные ключи, кувалды и ножницы, проворно совмещающие суставы заново. Плечи соединяются с бедрами, монтируются полувосстановленные черепа. Павшие волки встряхиваются и, рыча, поднимаются с асфальта, в то время как наши мертвые остаются пылью на земле. Передо мной, нетвердо тряся головой, встает восстановленный волк. Я пружиню от его плеча и ударяю укротителя по коленной чашечке. Он падает, но собратья тут же его восстанавливают. Это Металлическая Медицина, и нам нечем на нее ответить. – ИЕЗЕК! – удается прореветь мне, прежде чем зверь, которого я использовал в качестве трамплина, вгрызется мне в живот. – ГДЕ ТЫ? Воздух, перемалываемый тяжелыми крыльями, обдул кожу Бет. Вдоль набережной по каменной насыпи захлопали руки, капельки воды поблескивали на пальцах. В поле зрения, продвигаясь толчками, вошли каменные фигуры всех возможных форм, в одеждах десятков веков. Они с трудом добрались сюда; грязь со дна реки все еще цеплялась за их ноги. Но теперь скульптурный полк стоял на Набережной. Через просветы, пробитые временем и стихиями в их броне, Бет видела оскаленные зубы и пульсирующие, втягивающие воздух, глотки. Тротуарные Монахи что-то замышляли. Бет заглянула в глазную щель одного. Его глаза были с усилием распахнуты. Потом, как один, Тротуарные Монахи исчезли. «Что?.. Где?..» Ответом ей был визжащий лязг. Через дорогу трубчатый гигант упал на колени, схваченный бронзовой обнаженной и каменным ученым. Их руки мелькали, разрывая металл, как бумагу, и Бет поймала себя на том, что не может оторвать глаз от стройной бронзовой женщины, стоявшей напротив нее, – вильнув литым бедрами, та легко оторвала металлический череп от плеч. Пара статуй снова исчезла и вновь появилась, чтобы подрезать колени другого укротителя. Безумная надежда заполнила Бет теплом. «Почему же ты раньше не замечала, что статуи двигаются? – удивленно думала она. – Потому ли, что они перемещаются слишком медленно или потому, что слишком быстро?» На берегу реки с новой силой закипела битва. Тротуарные Монахи мерцали, исчезали и вновь появлялись, обрушиваясь врагам на головы, придавливая металлических чудовищ немалым весом. Воздух наполнился учащенным дыханием, молитвами и криками. Священники несли потери. Настоящая кровь бежала из их ран, черная и липкая из-за недостатка воды. Девушка наблюдала сражение с испуганным, жгущим горло восторгом, осмелившись надеяться, что Тротуарные Монахи изменят ход событий. Этого не происходит. Священники не меняют ход событий. В пылу сражения я лишь мельком наблюдаю бойню. Бедные камнекожие выдыхаются, замедляясь, словно игрушки, у которых кончается завод, и то тут, то там волки разбивают их. Статуи наводняют поле боя плотно сидящими надгробиями. Осталась, возможно, четверть волчьей стаи и горстка укротителей. Но этого достаточно: их умелые пальцы уже перебирают трубковые суставы. Где Бет? Я нигде не вижу ее. Копье кажется тяжелее, чем обычно, и только тогда я замечаю, что правая рука разорвана. Боль льется в плечо, как будто она ждала, пока я замечу рану, чтобы выскочить и удивить меня. Трубчатые гиганты потрясают улицу тяжелыми шагами. Волки уже кружат. Первобытный страх полощется в животе. Есть только одно, что остается сделать. – Отступаем! – кричу я. – Отступаем к реке! Секунду Глас пялится на меня. Потом кивает и перестраивается в огромную мусорную голову, вопящую голосом сотни крыс: – ОТСТУПАЕМ! ОТСТУПАЕМ! Мои солдаты – стеклянные, из плоти и каменные – вздрагивают, а потом как можно быстрее бросаются к воде. Натриитки тянут Тротуарных Монахов с отрубленными конечностями, оплетя их полями, словно рыболовными сетями. Я стою, подгоняя их, пока последний Белосветный не пробегает мимо. Вот я сам поворачиваюсь и мчусь за ними, и Трубчатые волки радостно воют, пускаясь в погоню. До берега реки меньше сотни шагов. Расстояние тает. Я чувствую холодное дыхание волков на спине. Первые достигшие кромки воды солдаты моей армии топчутся в нерешительности. Некоторые оглядываются на меня с растерянным и выражением лиц, чувствуя себя преданными. Я знаю, что они думают: если волчья стая загонит их в реку, все они погибнут. Я ловлю взгляд Гаттергласса. У нас всего один шанс. – ОТВОРОТ ВПРАВО! – кричу я, – ОТВОРОТ ВЛЕВО! – орет Глас, и я впрыгиваю в ряды моей армии и начинаю практически швырять стеклянные тела к западу вдоль набережной. У Гласа, превратившегося в гигантскую руку, сметающую десятки Тротуарных Монахов в противоположном направлении, получается быстрее. Стеклянные девушки и парни кричат бессвязными вспышками бледно-желтого света. Под весом своих товарищей один из священников крошится в кровавый гравий. Однако в наших рядах открывается брешь. Волки пытаются притормозить, но их импульс слишком велик, и, проносясь мимо, они лишь изворачиваются, пытаясь тяпнуть нас за лодыжки. Металлические лапы в пыль сокрушают бетонный барьер, и звери, поднимая брызги, падают в реку. Прерывисто дыша, я улыбаюсь Гласу. Волчья стая встряхивается, шелестя по щиколотку в воде, поворачиваясь, готовясь нас преследовать. И останавливается. Один из укротителей смотрит вниз на речную поверхность, и я знаю, что он видит: отражения Металлического Человека и Трубчатых волков в окружении сотен других отражений, в костюмах, джинсах или потрепанном камуфляже. Отражения без оригиналов беспощадно улыбаются, держа сварочные горелки, которые пофыркивая, начинают разгораться. Я вспрыгиваю на пустой постамент на Набережной как раз вовремя, чтобы увидеть, как факел Зеркальной знати касается волчье отражение. В то же мгновение настоящий волк испускает страшный вопль, а его морда, вспыхнув раскаленно-белым, начинает плавиться. У меня все еще звенит в ушах, когда каменная рука ложится мне на плечо. Я смотрю Иезекиилю в лицо; он поздравляет меня с маневром. Я рассеянно киваю. Подо мной волки пытаются выбраться из реки, но их отражения скованы цепями и намордниками, и как звери ни рвутся из них, с тем же успехом они могли бы попытаться оторваться от собственных теней. Чувствуя тошноту от того, что я заставил делать Зеркальную знать, я отворачиваюсь… …и то, что я вижу, повергает меня в ужас. В тусклом свете на другой стороне дороги стоит одинокий Трубчатый волк. Девушка, сидящая на его спине, смотрит на меня. Ее волосы перевязаны шелковым шарфом, а лицо испачкано металлом и запекшейся кровью. Она излучает чистую, непримиримую ненависть; буквально сочится ею. Почти лениво она протягивает руку в сторону наших рядов. – Нет! – хочу крикнуть я, но даже не знаю, издал ли хоть один звук. Усики колючей проволоки – сотни змееподобных нитей – расправляются со свирепой скоростью. Натриитка, девочка моложе меня, едва ли успевает вздрогнуть, прежде чем проволока с хрустом перегрызает ее шею. «О нет. О, Темза, нет: Проволочная Госпожа…» Еще больше усиков, еще больше изувеченных тел, еще больше смертей. Высь послал свою верховную жрицу уничтожить нас. Я было кидаюсь ей наперерез, но ноги не слушаются. – Ты – единственный, кто может ее остановить! – ору я на себя, хотя, откровенно говоря, этот оптимизм – не более чем чертов безумный лай. У нее есть носитель, так что она, по меньшей мере, так же сильна, как и я. Носитель Госпожи соскакивает с волчьей спины и мчится к нам. Ее окружает гудящее облако блестящего металла, и я представляю, как эти усики опускаются в реку, взбивая воду в пену, уничтожая Зеркальный народ и волчьи отражения. Она может обнулить преимущество. «Ты – единственный, кто может остановить ее». Но мне не придется делать это одному. Встречая окутанную сталью девушку, я выкрикиваю боевой клич, в основном просто от ужаса. Колючие нити оплетаются вокруг меня, но мне удается выкрикнуть – всего несколько слов, – прежде чем они плотно закрывают мой рот. – Бет, помоги мне! Бет посмотрела на Набережную. Этот голос, голос улиц, подстегнул ее мышцы, хотя девушка и споткнулась, захваченная головокружением. – Фил! – закричала она. – Фил! Где ты? Ответа не было, но теперь он был ей и не нужен: она видела бурлящий проволочный клубок, стоящий на самом краю реки. Тротуарные Монахи пытались подобраться поближе, но плети проволоки отмахивались от них, словно кнуты, удерживая на расстоянии. Все казались напуганными этой проволочной штукой. Серая рука, кровоточащая тысячью крохотных порезов, потянулась из клубка, сжимая металлический прут, но проволока обмоталась вокруг запястья, и рука не могла протащить оружие внутрь. Бет ринулась в спутанное, зубчатое металлическое облако и принялась рвать нити. Проволочные витки с шипением терлись друг друга, раня ей лицо, обдавая каждый дюйм кожи обжигающей болью, но Бет не отдернула руки, чтобы защититься. «Фил, – с отчаяньем подумала она, – Фил… держись!» И погрузилась в самое сердце чудовища. Ее ждали две фигуры: Фил, лежащий на спине, ужасно изогнутый, весь в кровавых ручейках. Зубы его оскалились, рука вытянулось, копье – наизготовку, но проволока держала его, и парень не мог освободиться. – Бет! – пробормотал он сквозь сомкнутые колючками губы. – Бет, возьми мое копье. Убей носителя. Бет едва его слышала. Она уставилась на другого обитателя проволочной чащи. А тот смотрел на нее. Кара была похожа на одного из мультяшных человечков на электрическом стуле, только вместо молний была проволока, держащая девушку над землей и раскинувшая ее конечности крестом, зафиксировав в таком положении. Какая-то бесполезная часть мозга Бет отметила, что на Каре джинсы, одолженные ею, – даже в благотворительном магазине они выглядели малость невзрачными, а сейчас и вовсе превратились в лохмотья, скользкие от запекшейся крови и грязи. Правая ноздря Кары была разорвана в клочья, а рот стал шире: зубастая ухмылка от уха до уха. Но глаза были такими, какими помнила Бет. Эти глаза узнали Бет, так же, как она узнала их. – Бет! Помоги мне! – вопль разорвал губы Фила, и прут с грохотом упал на мостовую у ног девушки. – Убей. Носителя, – парню не хватало дыхания. Бет ринулась вперед, охваченная отвращением и ужасом, и потянула проволоку, сжимающую горло Кары. Пытаясь скинуть металл, она лишь царапала ногтями Карину кожу, а колючки впивались в ее собственные руки. Ладони стали скользкими от крови. – Кара, – нелепо протараторила Бет. – Кара, ты в порядке? – Кара не ответила; ее губы были сшиты ужасной проволокой. Уголком глаз Бет увидела Фила всего на мгновение, на его лице, словно физическая боль, читалось неверие и разочарование. А потом усики проволочного существа перетащили его через балюстраду и сбросили в реку. Проволока вспыхнула и связала Бет по рукам и ногам. Колючки вгрызались в нее, но боль казалась далекой – все казалось далеким, кроме искалеченного лица подруги. – О, б-боже, Кара, – запинаясь, пробормотала она. Вдруг Бет разобрала оранжевый свет: обнаженная, ярко светящаяся девушка спешила к проволочному клубку. Блики слепили глаза, но Бет их не закрыла. Она могла читать боль, написанную на Кариной коже. Стеклянная девушка поравнялась с Бет, но даже не взглянула на нее. Бет смутно догадывалась, что девушка выглядит знакомой, а потом поняла: это первая Натриитка, которую она видела. «О, Боже, Кара, мне так жаль». Стеклянная девушка протянула руку к Каре, ярко горя от напряжения. Мелкие трещинки поползли вверх, она протянула другую руку и в строго контролируемом танце начала пробираться в проволочный шар. Стекло на ее груди треснуло и затуманилось. Кусочки кожи отделились и завращались, сверкая, пойманные собственным магнетизмом. Проволока неохотно скользнула назад; дюйм за дюймом. Колючки мучительно сползли с рук Бет, оставляя красные отметины. Лишившись их поддержки, девушка упала. Нить, удерживающая Фила под водой, натянулась, выглядя почти хрупкой. «Бет, помоги мне!» Зубы Бет стучали от страха, но она пощупала вокруг себя и нашла под ногами прут-копье. Рыча от натуги, подняла его и перерезала проволочный усик пополам. Проволочное чудовище отпрянуло от боли при касании копья, и Карино лицо размылось, когда колючки обернулись вокруг девушки, будто прижимая ее к сердцу. А потом, словно огромное насекомое, клубок поднялся на сотню длинных и тонких ножек, затащил девушку на мост и унесся прочь. «Кара…» – Фил! – Бет была изумлена, истощена. Попыталась идти, но обнаружила, что не может. Рухнула на колени и поползла к балюстраде. В воде не наблюдалось никакого движения. Ощущение тепла на коже подсказало, что стеклянная девушка рядом. – Филиус, – Бет задыхалась, – он там… Он… Я должна… – она попыталась подняться, но была слишком слаба. Проволочные колючки вытянули из нее все силы. «Он называл это металлическим паразитом. О боже мой, Кара…» Девушка откатилась назад, хрустнув челюстью о камень. Электра бросила на Бет жалостливый взгляд и закрыла глаза. Через прозрачные веки Бет увидела страх, но лишь секундный. Потом Электра выпрямила свое потрескавшееся тело и головой вперед прыгнула в Темзу. Мгновение Бет видела ее свет, поблескивающий в глубине. Потом вода начала бурлить и кипеть, и в воздухе повеяло пахнущим гарью газом. Бет беспомощно смотрела, но не могла понять, что произошло, пока водную гладь не прорвали два тела. Фил, едва ли в сознании, слабо кричал. Кожа там, где его держала Электра, пузырилась красным, а потом становилась черной. Челюсти стеклянной женщины были плотно стиснуты, нити накала начали исчезать, как перегоревшие предохранители, но она успела оттащить парня на отмель. Грязь липла к мокнущим ожогам, и он свернулся, словно эмбрион, защищаясь от боли. – Лек, – это был лишь шепот, но Бет, стоящая над Набережной, ясно его услышала. – Лек. Нащупав ее позади себя, парень схватил стеклянную девушку за руку. Кожа его закурилась, там, где он ее коснулся. Электра улыбнулась и промерцала что-то на своем языке, которого Бет не понимала. Со стоном боли Сын Улиц потянулся к ее щеке, но реакция достигла лица Электры, и оно сгорело под его рукой. – Фил! – Бет скользнула вниз, в сторону Набережной, к песчаной косе и, шатаясь, пошла в его сторону. – Фил! Что мне сделать? Что мне сделать? – она отчаянно и глупо кричала на него. – Что мне сделать? Она упала возле Фила, и обхватив голову парня руками, принялась ее укачивать. Его кожу покрывали порезы, а ожог на запястье почти стер татуировку короны из башен. Речная вода хлынула из его горла, когда он попытался ответить. – Что мне сделать? – шептала Бет в его волосы. – Знаешь, что она сказала? – задыхаясь, он откашлял с галлон грязной воды. На его лице читалось явное удивление. – Она сказала: «Если ты собираешься вести ублюдочных Белых, научи их танцевать». Голова Фила снова упала девушке на колени, глаза закрылись. Но его грудь по-прежнему поднималась и опадала. Он потерял сознание, но был жив. Бет узнала трепещущий звук – крылья голубя. – Пойдем, девочка, – от голоса веяло мусорным ветром. – Скоро соберется еще больше волков, а мы не в состоянии с ними сражаться. Давай его мне. Упитанные серые голуби сгрудились над телом парня, и Бет почувствовала, как дюжины голубиных коготков вцепились в ее джинсы, капюшон и волосы. – Пойдем, – прошептал, охрипнув от напряжения, Гаттергласс. Поднявшись в воздух, Бет увидела под собой мерцающие тела и мигающие огни: Иезекииль и Виктор командовали отступлением. Над трубчатой мордой сомкнулась вода. Но Бет знала, что ей больше всего запомнится, какая картина будет преследовать в минуты спокойствия… …фрагменты: маленькие, маленькие кусочки мужчин, женщин и детей, которых она сюда привела. Матовое стекло, гравий и кровь. Глава 37 Лунный свет отбеливал статуи среди надгробий. Из-за глубоких теней каменные фигуры выглядели усталыми. Ветер разносил звуки: замедленное ровное дыхание, то там, то тут раздавался храп. Обмякнув внутри своей карающей кожи, Тротуарные Монахи спали. Стояло очень раннее утро. Они работали всю прошедшую ночь. Кладбище заполнил звук каменных крыльев, и один за другим священники посмотрели вверх. В полной тишине Иезекииль опустил первое тело: парня, запеленатого в статую Викторианского ученого. Он бросил его к ногам Петриса, как будто это было в порядке вещей. Петрис кивнул, принимая бремя, и с некоторой ревностью посмотрел на отметки когтей на каменной броне Иезекииля. «Вот, кто я теперь? – спросил он сам себя. – Предприниматель? Вот, как быстро меч переходит в другой кулак?» Вслед за первым телом («Ласуло», – подумал Петрис, потрудившись вспомнить имя) последовали остальные. Их доставили уцелевшие в бою товарищи: перенесли, крепко держа на плечах, или перетащили по мокрой от росы траве на самодельных волокушах. Кладбищенские священники спешили на помощь. Никто не разговаривал. Брат склонялся над братом, хладные мужья в тишине врачевали боевые раны жен. Последними словами, которыми они успели обменяться, были грязные ругательства вроде «раба», «блудницы» и «еретика», но было не время спорить, не сейчас, когда нужно подсчитать и похоронить мертвых. Не было нужды говорить. Все знали, что им делать. Они ворчали и бормотали проклятья, поднимая мертвых на пустые постаменты; наносили цементный раствор и расплавленную бронзу на все повреждения и лили ее вокруг ног, чтобы установить на место. Некоторые приостанавливались, изумляясь количеству погребаемых. Это были крупнейшие массовые похороны последних десятилетий. А потом, в четыре часа, в час камня, в истинно колдовской час, Тротуарные Монахи запели. Петрис вел, к нему присоединились каждый брат и сестра, даже Иезекииль, кружа на презрительном расстоянии над их головами. Гимн Тротуарных Монахов полился по Лондону, чистый, как колокольный перезвон, глубокий, как зимняя ночь, смешиваясь с рыком лондонских двигателей, и всякий, кто слышал, останавливался и слушал. Сами того не зная, люди на улицах почтили павших минутой молчания. Слова были достаточно просты: «Под каменной кожей, омытой дождями, людьми навсегда остаемся мы с вами». Песня была молитвой об обретении их падшими братьями и сестрами величайшей человеческой привилегии: возможности умереть. Они просили, чтобы их статуи перестали быть карающей кожей, а стали бы простыми могилами. Молитва, конечно, обращалась к самой Матери Улиц. Только она могла посчитать долг оплаченным и выкупить смерть священников у пропитанных нефтью торговцев, которым ее продала. Ирония молитвы, обращенной к отвергнутой ими Богине на руинах ее храма, почти заставила Петриса улыбнуться. Но это были похороны, а она была единственной Богиней, которую они имели. Кому еще молиться? Как однажды прошепелявил в своей дурацкой манере Джонни Нафта: «Ссвадьбы и похороны засставляют маловеров хотя бы изображать веру». Песня закончилась, и Петрис завершил церемонию, рассеяв кирпичную пыль у ног погибших. Солдаты унесли свои шрамы обратно в ночь. Иезекииль из последних сил устремился на север. У них были раненые, о которых нужно было заботиться, и война с Высью, которую нужно было красиво проиграть. Но большинство осталось. Они, как Петрис, повернулись спиной к Богине, поработившей их. Когда они отвернулись и пошли прочь от могил, Петрис надеялся, что никто из них не чувствовал себя таким же трусом, как он. Большинство из них успели сделать всего несколько шагов, прежде чем провалились в изнеможенную дремоту внутри своей брони, но Петрис не мог заснуть – не давала боль в груди, остро хотелось быть с армией, сражаться, чувствовать, как каменные поры впитывают кровь. Вот для чего он переродился — быть солдатом. А войны уже так давно не было. Но сражаться означало сражаться за нее, а мужчины и женщины, с которыми он говорил, были слишком злы, чтобы смириться. Он поскреб пальцами отслаивающийся камень: непреднамеренный бунт. Высеченные Доктрины учили, что умереть во имя Матери Улиц было не больно: такая смерть погашала долг и покупала освобождение. Петрис убивался не из-за мертвых, а из-за себя, хотя никогда в жизни не признался бы в этом. Гибель паствы только сделала его собственное заключение горше. Поэтому он сделал то, что делают все религиозные люди, когда им горько. Тихонько, чтобы не потревожить других, начал молиться. Глава 38 – Я должна вернуться! – вопила Бет, но голуби не обращали на нее внимания. Ветер от взмахов их крыльев ударял девушку по лицу Внизу мелькал Лондон. Она извивалась и брыкалась, но их коготки лишь крепче сжимали ее. – Я должна вернуться! – нотки безумия в голосе были слышны даже ей самой. Единственная мысль заполнила ее до отказа и подчиняла себе голос. – Там была Кара! Там была Кара! Я должна вернуться! Пластиковая клоунская маска, свисающая с коготка голубя, повернулась к девушке: – Заткнись. – Она – моя подруга. – Она – носитель. Черви исказили губы маски в гримасу. Пустые яичные скорлупки, торчащие из прорезей, посмотрели мимо нее на хрупкого, тощего паренька, висящего в сердце голубиной стаи, и на тянущийся по воздуху шлейф из капелек крови. – Ты действительно думаешь, что к тебе она бы отнеслась иначе, чем к остальным? Они пролетали мимо штришков черепицы, залитой желтым светом обычных, немых фонарей. На секунду мигнули, а потом пропали окна дома-башни. Они спикировали к свалке: холмам сломанных телевизоров, микроволновок и металлического лома. Скомканный пластик клубился, словно листва. Потоки промышленного растворителя и дождевой воды прорезали пейзаж. Как только голуби опустили ее, Бет побежала, скользя и спотыкаясь в грязи, к Филу, лежащему на земле, отвернувшись от нее. Проволока содрала с него половину кожи, и кусок ее топорщился, словно гротескный занавес. Девушка скользнула на колени рядом с ним. Его лицо было вялым – парень лежал без сознания. Бет задышала отрывисто, вспомнив выражение ужаса при мысли, что его предали, отразившееся на лице Фила, прежде чем проволочное существо погрузило его в реку. «Убей носителя», – кричал он. Но она не могла. Это была Кара. Она не могла… Могла ли? Голуби, скапливались вокруг, колотя Бет крыльями и клювами. – Глас! – запротестовала она. – Отошла от него, – девушка не видела лица, но тон был ровным и сердитым. Жуки роились, составляя ноги из валяющегося вокруг мусора. – Но я должна помочь… Внезапно через вихрь голубиных крыльев проступила клоунская маска: – Если будешь путаться у меня под ногами и он умрет, я вырву глаза из твоего черепа. Усекла, малявка? Лучшее, что ты можешь сделать для него, – это убраться. Сейчас же. Бет застыла. Она уставилась на Гаттергласса, заскрежетав зубами, потом развернулась и заспотыкалась вниз по холму. Девушка тащилась во тьме через сменяющийся мраком мрак, как ей показалось, целую вечность. «Кара!» Мысль заполнила ее голову, как кричащая сирена. Паника подогрела мышцы, и девушка припустила по склону мусорной дюны к сияющему городу, к Каре, размахивая руками. Все, что она видела, была ее лучшая подруга, связанная и израненная колючей проволокой. Но потом руки Бет соприкоснулись, и, почувствовав тонкие грубые корки, оставленные колючками, она, споткнувшись, остановилась. У нее был шанс помочь Каре, освободить ее, но она не смогла. Что если она снова не сможет? Что если Кара будет вынуждена бессильно смотреть на все происходящее, пока Проволочная Госпожа ее собственными руками придушит Бет? В голове всплыл голос Гаттергласса: «Ты действительно думаешь, что она отнеслась бы к тебе иначе?» Бет оглянулась через свалку, туда, где лежал Фил, истекая кровью, дрожа и едва дыша, среди грязи и хлама. Там, куда она его привела. «Это твой план? Сбежать?» — теперь насмешка звучала так пусто; ей бы очень хотелось взять свои слова обратно. Ей было жаль, что она не позволила ему спастись. Она задирала, дразнила и соблазняла его, прямо как Кару, когда оставила ту полную самолюбования загадку про «изломанную гармонию» на кирпичах подле дома подруги. «Это я, сирена, призывающая к самоуничтожению». Раскаяние заполнило Бет, словно теплый тягучий бетон, заливающийся в живот и конечности. Девушка рухнула в мусор. Она не могла этого исправить. Разрушила все и не могла исправить. Бет даже не заметила, что по ее щекам побежали слезы. Все, что она делала, – все, что было в ее власти сделать, – оборачивалось катастрофой. «Боже, Фил, прошу, не умирай». Клочочки бумаги, картонки, упаковки из-под яиц и этикетки от пивных бутылок покрывали землю под ней, словно фотографии, старые картинки, которые кто-то потерял. «Вот, как ты себя чувствовал, папа, – подумала Бет, уставившись на них, – как будто ничего не можешь сделать». В ней разрасталась беспомощность, горячая, черная и ядовитая, как, должно быть, и в отце. И она когда-то смела ненавидеть его за это! «Я ничего не могу сделать». Девушка согнулась и отчаянно зарыдала. Каждая слезинка выходила с болью, словно тянула за собой внутренности. «Я ничего не могу сделать». Бет плакала, пока внутри не стало совсем пусто, а потом села. Но образ отца, сидящего на стуле с книгой, застрял в голове, и никак оттуда не вытряхивался. Она не могла свыкнуться с удушающими тисками отчаянья. Не могла просто сидеть, как папа: потому что уже видела, как он это делает. Девушка медленно поднялась на ноги и посмотрела вниз, на оставшееся после нее углубление, маленький альков в грязи. «Если бы не он, я, наверное, никогда бы не встала». Это был подарок, внезапно подумала Бет, который он передал ей, сам того не подозревая. Девушка тихонько поблагодарила отца, жалея, что он этого не слышит, и зашагала обратно вниз по свалке. Она ничего не могла сделать, но должна была сделать что-то. На небе бархатный мрак поздней ночи постепенно сменялся неплотной темнотой очень раннего утра. По крохам, неторопливой струйкой тел, остатки ее армии прибывали на свалку. Натриитки переносили своих раненых на носилках, сплетенных из желтой и черной изоленты: разбитые тела были лишены рук или ног, или отчаянно запускали пальцы в собственные грудные клетки, сводя вместе контакты, заставляющие их сердца биться. Тротуарные Монахи использовали в качестве костылей воротные столбы, но на всех не хватило, и некоторым приходилось ползти. Одна каменная фигура рухнула под весом своей брони, выдохнув: «Больше не могу…». Тогда гладкошерстная полосатая кошка вышла из строя и, мурлыкая, начала тереться об упавшего священника, и где-то глубоко внутри он нашел достаточно веры, чтобы продолжить путь. Когда выжившие достигли сердца свалки, высыпали крысы, жуки и тараканы. Подрагивая жвалами и подергивая гладкими коричневыми головами, они направляли раненых в альковы, вырытые в мусорных холмах. Самые искалеченные, не способные ни на что больше, с благодарностью обрушивались на выброшенные матрасы. Те, кто еще стоял на ногах, принялись за работу, накладывая повязки из порванной одежды, латая помигивающий Ламповый народ перегоревшими лампочками, кусочками разбитых бутылок из-под шампанского и пивных бокалов. Священник внутри однорукой статуи организовал полевой госпиталь. Он оглашал список травм ордам жаждущих крыс, пока кровь вокруг собственной раны медленно подсыхала на его мраморном животе. Священник удивленно поднял глаза, когда Бет, с сырыми от слез глазами, подошла к нему, закатывая рукава толстовки: – Что мне делать? Он оценил ее через щелочки в мраморной маске: – У нас адский бардак, который предстоит разгрести, – сказал он. Каменные губы сложились в героическую улыбку. Он дернул к ней мраморную культяпку. – Руку не одолжишь? И Бет бинтовала, зашивала и паяла, вытирала кровь и гной с липких ран. «Работай», – приказывала она себе, вытягивая иглу и стягивая края вспоротого бедра молодого солдата через пролом в его бетонном одеянии. То были ее солдаты, последовавшие за ее призывом, как Кара, и она должна была чем-то им отплатить. «Просто работай». – Говорю тебе, братан, их было четверо, – заверял молодой священник, по-ист-эндски говоря в нос. Покрытая бронзой фигура на соседнем матрасе фыркнула: – Четверо, конечно. Напомни-ка мне, сынок, кто учил тебя считать? Один у реки, один на мосту и еще один у кирпичной больницы. Твой зад прибил лишь троих волков, Тимон; не заливай, будто можешь побить мой рекорд. Тимон раздраженно зашипел, забрызгивая бетонные губы слюной: – Ты совсем ослеп от этой своей зеленой ржавчины на лице, Эл. Еще была та толстая ржавая сука на пляже. Свернул ей шею – вот так… – и он сделал руками резкий скручивающий жест. Эл ухмыльнулся: – Тимон, та сука пришла в себя быстрее, чем банковский счет твоей маман. – Руки прочь от моей мамули! Ты ничего о ней не знаешь. – Я уберу руки от твоей мамули, когда ты отвянешь от моего лица. Это медь, и не моя вина, что ее разъедает коррозия. Как бы то ни было, ты тоже ничего не знаешь о своей матери; ты же черт знает как давно стал священником, так что не притворяйся, будто еще помнишь ее. Тимон неловко замолк. Бет подняла глаза от иглы. Что-то в жалобной гордости Тимона ее задело. Она завязала узелок, перекусила нитку и щелчком сняла колпачок со своего маркера. – Что за? – запротестовал было Тимон, но затих, когда увидел, что девушка рисует. На бетонном плече появились четыре стилизованных волчьих головы, костлявые и рычащие: отметки побед вроде тех, что рисуют на боку истребителя. – Это тебе, Тимон, – сказала она. – По одной для каждого трофея. Позабыв о ревности, Эл завосхищался новыми метками своего друга. – Хотел бы я к ним присоединиться, – заявил он. Тимон оскалился: – Мы еще не умерли, Эл, – заметил он. – Как и некоторые из этих чертовски злобных трофеев. – И то верно. Бет вновь щелкнула колпачком маркера и нахмурилась: – Я думала, Тротуарные Монахи не могут умереть, – заметила она. – Петрис говорил, вы хотели бы получить свои смерти обратно. Тимон и Эл разразились презрительным смехом: – Да, мисс Би, мы не можем умереть, – подтвердил Эл. – Мы просто рождаемся заново. Знаете, как это? Бет покачала головой. Зеленые глаза Эла беспощадно взирали через медь: – Ты – младенец, – тихо начал он, – всунутый в каменную колыбель. Без воды, еды, света и понятия, почему, блин, так. Воспоминание возвращаются к тебе не сразу, понимаешь? Некоторые из нас никогда не вспоминают, – добавил он еще тише. – То, что сделал Синод – не точное искусство, видишь ли. Ты получаешь оборванные воспоминания из своих старых жизней, чего-то недостает, что-то противоречиво. Говорят, у Джонни Нафты есть комната, полная воспоминаний, – бутыли с копиями, которые он сделал, прежде чем впервые нас получил. Не знаю, верно ли это. Но знаю, что не помню ни одного преступления, за которые меня прокляли. Повисла тишина. Бет спиной чувствовала пристальный взгляд Тимона. Эл откашлялся и сплюнул через крошечный просвет между бронзовых губ. – Однако слишком долго не поскулишь. В прошлый раз я родился заново на кладбище, и другие священники стояли достаточно близко, чтобы услышать мои стенания. Многие из нас не так удачливы. Многих никогда не находят… Сегодня, после этой заварушки, в статуях по всему Лондону появятся новые младенцы, без вариантов, – в его голосе слышалась горькая усмешка. – Раны – меньшее из их зол. Ваша Богиня следит за этим. Вот почему мы хотим наши смерти обратно. Бет зарыла маркер колпачком и встала, чувствуя, как дрожит сжимающая его рука. Все эти тела, сокрушенные и мертвые… «Ваша Богиня…» – Да, – пробормотала она. – Я извиняюсь, но… Мне надо… Я должна… – она повернулась и бросилась из алькова. – Эй, мисс Би! – Эл немного приподнял бронзовую руку. – А как же я? Когда Иезекииль нашел Бет, она сидела среди старых пакетов из-под чипсов и картонок, обхватив колени руками; в богом забытом уголке на этой забытой свалке. Каменный ангел неодобрительно пощелкал языком. – Вина согнула тебя? – спросил он. Бет ничего не ответила, но Иезекииля не смутил ее прожигающий взгляд. – Давайте, юная леди, – позвал он. – Я священник вот уже восемьсот лет. Если я не смогу распознать гангрену совести, то пора мне отказаться от моего призвания и открыть цветочный магазин. Что-то мелькнуло, и вот он уже стоял рядом с ней – огромный, с известняковыми крыльями. – Говори. – Это не было предложением. – Тебе станет лучше. Бет продолжала смотреть, понятия не имея, с чего начать. – Чертова река, – вздохнул Иезекииль. – Когда еще судьба подкинет тебе такой шанс? – он со скрипом опустился подле нее. На его рясе появились и вновь запечатались трещины. – Я благословляю тебя, дочь моя, ибо ты согрешила, это происходило… ну, постоянно, по всей вероятности, после последней исповеди, так что давай. Придерживайся, пожалуйста, первостепенного; у меня нет ни времени, ни желания выслушивать, как ты, десятилетняя, воровала в магазинах. В любом случае исповедуйся. Я слушаю. Бет открыла рот, остановилась, а потом слова полились потоком: – Слишком много всего. Люди пошли за мной. Я попросила их… и они пошли. Как Фил и… и Кара, и все эти люди, каменные и стеклянные. И я пыталась, действительно пыталась помочь. Но теперь Электра умерла, и Фил почти… а эти священники – снова дети, и Кара… о, Христос и Темза, Кара… О боже… – Она остановилась, пытаясь восстановить дыхание. Прекрасно вырезанное лицо ангела наблюдало за ней: – Я недооценил вас, мисс Брэдли, – тихо сказал он. – Твоя проблема не в чувстве вины. – Нет? – Бет вдохнула слезы назад. – А в чем же? – В буйствующем эгоизме. Бет вздернула подбородок, думая, что ангел издевается, но его голос звучал совершено серьезно: – «Люди-шс-пошли-шеза мной!» – он блестяще ее спародировал, даже прерывающееся дыхание. – «Эти священники – снова дети». Покровительствуйте нам сколько душе угодно, мисс Брэдли. Нам всем по нескольку сотен лет, но мы не возражаем. Потом он фыркнул: – В самом деле! Как будто у нас нет глаз, чтобы видеть, разума, чтобы думать, а теперь и рук с ногами, чтобы маршировать и сражаться. – Каменная рука взяла Бет за подбородок. Девушка даже не заметила движения. – Послушай меня. Плохая новость для твоего эго, но хорошая – для сердца. Высь – чудовище. Он и его создания уничтожают все без разбора. Ты знаешь это; мы тоже. Мы следуем за тобой только потому, что ты оказалась права. И если бы это была не ты, мы бы следовали за кем-то еще. Филиус будет бороться до конца, с тобой или без тебя. Это желание Богини, – его голос скрежетал с назойливостью, граничащей с фанатизмом, – как показывает появление святой кошки Флотилии. Ты приняла сторону Леди, и я это уважаю, но не позволяй себе впасть в заблуждение, считая себя важнее, чем есть на самом деле. Все мы – сосуды ее желаний. Иезекииль выпустил подбородок девушки и отступил несколькими мерцающими движениями. Бет потерла кожу в местах, где отпечатались его пальцы. Синяки уже рассасывались. – И, да, мисс Брэдли. Вы худшая медсестра, которую я когда-либо видел. Долгоносикам Гаттергласса приходится распарывать ваши стежки и переделывать все заново. Это затруднительно, и это пустая трата времени. Ради них, если не ради себя, найдите что-нибудь, в чем вы действительно хороши. Глава 39 Бет нашла Гаттергласса склонившимся над Натрииткой, раненной так тяжело, что она с трудом освещала его лицо. Воплощение мусорного духа было маленьким, не больше ребенка, он гладил стекловолоконные волосы девушки пальцами – соломинками для содовой и нашептывал, что Мать Улиц ее любит. Слышалось шипение и треск, полдюжины крыс разнюхивали путь по мусорной дюне, таща «живой» электрический кабель, вырытый в какой-то части единой энергосистемы. Гаттергласс натянул на пальцы презервативы, словно хирургические перчатки, и приступил к работе. Бет не беспокоила его, пока он не закончил. – Вам идет быть компактным, – заметила она, окидывая взглядом слишком большую голову из сдувшегося футбольного мяча, – жутковатым разлагающимся ребенком. Гаттергласс на нее даже не посмотрел. – В данный момент моему наблюдению вверены пять тысяч шестьдесят три различных организма, – отрывисто констатировал он. – Я их собираю, укрепляю и, в некоторых случаях, провожу операции на открытых сердцах. Откровенно говоря, хотел бы я посмотреть, как бы ты управилась с половиной и при этом вдохнула бы жизнь хоть в один бумажный пакет, не говоря уже о полном аватаре. Маленькая мусорная марионетка порылась вокруг себя, вытянула измятую пачку сигарет и зажгла одну, зажимая швом губ. – Вы курите? – удивилась Бет. – Кому как не мне, иметь грязные привычки? – парировал Гаттергласс. Бет наблюдала, как через ребра пробкового дерева повалил дым. – Это как-то… на вас влияет? – поинтересовалась девушка. – Влияло, – Гаттергласс прикрыл хрупкие глаза. Голос сквозил тоской. – Давным-давно. Когда скорлупки снова открылись, Гаттергласс взглянул на Бет холодно, с оттенком враждебности: – Чего вы хотите, мисс Брэдли? Бет глядела на него через дым: – А как по-вашему? Принц Лондона обходился без матраса. Его спина и плечи были приподняты над землей, щебнем и обломками кирпичей. Пока Бет наблюдала, цвет щебня поблек, и бледная кожа парня немного потемнела, но только совсем чуть-чуть. Она присела и убрала волосы с его лица. Челюсть Фила была сжата, глаза зажмурены. – Он выглядит лучше. – Конечно, лучше, – тон Гаттергласса не терпел возражений. – Ведь его доктор я. Хотя, надо отдать ему должное: этого маленького Бога не так-то просто убить. – Воздух вышел вздохом из головы-мяча: – Однако я понятия не имею, когда он проснется, – признался Гласс. – Между тем, полагаю, это делает нас с тобой командой, – сердито выплюнул он тут же. – Ты нужна мне, чтобы… – Я ухожу, Глас, – поднимаясь, прервала его Бет. Яичные скорлупки моргнули: – Уходишь? Куда? – К Святому Павлу. Я нужна Каре. Гаттергласс погрузился в долгое молчание: – Знаешь что? – наконец сказал он. – Я должен бы позволить тебе. – К удивлению Бет, его голос стал резок от гнева. – Пожелать тебе большой лондонской удачи и позволить кинуться прямо в пасти трубчатых волков. В конце концов, ты этого заслуживаешь. Я познакомил их, ты знала? Филиуса и Электру. Она была смелой, яркой и элегантной; она была его лучшим другом и, как никто другой, делала его счастливым. Глас повернул голову и посмотрел на Бет с явным отвращением: – Никто другой, кроме тебя. Так что во имя любви, которой он тебе докучает, я скажу это один раз. Не уходи. Думаешь, сможешь сделать лучше? Не сможешь. Высь разорвет тебя в клочья. Пройдись по Полям Сноса в поисках счастливого конца, и конец будет единственным, что ты найдешь. Гаттергласс затих, буравя Бет скорлупным взглядом: – Что, все еще уходишь? – спросил он наконец. – А как по-вашему? Таракан у Гаттергласса во рту неодобрительно щелкнул, и что-то ударило Бет по голени. Девушка поглядела вниз. Это был ржавый прут-копье Фила, принесенный волной копошащихся жуков. – Возможно, оно тебе понадобится. Его маленькое лицо выглядело измученным, но странно довольным: – В том маловероятном случае, если ты подберешься достаточно близко, вонзи его Королю Кранов в глотку. Пальцы Бет обхватили копье. Канавки и ямки в металле, казалось, точно соответствовали ее руке. Она почти что чувствовала отпечатки, оставленные на нем руками Фила. – Не так уж много, – заметил Гаттергласс, – но без Великого пожара Матери Улиц приходится импровизировать. Бет медленно выдохнула: – Я убью его, Глас, – поклялась девушка, смакуя каждое слово. – За Фила, Электру, Кару. И за себя. Улыбка шва Гаттергласса сквозила недоверием, но он, медленно распадаясь, кивнул. Глаза-скорлупки смотрели на девушку до последнего. Когда Гаттергласс ушел, Бет наклонилась и поцеловала Фила в лоб. – Ты привел меня домой, – шепнула она ему на ухо. Что-то кольнуло глубоко в груди: не хотелось оставлять его так, но у Фила был Гаттергласс, а у Гаттергласса была его армия. У Кары же, которую Бет любила сильнее и глубже всех остальных, которую она почти что позволила себе позабыть, – у Кары была только она. Фил верил, что она могла стать похожей на него, значит, она у него в долгу и должна сделать больше, чем просто сбежать: – Однажды я спасла твою жизнь, помни, – прошептала она, поворачиваясь, чтобы уйти. – Не позволяй этому стать потраченным впустую усилием. Я тоже попытаюсь. До забора, огораживающего свалку, была всего сотня футов. Когда девушка побежала, асфальт, казалось, подпитывал ее, а мимо проносился Лондон со своими огнями, шумом, величием и зловонием; копье перед ней указывало строго на юг. Вскоре краны начали яриться на горизонте, и девушка повернула на восток. Громада Святого Павла всплыла огромным черным жуком, скорчившимся под лучами восходящего солнца. Поля Сноса становились все ближе. Глава 40 – Никак не могу заставить их сложиться! Парва несчастно смотрела на отца через стол. Она знала, чем все закончится. Она с трудом натянула жмущую – наряд оказался сверхчестолюбиво мал и резал под мышками – зеленую свадебную шарару. Папа не ответил на ее пристальный взгляд, продолжая, сутулясь, хмуриться на бухгалтерскую книгу: – Подойди и помоги мне, Парва. Она покорно поднялась и встала у него за плечом. Позади нее нож скреб по фарфору – мама сваливала еду в мусорное ведро. – Видишь? – проворчал отец. От него пахло орехами и сухим табаком. – Он хочет целое состояние. Парва смотрела на свое собственное изуродованное лицо. Карандаш держал отец, но рисунок был выполнен в характерном стиле Бет. Мистер Хан упал вперед и вздохнул, дыхание всколыхнуло белые волоски на его коричневых руках: – Я не могу себе этого позволить. Не могу. Это меня погубит. Мне придется продать практику. Грохот заставил их обоих поднять глаза. Мама стояла над осколками разбитой тарелки. Ее руки дрожали. – Почему, Парва? Почему ты не следила за собой получше? Я же учила тебя, как, – голос дрожал от слез, и она выглядела ужасно старой. – Боюсь, все гораздо хуже, чем вы думаете, миссис Ха, – произнес знакомый голос. Из гостиной на кухню вошла Бет, прячущая руки в карманах толстовки. – Не возражаете? – она забрала карандаш из податливых пальцев мистера Хана и начала рисовать поверх его рисунка – кончик языка просунулся между зубами, лицо сосредоточилось. Под ее карандашом стали ясны истинные масштабы Парвиных увечий. Бет перевернула карандаш и ластиком на конце стерла ноздрю и половину уха, зато пририсовала рваный шрам в углу рта. Парвино лицо вспыхнуло болью. Приложив руку к щеке, она почувствовала кровь. Провела по лицу пальцами и обнаружила, что там, где сходятся губы, кожа разошлась, как будто рассеченная невидимой проволокой. Когда Бет закончила, Парва упала на пол. Нос и рот ее наполнились острым запахом металла. Бет бросила карандаш на бумагу. – Простите, миссис Ха, – сказала она. – Не думаю, что вы найдете желающих. Ни за какую цену. Она протянула руку к Парве и позвала: – Пойдем, Кара. Кара протянула правую руку с недостающим пальцем, схватила ладонь Бет, измазав ее красным, и вышла из комнаты вслед за лучшей подругой. Просыпалась Кара медленно. Грохот сноса прозвучал отголоском из почти позабытого детства, словно призыв на молитву из мечети: многоэтажки – вместо минаретов, чугунные груши – вместо муэдзинов. Она осторожно открыла глаза – закрытыми их держала только спутанная паутина сна. Во рту пересохло; чувствовался привкус неприязни и старой крови. Девушка вздохнула, расправляя ребра, насколько позволил проволочный корсет. «Убей носителя…» – велел тощий парень, схваченный ею. Кара осознала, что сердится на Бет за то, что та его не послушалась. В минуты краткого, лихорадочного сна, в который ей удавалось провалиться, девушка грезила о Бет: спасительнице и убийце, мучительнице и целительнице. Это была зависимость, живучая, как сорняк. Пора с этим завязывать: бесполезно заклинать или надеяться на помощь Бет. Длинная нить проволоки, размотавшись с ее руки, дотянулась до опоры строительных лесов, оплелась вокруг, натянулась и поставила девушку на ноги. Сконцентрироваться было почти невозможно. То, чего Кара хотела, было скользким, как мокрое мыло. Время хоть как-то текло только тогда, когда она вообще не думала о побеге. Кара ужаснулась, что после охоты поймала себя на вожделении. Ей не хотелось ничего, кроме как оплести проволокой город, найти асфальтокожего парня и убить его. Заставить Короля Кранов ею гордиться. Девушка знала, что эти желания возникли не у нее, они исходили от Проволочной Госпожи, но она чувствовала их, и руки в металлической клетке дрожали от жажды. Желания горели под кожей. Она не хотела у бивать, но одновременно страстно этого желала. Наведенная жажда крови пугала. Однако, в отличие от желания быть спасенной, она не заставляла девушку чувствовать себя жертвой. Кара поднялась в воздух, и над ней огненным шаром взорвалось утреннее солнце, отражаясь от купола Святого Павла. Вокруг лица ослепительно ярко засияла проволочная маска. Под нею работали машины – рыли, выкапывая Высь. «Я – Высь, я – Высь. Я буду. Я буду». Девушка задрожала: это было его желание, самое древнее, первобытное желание в мире. Теперь она поняла его лучше. Он создавал себя, заставлял себя быть. Он прорывался в город, снова и снова на протяжении веков, и все же в некотором смысле не заканчивал рождаться. Нитка колючей проволоки размоталась, и Кара спустилась на щебень. В заборе, опоясывавшем стройку, появилась трещина – вход в лабиринт рухнувших стен, отделяющий Высь от остального Лондона. Проволочная Госпожа направилась в нее. Перед тем, как скользнуть в тень, девушка увидела что-то краем глаза: две массивные пневматические дрели, вырубающие уголок рта из земли. Она видела губы, с трещинами и капиллярами. Создание со ртом такого размера затмило бы собор, возвышающийся над ними. Она хотела испугаться, но не боялась. Часть ее, большая часть, была взволнована. Она не хотела хотеть этого, но Кара хотела увидеть, как Высь встанет. Глава 41 – Проснитесь! Проснитесь! Господи, вы храпите так, будто вам ежа в глотку засунули. Ужасающий звон заполнил череп Петриса – тот, что он не мог отнести на счет выпитой прошлым вечером пинты мусорного джина. Его глаза, задев карающую кожу, открылись, и яркий холодный свет резанул сетчатку. – Проснитесь! Проснитесь! – на девушке, кричащей на него, была толстовка с капюшоном. Причина звона в его голове прояснилась: она, не прекращая, колотила его металлическим прутом. – Отв’ли, – пробрюзжал он, и в горле заклокотала кислая, отдающая алкоголем, желчь. Он со всей силы стукнул перчаткой по пруту, но девушка легко отскочила в сторону. – Кто, во имя сисек моей садистской Богини, ты такая? – проворчал Петрис. Девушка проигнорировала вопрос и приподняла бровь, когда его дыхание ударило ей в лицо. – Это то самое внутреннее, что истинно, да? Что ж, тогда, полагаю, внутри вас пинт десять пойла. Сквозь алкогольный туман в памяти Петриса проступило лицо, но у того лица не было ни сероватой кожи, ни глаз цвета бетона. Пристальный взгляд монаха упал на прут. Его острие сужалось до точки. – Ты куколка Филиуса? – недоверчиво осведомился священник, и девушка зыркнула на него. Кашлянув, Петрис исправился. – Э-э-э, – пробормотал он, – Бет, не так ли? Ты… изменилась. Бет фыркнула: – Вы тоже. В прошлый раз, насколько я помню, у вас были манеры. Петрис презрительно махнул рукой: – Я ж с похмелья, – объяснил он. – Всегда надираюсь, когда молюсь. – Трудно быть религиозным фанатиком? – поддела девушка. Петрис разразился лающим смехом. – Это как спать с чужой женой, – поделился он. – Девять частей вины к одной части экстаза, а по утрам, как ни крути, всегда просыпаешься один. Бет снова фыркнула: – Хреново, да? – предположила она. – Ладно, чтоб у меня еще было время тебе посочувствовать. – Она резко хлопнула в ладоши. – Соберись, камнекожий. Протрезвеешь – поднимай свое войско. У нас там война, ты в курсе? Петрис покачал головой. Даже крошечное движение тревожно закружило мир вокруг него, и у основания черепа неприятно захлопал пульс. Он был не в настроении возиться с идиотами, и это удручало, потому что девочка говорила как один из них. С неимоверным усилием священник поднял свои тяжелые ноги под каменным телом и отправился в тень облетевшего дуба, достаточно большого, чтобы своей тенью укрыть его от этого ублюдочного солнца. И только тогда проскрежетал: – Что, еще раз? – Поднимай. Свое. Войско. – Бет вытянула шею через плечо и посмотрела на юго-запад. Чувствуя неладное, Петрис понял, что ему нет нужды спрашивать, на что она глядит: – Так и думал, что ты скажешь именно это, – он потратил девяносто секунд, осознавая, что этим утром лучше было бы не просыпаться. – Я штурмую крепость, Петрис, – сказала она. – Беру обитель Выси. Мне нужна армия. Парни Иезека сделали все возможное, но не справились. Мне нужно больше солдат. Мне нужны лучшие. «Если я в чем и хорош, кроме пьянства, так это в драке», да? – девушка сморщила нос. – Жаль, я понятия не имела, насколько это было пустым хвастовством. Настало время ответить за базар. Петрис окинул ее угрюмым пристальным взглядом: – Полагаю, ты была здесь, когда Филиус спрашивал то же самое, – ответил он. – И я дам тебе тот же ответ: «Нет». Я не могу сражаться за возвращение Матери Улиц. Бет запрыгнула на надгробный камень Стэнли Филипса. «Конец ошибки». – Тем лучше, – холодно сказала девушка, – потому что она не вернется. Легкая дрожь пробежала по позвоночнику Петриса, и он надолго замолчал. – В самом деле? – наконец проговорил священник с деланной непринужденностью. – Как интересно. Филиус, Гаттергласс и отряд Флотилии утверждают обратное. – Отряд Флотилии мяукает и гадит на все остальное, – возразила Бет – Что до Фила и Гласа, они ошибаются. Еще не знаю, почему, но уверена: Мать Улиц не вернется в Лондон, – не моргая, четко проговорила она. Петрис сглотнул рокочущую смесь надежды и разочарования, поднявшуюся по горлу. – Откуда мне знать, можно ли доверять твоим словам? – Ниоткуда, – прямо ответила она, – так что хватит верить чужим словам. Подумайте сами, – она начала загибать пальцы, – Проволочная Госпожа терзает ее сына. Где она? Нигде. Первая за пятнадцать лет армия, сражаясь за нее, схватывается с псинами на берегу Темзы, и где она? Снова нигде. А потом, конечно, кошки. – Кошки, которых никогда раньше без нее не видели, хочешь сказать? – спросил немного удивленный Петрис. – Вот именно, – Бет наклонилась вперед. – Ни разу, ни в один из дней. Я расспрашивала тут и там. Ни разу за всю историю Мать Улиц и ее свита никогда не были замечены по отдельности. Так что, во имя Христа, что они делают здесь без нее? Петрис не ответил. – Если только… – продолжила Бет и остановилась. Одна обладала одним из тех тревожных, значительных взглядов, что он мог почувствовать спиной. – Если только она не отправилась туда, куда кошки не могут за нею последовать. Петрис прищурился: – Жидковатый аргумент, девчонка. – Жиже каши, что может позволить себе супермодель, я в курсе, – кивнула Бет. – Но я уверена, что это правда. Чувствуется, что правда, разве нет? Петрис вздохнул и закрыл глаза. «Да, чувствуется, что правда», – про себя согласился он, но не оттого ли, что он хочет, чтобы это оказалось правдой? Оттого, что он жаждал простого удовольствия рвать своими рукавицами стальные трубки больше, чем замысловатой, привычной пытки тайной молитвы Богине, которая никогда не отвечала? – Хорошо, – наконец согласился он. – Я спою Песнь Соглашения. Я сообщу то, что ты сказала, Каменному Парламенту. Все, что я могу обещать, так этого голосование, но оно займет время. Бет побледнела при слове «время», и все же кивнула, неохотно соглашаясь. Все шло так, как она и рассчитывала. Девушка встала и повернулась к воротам. – Что? – удивился Петрис. – Ты не подождешь ответа? Девушка покачала головой: – У Выси моя лучшая подруга, – объяснила она. – Ожиданием ей не поможешь. – Я слышал, – трезво кивнул Петрис. Он был угнетен, похмелен и не имел желания что-либо приукрашивать. – Носитель Госпожи. Надеюсь, под «спасением» ты понимаешь «убийство», потому что теперь это лучшее, что ты можешь для нее сделать. В любом случае, смерть для нее неизбежна. Бет взглянула на священника так, что тот испугался. То был фанатичный взгляд, взгляд, не принимающий чего-либо неизбежного, не желающий принимать этого. Взгляд, презирающий его за то, что он был достаточно слаб, чтобы в это поверить. Она подняла копье Филиуса. – Значит, ты идешь одна? – Петрис был потрясен. – Сражаться с… с Богом. Это… – он заколебался, а потом закончил. – Это опрометчиво. Тонкая улыбка коснулась губ Бет, и ее лицо пошло красными пятнами под осенними деревьями. – Перефразируя моего более мудрого друга, – сказала она, – безрассудство – это то, в чем я хороша, – ее улыбка погасла. – Соберите свой приход, – попросила она. – Добейтесь правильного ответа. Как можно быстрее. – И она побежала среди деревьев на гул машин. Глава 42 Бет мчалась по Лондону. Она чувствовала пристальный взгляд горгулий с шиферных крыш Хайгейта, а высокомерные мужчины пялились на нее из окон многоэтажек – отражения людей, которых там не было. Казалось, ее торопил весь город. Мимо погремела Рельсовая химера, таща вагоны с пассажирами в следующий рабочий день. Пассажиры были нелюбопытны; если они и видели Бет через грязные окна поезда, то не показывали этого. Девушка соскочила с рельсов близ Кинге-Кросс, и когда ее высекающие искры ступни ударились о бетон, устремилась мимо китайских забегаловок и постов микротакси на Пентонвилл-роуд, проворно и ловко, словно вода по желобу. Тротуары были забиты пешеходами, кутавшимися в плотные пальто от холода, которого она не чувствовала, трещащими по телефонам, смеющимися, жалующимися на недосып: кровь человечьего города начинала вяло циркулировать, отходя от зябкой ночи. Они тормозили Бет. Девушка свернула в закоулки, проносясь мимо изрисованных мусорных баков, бродяг, ютящихся в спальниках, пьяниц, спящих в лужах мочи у черных ходов стриптиз-клубов. Драм-н-бэйс пульсировал из открытого окна квартиры четырьмя этажами выше – студенты, возможно богатые, учитывая дороговизну района. Она пометила эти улицы несколько лет назад, и сейчас оставляла за собой лишь запах бензина и мокрого цемента. Когда здания стали стариннее и величественнее, а улицы – уже, Бет замедлилась до шага. Краны нависали над нею; безжалостные крючки соединялись со стрелами пуповинами цепей. Уличный знак на стене гласил: «Динс-Корт, Лондонский Сити, EC2Y». Девушка усмехнулась самой себе. Тротуары, из которых ее ноги вытягивали пищу, принадлежали Выси. Она свернула за угол, в пешеходный квартал, где стеклянные башни прокалывали нарушенное великолепие старого Сити. Теперь люди ее видели; состоятельные мужчины и женщины, направлявшиеся в эти здания, останавливались поглазеть на призрак из нефти и грязи, дополненный прутом и маниакальным взглядом. На первых полосах их газет она увидела вариации одного и того же заголовка: «Землетрясение в Лондоне. Мост Челси сильно поврежден». «Люди верят историям, – говорил Глас, – но не фактам». Бет улыбнулась, а может, поморщилась или презрительно усмехнулась – кто знает, как сии нарядные воротилы истолкуют ее взгляд. Она скорее чувствовала родство с обступавшими ее домами, чем с этими людьми. Единственное, что у них было общего, так это плоть. Святой Павел маячил слева от нее, ужасно красивый в лучах ясного зимнего солнца, и девушка устремилась к нему. Бет вздрогнула, проходя через отбрасываемую Собором тень, и выругалась. Она понятия не имела, насколько сильно его испугается. «Так, будь я Королем Кранов, где бы я спряталась?». Девушка глянула вверх. Ближайшие краны проросли за рядом зданий прямо перед нею. Бет неуверенно посмотрела на них и, боясь, что ее заметят, инстинктивно пригнулась, когда один из них зажужжал. Вдохнула сухую цементную пыль, послушала шум и лязг строительных машин и пошла к ним, хотя и обнаружила, с какой неохотой гнутся суставы. Ноги дрожали. «Хорошо, Би, ты боишься – ничего удивительного. Не раздувай из мухи слона. Иди. Решишь, что делать, когда будешь на месте». Девушка собралась с духом и пружинистой походкой зашагала к ступеням. Глава 43 Холодная вода смыкается над головой – я в ловушке. Провода связывают меня, кусают. Я борюсь, но до заветного воздуха по-прежнему несколько дюймов. Чувствую, как слабею, кровь змеится из ран. Священная река сжимает меня, словно кулак. И, пока я лежу там, скованный и истекающей кровью, мои последние мысли устремляются к девушке на берегу, девушке, у которой, как у меня, теперь город в коже. Представляю, что она почувствует, когда за мной явятся черные скользкие фигуры. (Я знаю: явятся – они всегда забирают долги.) Ей придется смотреть, как они ступают в воду и забирают цену, которую я им пообещал. Пытаюсь вообразить, что она простит меня, что поймет, но, по правде, знаю, что этого никогда не случится. «Какой-то никудышный компонент… В жизни им не воспользуюсь». Я не лгал словами, но лгал тоном и поведением, улыбкой – мне пришлось, иначе упрямая девчонка повесила бы все на свою совесть, а я никак не мог позволить ей этого сделать. Умирая, я по-прежнему чувствую, что предал ее. А потом вижу свет, сияющий человеческий силуэт, прыгающий в реку, и мое сердце вжимается в ребра. Паника стискивает горло в пульсирующую точку. Я мотаю головой из стороны в сторону, давясь бесчисленными каплями Темзы, изо всех сил пытаясь прокричать: «НЕТ!» Погрузившись в воду, сияющая девушка начинает гореть. – Лек! – Лек!.. – в моем сне это был крик. Сейчас в ушах отдалось только слабое хрипение. – Лек… Обильный мусор перетекает по моей коже, и я чувствую соки, смачивающие ее, латая. Я омыт старой дождевой водой, липкой кока-колой и обмазан кисло-сладким соусом. Они – такой же город, как бетон и асфальт, эти выброшенные сокровища: питательный бульон для моего почти разрушенного организма. После нескольких попыток я умудряюсь согнуться в пояснице и сесть. Мусорное одеяло скатывается прочь, и солнечный свет прокалывает приятную безопасную тьму. – Тьфу! – я выплевываю несколькочасовую кровь, похлопываю вокруг, ища копье. – Ой-ой, какой непорядок. Ты проснулся. – Глас? – глаза приспосабливаются, и мусорный дух вплывает в фокус передо мной. Я слышу его глубокий грудной голос, но его тело – не то, что я ожидаю увидеть. – Ребенок? Глас, пообещай больше так не делать. – Почему? – он, кажется, обиделся. Взгромоздившись на холм из молочных коробок и старых мониторов, Гаттергласс опирается подбородком на пальцы-соломинки. – Потому что это жутко, вот почему. Ты почти такой же древний, как Отец Темза, а созерцание тебя в виде гниющего плода заставляет меня чувствовать себя старым. Он фыркает: – Говоришь, как твоя подружка. В памяти вспыхивает свет: натрий горит, шипя и тая… – Электра не говорила вслух, – напоминаю я. От смущения жуки выпирают на щеках: – Извиняюсь. Я имел в виду… ты знаешь, кого я имел в виду. Я выскребаю из глаз песок и смотрю через свалку на город. Внушительные линии Лондона проступают в утреннем смоге. – Неважно. Где Бет? Кажется, мне снилось, что она здесь, она… – мне приснилось, что она меня поцеловала, но я не решаюсь это сказать, не сейчас, когда перед глазами светится воспоминание об Электре. Гаттергласс немного сжимается. Жуки бегут из-под его манжет: – Она ушла. – Что? Пошла домой? Его голова – футбольный мяч сдувается немного сильнее. – Она пошла к Святому Павлу, Филиус, – признается он. – Сказала, что попытаться убить Высь. Что-то холодное скользит по моим ребрам. «Попытаться убить Высь». Какое нагромождение слов вместо простого «самоубийства». Я пытаюсь собрать мысли в кучку: – Пропал кто-нибудь еще? – вопрос звучит вполне разумно, хотя сейчас мне больше ни до кого нет дела. «Бет ушла». – Белосветные говорят, что уже несколько часов не видели русского, которого ты нанял. Он вспыхнул к девчонке неожиданной любовью. – Он взял с собою солдат? – Нет, пошел один. Я чувствую вкус яда во рту. – Они двое? Одни?Двое людей – чертовы Темза, Христос и Город, Глас! – ору я на него. – Двое тех, кто не вырос на легендах, кто понятия не имеет, против чего выступает. Там Проволочная Госпожа, Глас! Ты можешь вообразить двух менее подходящих людей, чтобы сразиться с Проволочной Госпожой? Я должен пойти за нею… Я осматриваюсь, изучая землю. Желудок тошнотворно сжимается. – Глас, где мое копье? – Она взяла его, чтобы… – внезапно перебивает Глас. Я смотрю прямо в его глаза-скорлупки. – Вонзить ему в горло, верно? – заканчиваю я за него ровным голосом. – Прямо как ты меня учил. Интересно, с чего вдруг это пришло ей в голову? – я впиваюсь в него взглядом. Он рассказал Бет, как убить Высь, и вел себя так, словно она действительно на это способна. Благодаря ему она уверовала, что справится. Я начинаю карабкаться через кучи мусора, и боль разрывает суставы, выявляя травмы: запутанную топографию ожогов, ушибов и едва затянувшихся порезов. Яичные скорлупки Гаттергласса следят за мной. – Раз ты заговорил об этом, – произносит он, – да, я могу вообразить кого-то менее подходящего. Как насчет жертвы химических ожогов и утопления, наполовину освежеванной колючей проволокой? Я не обращаю на него внимания, упорно взбираясь на мусорную гору. – Филиус, ты не можешь, – теперь его голос звучит серьезно. – Девчонка уже не жилец, как и этот русский. Это война. Люди умирают. Им уже не поможешь. Они ведь не значат больше, чем жизни, которые ты все еще можешь спасти? Оставшийся город, – умоляет он, – твое королевство. Вот, что сейчас важно. Я не отвечаю. – Ты несешь ответственность, – наседает Глас. – Ты нужен армии. Ты – сын Богини. Ты должен быть сильным ради нас всех. Наконец я поворачиваюсь к нему, балансируя на вершине разбитого телевизора. Я чувствую себя разъяренным слабым, опьяневшим от шока. – Да? Помнится, ты сказал ей: я паду духом, если она умрет. Когда пытался избавиться от нее. «Плач, стенания, побивание кулаками» – помнишь? Я помню. Он неохотно кивает, его обиженные скорлупки следят за мной, и внутренним взором я вижу за ними желтые глаза Электры. Они оба обвиняют меня в том, как сильно я привязался к человеческой девушке. – Ты прав, Глас. Если она умрет, я паду духом. – Я, спотыкаясь, полубегу, а крошка Глас семенит рядом, переносимый постоянно обновляемой конвейерной лентой из насекомых. Мучительное покалывание просыпающихся мышц прокатывается по телу. – Филиус… – его голос взлетает до предела; младенческое лицо вытягивается от отчаянья. – Извини, Глас. Я не горжусь этим, но она действительно значит для меня гораздо больше. – Не знаю, слышит ли он меня… Ветер завывает в ушах, когда я припускаю со всех ног. Глава 44 Строительный забор тянулся вдоль узкого переулка Ладгейт-Хилла. За ним громоздились безликие снесенные здания, лишенные дверей и подоконников, бесформенные куски бетона вываливались за край забора и скатывались по естественному пандусу переулка. Обливаясь потом, несмотря на холод, Бет поставила ногу на фундамент… …и заколебалась. Наверху поблескивал клубок старых лесов. И Бет остановилась. Девушка уставилась на леса, видя внутренним взором, как они перестраиваются в рычащего, лязгающего волка. Если бы рядом был Фил, он бы вынудил ее это сделать – или вынуждать пришлось бы его, и Бет стала бы храброй, чтобы его поддержать. Но Фила не было рядом. Она была одна. Девушка беспокойно переступила с ноги на ногу. «Возможно, есть другой путь, – подумала она. – Может быть, не вся стройплощадка огорожена, может, я смогу прокрасться…» Взявшаяся откуда ни возьмись мысль ударила ее, словно стальная стена. Мысль настолько странная, что заставила девушку ахнуть. «Можно просто уйти». Бет была потрясена. Она не смела поверить, что думала об этом даже секунду. Но подкинувший идею внутренний голос продолжал. «В конце концов, – шептал он, гнусно, но все-таки убедительно, – ты уже и так многим рискнула». Это было нечестно; она искушала судьбу, подойдя к самому краю пропасти, найдя дом, который искала. И теперь поставить все это на карту? Девушка вспомнила слова Гаттергласса: «Высь разорвет тебя на куски». Смерть. Осознание пришло с холодной ясностью. Это был страх, с которым она боролась с тех пор, как покинула свалку: она боялась умереть. Раньше она никогда этого не боялась, но прежде и смерть никогда не чувствовалась такой близкой и неизбежной, как сейчас. Девушка заозиралась, оглядывая улицы, ставшие ее домом. Теперь, когда у нее было, что терять, смерть страшила. Бет отвернулась от королевства Выси и сделала пробный шаг, затем – другой. Покидая переулок, девушка почувствовала разлившееся по телу необычайное облегчение. Позволить страху победить было как намочить штаны: чувствуешь стыд и легкий ужас, но так же и теплое, беспомощное облегчение. Прут-копье лязгал по мостовой возле ее ног. – Сделай больше. Сделай больше, чем просто убежать. – «Боже всемогущий, какой надменной, высокомерной задницей я, должно быть, казалась». Дойдя до конца переулка, она погрузилась в какофонию шума и света шоссе. Бет посмотрела налево и направо, вглядываясь в поток утренних пешеходов, готовая броситься обратно. Личинка сожаления неловко заворочалась где-то внутри. «Какое решение сейчас ни приму, пронесу его через всю свою жизнь». Она понимала, что это правда. Девушка оторвала ногу от асфальта и приняла решение. «С другой стороны, это скорее всего займет не больше двадцати минут, так что стакан наполовину полон и все такое…» Бет повернулась на пятках и побежала обратно в переулок. «Ты – идиотка, Би, знаешь об этом? – говорила она себе на бегу. – Тебе всегда было, что терять, – кого, – и ты почти отказалась от нее. Она ждет тебя за этим долбаным забором». Девушка набрала скорость и вскинула копье, не сбавляя шага. «А теперь кого терять у тебя прибавилось. И это единственный способ его защитить». Она помнила, как прыгнула в бассейн Химического Синода, страх, который испытала в тот момент, и искру любви к парню, стоящему перед ней. Она помнила, как собралась с духом, до дрожи напрягая каждый мускул тела, – все для того, чтобы сделать его… Она подняла железный прут-копье над головой. Бетонный скат вздыбился перед нею. Леса замерцали. «Бет, – сказал он, – я горжусь…» Из щели среди разбитых кирпичей мелькнула рука и поймала ее за лодыжку. Глава 45 Ужасающе долгое мгновение Бет летела в невесомости, отдающейся тошнотой в животе. Потом тяжело ударилась о бетон, прокатившись фута три по скату. – Черт! – нос и губы опухли и саднили. Она перевернулась и присела на корточки, с копьем наизготовку, готовая к драке. – Извиняй! Извиняй! – раздался знакомый голос. – Но царица собиралась себя убить. Учинить первое, че придумать. – С пыльного брезента посыпались куски кирпича и бетона, открывая фигуру в потертой шинели, которая, кряхтя, заставила себя сесть, вытирая с лица серую камуфляжную раскраску. Человек вытащил из кармана свою шапочку, натянул на клочковатые волосы и глянул на Бет с обнадеживающей усмешкой. – Извиняй! – бодро сказал он снова. – Виктор? – это был слишком большой сюрприз. Последняя капля хладнокровия Бет вдребезги разбилась об пол. – Че? – Где…? Как…? Как, черт возьми, вы меня обогнали? – А че? Помню, в Волгограде было… – Не говорите, что входили в Сибирскую олимпийскую команду бегунов, не поверю. Я знаю, что вы не можете бегать с доступной мне скоростью, так как? Виктор выглядел смущенным: – Я приехать – ну, ты знаешь, – на подземном поезде. – На метро? – почему-то Бет это глубоко шокировало. – Да, а че не? Старею. Только потому, что царица ходить пешком… – На что? У вас же нет денег. – Контролер, он с Родины. Спросить билет, а я угостить его старым добрым московским приветствием, – просиял бродяга. Бет уставилась на него, скептически сложив руки на груди. – Старое доброе московское приветствие? А это приветствие включает захват кисти, удар в пах, удушение и другие штучки, которым вы выучились в советской тайной полиции? – Старое доброе московское приветствие, – повторил Виктор. Его улыбающееся лицо светилось искренностью. – Мы очень хорошо друг друга понять. Бет таращилась на него с усиливающимися яростью и испугом. Девушка твердо покачала головой: – Ни в коем случае. Ни в коем случае. Скорее в Темзе потечет павианий пот, чем я это допущу. Поворачивайте, Виктор, и двигайте отсюда. Это – не ваша война. Интересно, каждый раз, прося ее уйти, Фил чувствовал себя так же? Такую же головокружительную привязанность, благодарность и ужасное осознание, что, если человек, о котором ты заботишься, пострадает, это будет твоя вина? – Я не должна поступать так же, – пробормотала она. – Я не могу. Уходите, Виктор. Дружелюбная усмешка затерялась в бороде Виктора, и Бет в шоке отпрыгнула, когда он плюнул ей под ноги. – Не моя война? – огрызнулся он. – Кто ты такая, чтобы говорить, что это не моя война? Кабул был моей войной, Ташкент был, и Осетия. Ты говорить о долге? Я – должен! – он ударил кулаком в грудь. – Я потерявши ребят, светящихся ребят, разбитых вдребезги чудовищем, на которого ты охотишься. Я должен им всем. – Виктор смотрел на Бет, его глаза наполнились разбереженным разочарованием. – И ты тоже, помнишь? Я говорить: «Прослежу, чтобы тебя не убить слишком мучительно». Не была ложь. Я никогда лгу. Бет тяжело выдохнула: – Вы не понимаете. Люди, идущие за мной, они страдают – очень сильно. Они умирают. Виктор торжественно кивнул: – Я как бы в курсе, че. Они мрут, потому что ты – никудышный генерал, – он проигнорировал взгляд, которым девушка его одарила, и продолжил. – Ничего стыдного. Я тоже так себе генерал, но даже я могу тебе сказать: очертя голову бросаться на превосходящего противника – тупее, чем тыкать гадюку собственным носом, – он многозначительно поглядел на скат, по которому Бет собиралась бежать. – Лобовой штурм – поганая стратегия. Мы попробовать в Афганистане, только у моджахедов оказались мины. – Он показал взрыв руками. – Руки, ноги, головы, коленные чашечки, кровищи, как шлюх вокруг сутенера. Он похлопал Бет по плечам, извергнув облачко пыли из своего пальто. Его гнев испарился. Теперь в голосе Виктора слышались отеческие нотки: – Если, с другой стороны, мы устроим разведку, как славный маленький Спецназ, подоспеем раньше и замаскируемся, тогда из этого еще мочь получиться че-то интересное. Он присел на корточки в паре футов от забора и вцепился в бетонную плиту. Изрыгая искаженные акцентом ругательства, он сдвинул ее в сторону, обнажив неровную, ведущую в темноту дыру в земле: – Интересное, вроде личной потайной двери, через которую проволочная змеюка тягать тела. – Виктор сел и свесил ноги в дыру, болтая ими, словно маленький мальчик. Уголки его внушительных усов дернулись вверх, когда он с нежностью посмотрел на Бет. – Ты для меня как внучка, так что раскрою тебе секрет, – сказал он. – Я бояться темноты – че ты «хи-хи»? Темноты и замкнутых пространств, еще когда маленьким мальчиком был. Тогда я думать, в маленьких местах сидят домовые, замышлямши проглотить мое маленькое тельце. Его улыбка стала шире: – А че? Может, до сих пор замышлять, – он слегка оттолкнулся и пропал, провалившись ниже уровня улиц. Бет провела языком по зубам: – И с чего только эти чертовы русские думают, будто их сказки способны подбодрить? – пробормотала она, хватая копье и погружаясь во тьму. Глава 46 – Подыми курево, Тимон. Тимон вздохнул. Настала очередь Эла разбираться с сигаретами, но бронзовый бандит был слишком занят – возился со своей настолько пустячной раной на руке, – «Черт, кажись, это инфекция. Черт, кажись, сухожилие порвалось. Черт, кажись, там остались клыки», – что ее и обсуждать-то не стоило. Кроме как курить, на этой сливной улице больше нечего было делать. Гаттергласс отправил их сюда, на Бетнал-Грин, «подлечиться», что просто-напросто означало: их матрасы на свалке понадобились еще более тяжелораненым. Никому из них не было до этого дела, но бездействовать оказалось неловко. Они хотели назад, на поле боя. Тимон посмотрел вверх и вниз по узкому переулку – удостовериться, что никто не идет, потом застонал и скособочился, обсыпаясь известковым порошком, наклоняясь поднять наполовину выкуренные сигареты, брошенный парочкой проходивших мимо ребят. Он оторвал от выброшенной газеты пару квадратиков и высыпал на них остатки табака из окурков, затем туго скрутил бумажки: никотиновая некромантия в действии. Эл чиркнул бронзовой рукой по лбу Тимона, полетели искры. Возрожденные к жизни сигареты вспыхнули и затлели. – Будем, блин, здоровы. Пока они курили, Эл рассматривал волчьи головы, нарисованные Дочерью Улиц на предплечье друга. – Нужно добыть тебе еще, – через некоторое время заметил он. Наклоняясь за окурком, Тимон отвернулся от устья переулка, поэтому потный мужчина, засунувший лицо прямо в известняковую маску, застал его врасплох. – Я знаю, что ты там! – заорал мужчина. – Где моя дочь? Тимон глянул на Эла; мелькнула бронзовая вспышка, и толстяк отлетел к стене. Воздух вырвался из его легких, когда он рухнул на землю. – Какие-то проблемы, мужик? – возмутился Эл. – Ищешь парочку статуй для битья? Прежде, чем дар речи вернулся к нему, человек несколько раз каркнул, но, заговорив, испуганным не казался. – Эти рисунки на твоем плече, – их ведь сделала девочка, правда? Мне нужно, чтобы вы отвели меня к ней, – щеки его ввалились, под дико поблескивающими глазами висели серые мешки. – Пожалуйста. Она – моя дочь. Создавалось впечатление, что кто-то собрал и сгрузил на стоянке в Далстоне обитателей нескольких парков скульптур. Воздух полнился выговорами разных концов Лондона – Тротуарные Монахи успокаивали нервы болтовней. Тимон и Эл нависали над Полом. Чтобы он мог угнаться за ними, они покрывали всего несколько ярдов за раз, передвигаясь в стиле объемного мультика: то-тут-то-вдруг-там; развлекаясь, камнекожие принимали победные позы, дожидаясь, пока смертный нагонит. Они держали путь через скопление городских улиц, реагируя на слух, забирая на восток, словно электроны, огибающие магнит. Горгульи нашептали, что Дочь Улиц покинула помоечную больницу Гаттергласса. Камнекожие собирались кучей, водосточные трубы забулькали, сразу все, и кто-то сказал, что это самый верный знак того, что Мать Улиц возвращается. Но из-под люков и из-за углов раздавалось и другое бормотание: будто почетный караул Уличной Леди отрекся от своей отсутствующей госпожи и сплотился во имя своих собственных целей. – Упертой маленькой оборванки здесь нет, – сказал монах в каменном капюшоне, когда они подвели к нему Пола. Его руки метались между тазиком с темно-красной глиной и глубокими трещинами в каменной броне, заделывая их. Бронзовая статуя дворянина семнадцатого века, дополненная париком и дублетом, закаляла керамику паяльной лампой. – Она упросила меня спеть Песню Соглашения и свалила к собору Святого Павла, одна. Полагаю, ваша дочь уже мертва. Пол ответил монаху решительным взглядом. Он отказывался верить в подобное. Теперь это стало догматом его веры: его дочь по-прежнему жива – его доктриной спасения. Должен был найтись какой-то способ загладить свою вину. Возможно, разглядев это в глазах мужчины, Тротуарный Монах мягко фыркнул через каменные ноздри: – Мне жаль, старик, правда. Я знаю, куда она пошла, и мы тоже туда собираемся, но это массированное наступление, а не спасательная миссия. Он немного помолчал, а потом добавил: – Если это как-то поможет, это то, чего она хотела. – На мгновение его очертания расплылись, и вот он уже стоит лицом в другую сторону, занявшись чем-то другим. – Тогда я хочу сражаться, – заявил Пол в испещренную слюдой спину монаха. Тот разразился пораженным смехом: – С кем? Тебя забьют, как десятинедельного теленка. – Вам что за дело? – упрямо спросил Пол. – Хо-хо. Теперь слышится фамильное сходство. – Секунду гравиевый голос Петриса звучал удивленно, потом – шутливо. – Кто я такой, чтобы стоять между человеком и самоубийством? – пробормотал он, становясь смертельно серьезным. – Авдий! – позвал он. Пол вздрогнул, когда бронзовый дворянин шлепнул горку красной глины ему на шею. – Ни один мой солдат не пойдет в бой без униформы, – пояснил монах. – Мы выступаем через полчаса. Поторапливайся. – Он замолчал, обмозговывая пришедшую в голову мысль. – Один вопрос, мистер Скоро-умру. – Пол не мог не услышать зависти в голосе монаха. – Почему ты так хочешь сражаться? Пол дотянулся до таза с глиной и размазал пригоршню прохладной тяжелой грязи по щекам. «Когда она запечется, – подумал он, – то сохранит мое лицо навсегда». Мужчина пытался не показывать переполняющий его страх: – Потому что это война Бет, и это то, что отцы должны делать для своих дочерей, – сказал он. Глава 47 «Темень кромешная – нечего видеть, в воздухе пыль – нечем дышать. Только терпенье теперь нам осталось, чтобы, как ржавчина, сталь разъедать. Хм, надо запомнить. Каре может понравиться». Камни царапали кожу Бет, пока она ползла по туннелю. В кромешной тьме она постоянно натыкалась на стены, хотя прощупывала путь пальцами. Девушка настояла на том, чтобы вести. Виктор разворчался, но, в конце концов, уступил, пробормотав: «Дамы вперед». В некоторых местах стены давили сильнее, чем стенки гроба, стискивая ее, словно родовые пути, и Бет проталкивала руки перед собой, складывая локти клином и ввинчиваясь вперед. Копье прижималось к спине, металл так холодил шею, что она почти пошла волдырями. Бет ненавидела замкнутые пространства, но еще сильнее ее беспокоила полнейшая безжизненность этого места: никакой энергии, никакой жизни, протекающей там, где ее голая кожа касалась каменной кладки. Этот район был разрушен, его жизненные силы вытекли. Холодные пальцы паники обвивали горло Бет, и она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. После столь долгого погружения в живой город, оказавшись в ловушке, она задыхалась. Местами стены туннеля казались гладкими как стекло или – в голову неожиданно пришла идея – как обожженная кожа. «За неимением Великого пожара, – сказал Гаттергласс, – нам приходится импровизировать». Она касалась ран Выси, полученных во время первого великого жертвоприношения, разорванного и погребенного под последующими воплощениями. Эти шрамы были древнее скал. Бет содрогнулась от чувства близости врага. Во тьме все делалось ближе, громче и резче. Над головой гремели моторы, и Бет подскакивала, когда с потолка сыпался гравий, заклиная себя сохранять спокойствие. Однако, судя по непрекращающемуся потоку витиеватых непристойностей, плывущих по туннелю позади нее, Бет справлялась лучше Виктора. – Клянусь задержкой месячных Девы Марии, – бормотал он, – с тех пор, как я последний раз почивамши под крышей, прошло уже семь годков. Какого лешего я здесь делать? – на мгновение он затих, а потом продолжил: Царица не судить меня слишком строго, не? Не обычно, что я такой трус. Бет протянулась назад и обветренная, грубая рука сжала ее руку: – Я знаю, Виктор. Я знаю. Если вас это утешит, у меня есть подруга, которая тоже боится замкнутых пространств. – Бет с трудом сглотнула и посмотрела вперед, в темноту. – А она на редкость храбра. Минута шла за минутой. Единственным способом, которым Бет отмеряла время, было собственное сердцебиение, но оно слишком ускорилось, чтобы ему доверять. Девушка чувствовала непреодолимое желание говорить, болтать. «Что, если мы заблудимся? Что, если пропустим поворот в темноте? Что, если попадем в ловушку?» Решив промолчать, Бет так сильно прикусила губу, что почувствовала вкус бензина и крови. Если она позволит своему страху подать голос, Виктору станет только хуже… …но, в очередной раз потянувшись вперед, она не смогла сдержать крика. – Царица? – неуверенно окликнул Виктор. – Все окей, – прошептала Бет. Девушка почувствовала что-то в щебне, теплое и гудящее, словно пульс. Что-то живое. Теперь, ползя вперед, она ощущала поцелуи живого бетона на руках, шее и животе, снова заряжающие ее кожу городом. Она рассмеялась, вызывающе громко в темноте: пульс, пробивающийся сквозь землю, был слабым, но казался ей свежим воздухом после утопления. Бет склонила голову к земле и замерла от услышанного. Плач? Очень слабый – вибрация, проходящая сквозь камень глубоко из-под земли. Девушка напряглась, чтобы лучше расслышать. Раздался снова: тихий плач, словно от боли, той, что испытываешь уже очень давно, но все никак не можешь к ней привыкнуть. Был и другой звук – скрип камня от неимоверной нагрузки. Звуки были синхронизированы, каждый скрип камня влек за собой вздох и всхлип, как будто чье-то тяжелое дыхание вздымало камни. «Женщины в стенах. Каменники». На ум пришло непрошенное видение исковерканных человеческих тел на вулвичских Полях Сноса, и желудок скрутило. Внезапно девушка поняла, откуда исходила обнаруженная ею жизнь. Бет царапнула пальцами невидимую землю, ища шов, погружая ногти в трещины, пока, наконец, не обнаружила, что искала. Она напряглась и бетонная плита сотрясла туннель, когда девушка отбросила ее в сторону. – Царица! Стоять! – закричал Виктор. Бет не обратила на него внимания. Там, внизу, был кто-то живой. Она раскапывала образовавшуюся дыру, пока ее не окутал запах застарелой мочи, пота и неразбавленного спирта, и не схватили плотные, мускулистые руки. – Царица, стоять, – прошептал Виктор прямо ей в ухо. Девушка напряглась, но он не ослабил захват. – Там, внизу, кто-то живой! – она сгруппировалась, готовясь рывком освободиться, даже если это означало сломать ему руки. – Не, не живой, – прошипел Виктор, – а живые. Бет обмякла, совсем выбившись из сил. Почувствовала мягкое прикосновение к голове и позволила Виктору привалить себя к стене. – Слухай, – сказал он. – Я чую, как они сзади. Секунду Бет не слышала ничего, кроме ударов собственного пульса, потом через камень полились голоса: женские и мужские; по-старчески шамкающие и пронзительно щебечущие. Они эхом отскакивали туда-сюда, время от времени бросая друг другу скорбным тоном несколько искаженных слов. Но большинство просто кричало – слабо, но безутешно. – Где ни копнуть, – объяснил Виктор, – только глубже похоронить остальных. Лишь несколько секунд спустя Бет поняла, что он пытался ей втолковать. До этого она видела только мертвых, сейчас же слышала раненых, раздавленных тяжестью двора Короля Кранов. – Пойдем, царица. Найдем твою товарку. Больше мы ничего не мочь помочь. Но как только Бет отняла ухо от стены, голоса изменились. Крик оборвался, замененный шепотом: всего одно слово. Злобным бормотанием оно переходило от голоса к голосу: Госпожа… Госпожа Госпожа Госпожа Госпожа Госпожа… ГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожа… А потом, как один, голоса стихли. Глава 48 – Виктор, – простонала Бет, когда туннель наводнил новый звук: шипящий скрежет стальных витков по камню. – Она идет. Бет представила колючки Проволочной Госпожи, цепляющиеся за стены туннеля, волоча за собой человеческий сверток. Звук эхом отскакивал от каменных стен; Бет не могла бы сказать, с какой стороны он подступает. Она сжала копье во тьме, представляя израненное лицо Кары. Быстрое, как змея, что-то хлестнуло воздух у ее щеки. Коротко вздохнув, Виктор закричал. Бет крутанулась, и железное острие копья уперлось в потолок туннеля. Металл, чиркнув по камню, высек сноп ярко-голубых искр. В их свете она на мгновение увидела Виктора в четырех футах позади. Тонкий моток проволоки плотно обмотался вокруг его шеи. Колючки впились в плоть. Глаза вылезли из орбит, из прикушенного языка текла кровь. Снова стало темно, и Бет отбросило к стене, когда тело Виктора проволоклось мимо нее дальше по туннелю. – Виктор! – завопила она. Девушка поднялась на колени, все еще ошеломленная, крепко сжимая копье в правой руке. Госпожа скрежетала по туннелю, и Бет последовала за ней, ползя на локтях, костяшках пальцев и коленях, пока туннель не стал достаточно широким, чтобы девушка могла снова встать на ноги. Сведенные судорогой мышцы отказывались повиноваться, но, кое-как волоча ноги, Бет побежала. Теперь она увидела следующий поворот. Лязг и скрежет машин Выси становился все громче. Свернув за угол, девушка покрепче перехватила копье и встала как вкопанная. Впереди, в дальнем конце туннеля, она разглядела камеру. Поддерживая друг друга, четыре стены сложились внутрь, образуя пирамиду. В центре стояла Кара, опутанная мешаниной световых вспышек. Вокруг нее кружились пылинки, проволочная кожа мерцала. – Шевелись, – пробормотала самой себе Бет, заклиная мышцы. – Шевелись. – И бросилась вперед. Кара смотрела на нее сквозь проволоку, широко распахнутыми от страха глазами. Ее губы были плотно сшиты колючками. Оказавшись в нескольких дюймах от начала туннеля, Бет поняла, почему Кара смотрела так испуганно. Тонкая, почти невидимая нить проволоки натянулась от стены к стене на высоте шеи, готовая впиться Бет в горло. Дико размахивая руками, девушка отчаянно попыталась остановиться, но заскользила по гравию, не в силах затормозить. Она сглотнула, когда колючки защекотали ее шею. Бледные пальцы схватили и отдернули проволоку за миг до того, как Бет ввалилась в камеру. Девушка крутанулась и – с копьем наизготовку – быстро вскочила на ноги, ища глазами цель, но не спеша метать оружие. Виктор качнулся вперед, но тут же отпрянул. На его шее четко выделялись сухожилия. Одна рука стискивала проволоку, которую он оторвал от двери, другая сжимала горло с глубоко вгрызшимися витками Госпожи. На коже мерцали бусинки крови. Русский был бледен, словно мертвец, но широко улыбался. – Не боись, царица, – дыхание сменилось хрипами, на шее вздулись мышцы, и он, удерживая проволоку, откинулся назад. На лице, как трещины на стекле, проступили вены. – В Москве семикратный чемпион по перетягиванию каната… Проволока вокруг его горла натянулась до предела. Раздался треск. Проволочная Госпожа изогнула витки и с ужасающей силой швырнула мужчину об стену. Виктор рухнул на землю, его голова превратилась в мешанину костей и окровавленных спутанных волос. Бет испустила полный горя и ярости рык. Глядя на Кару и видя только чудовище, она покрепче перехватила копье и нанесла удар. Ценой гнева явился промах: Госпожа с легкостью увернулась от неуклюжего выпада Бет. Взметнулись острые, словно иголки, колючки, и обжигающая боль пронзила щеку Бет. Девушка быстро обернулась, высоко подняв копье, но Кара в тисках Госпожи двигалась с демонической скоростью. Удар пришелся Бет в почку. Обвитый колючками кулак Кары ужалил, прорвав ткань и прикрытую ею плоть. Крик Бет заполнил камеру, и она рефлекторно взмахнула копьем, скрипнувшим, когда острие вонзилось Каре в ребра. Не в силах вскрикнуть, Кара в полной тишине упала на одно колено. Кровь медленно сочилась из бока Бет. Слабея от боли, она подняла копье над головой, готовая пронзить грудь своей лучшей подруги. Проволока быстро размоталась с плеч Кары, ловя и стягивая руки Бет, чтобы та не смогла опустить оружие. В ней вскипела паника, но вместе с паникой вспыхнула и искра облегчения. Кара поднялась на ноги, осторожно следя за Бет. Проволочные завитки покачивались в воздухе, будто водоросли на волнах, опутывая ее. Время замедлилось. Проволочные усики с любопытством, почти нежно, провели по лицу Бет, словно изучая его. Тронули острие копья и, завихряясь, отпрянули. «Копье, – подумала Бет. – Проволока боится копья». Напрягая всю нечеловеческую силу, таящуюся в мышцах, Бет высвободила копье и, отшвырнув его, сама бросилась к стене, как могла растягивая проволоку, выбирая слабину мотка. Голова Кары пугающе быстро повернулась за ней. Плечо Бет больно врезалось в камень, но она туго натянула проволоку, и долгую секунду спустя падающее копье полоснуло по ней. Госпожа выпустила губы Кары, и та закричала. Путы соскользнули с плеч Бет, и той удалось схватить копье, но, невзирая на крик Кары, Госпожа направила ее кулак Бет в лицо. Бет отшатнулась, выплевывая выбитые зубы через горячие, распухшие губы. Проволочная Госпожа, сыпля ударами, ринулась в нападение, пропуская невероятную силу через израненное тело Кары. Бет отступала, прикрываясь, где получалось, копьем, пропуская удары в лоб, глаза, лицо. Колючка вырвала кусок уха, и Бет почувствовала, как тот провалился за воротник. Вдруг правая нога подогнулась, и девушка упала на спину. Копье со звоном отлетело в сторону. Остекленевшие глаза Виктора уставились на нее – она зацепилась пяткой за его пах. Проволочная Госпожа вздымалась над ней, вцепившись в Кару. Бет попыталась нащупать копье, но оно оказалось в трех-четырех дюймах от ее руки: слишком, слишком далеко. Девушка почувствовала, как мужество покидает ее. Кара подняла ногу, готовая опустить ее Бет на лицо. Бет зажмурилась. – Кара, это не ты, – самой себе прошептала она. Сердце ударило, потом снова и снова. Бет открыла глаза, схватила копье и вскочила на ноги. Кара и Проволочная Госпожа замерли в нескольких футах от нее. Левая нога Кары все еще была в воздухе, но не шевелилась. Бесконечное мгновение Бет силилась понять, почему еще жива. Кара вцепилась в стену. Ее пальцы нашли щели между камнями, костяшки побелели от натуги. Правая нога Кары зарылась глубоко в землю. Через порванную футболку Бет видела напряженные мышцы и проступающие синие вены, резко контрастирующие с обвившейся вокруг нее проволокой. Колючки подгоняли пленницу, с остервенением дергая ее взад и вперед, пропарывая новые рваные раны. Кровь капала с Кары, словно пот, но она не двинулась с места. Глаза ее были закрыты, губы шевелились, словно девушка молилась. Она не слушалась. Она отказывалась подчиняться. Внезапно Карины глаза широко распахнулись. Она посмотрела на острие копья, а потом глянула вниз, на грудь. Вздрогнув от ужаса, Бет поняла. Кара давала подруге разрешение ее убить. Бет отвела копье назад. Кара закрыла глаза. Ее грудь вздымалась. Бет напрягла плечо, мысленно шепча: «Кара, прос…» И тут с силой удара ее озарила мысль, и она в последний миг отклонила летящее оружие, скользнув копьем по Кариному животу, между проволокой и блестящей от пота кожей, и тут же дернула копье вбок. Проволока закричала, и Кара тоже. Усик распался надвое. Снова и снова, быстрее и быстрее, Бет орудовала копьем, смахивая застилающие глаза слезы, прицеливаясь так, чтобы кромсать проволоку, но не кожу. Проволочная Госпожа шипела и извивалась, но по-прежнему не могла – как бы ни хотела – оставить носителя. С лицом, искаженным болью от новых порезов, Кара пригвождала ее к стене. Последний завиток тянулся от Кариного пупка – проволочная пуповина. Бет перерезала его, и Кара осела на пол. Они долго сидели вместе на полу камеры, привалившись друг к другу и просто дыша. Вокруг них в пыли, словно слепые черви, подергивались обрезки колючей проволоки. Наконец Бет заговорила: – Кара, Кара… прости меня. Я не хотела этого… Не хотела, чтобы ты пошла за… – она осеклась, потому что это было ложью. Она хотела, чтобы Кара пошла за ней. «Следуй за изломанной гармонией», – вот, что она написала. Кара засмеялась или, скорее, заклокотала. – Я это и делаю, Би, – горько прошептала она. – Иду за тобой. Бет попыталась обнять Кару, но та, шипя от боли, отпрянула, когда руки подруги сомкнулись вокруг нее. Бет села и внимательно осмотрела порезы лучшей подруги. Ее собственные раны уже срослись, затянутые странной смесью масла и цемента, которую Химический Синод добавил ей в кровь, но Кара… Каре повезло гораздо меньше. Ее худое тело и узкое лицо были покрыты длинными ранами, неглубокими, но жестокими, алеющими свежей и запекшейся кровью. Левая ноздря, мочка и нижняя губа были оторваны; кожа там, где они должны были бы кончаться, висела рваными лоскутами. – Мы должны вытащить тебя отсюда, – пробормотала Бет. – Доставить в больницу. Попробуешь встать? Я могу понести тебя… вот дерьмо, подруга, тебя так отделали. – А я так заботилась о своей внешности. – Кара выкашлянула смешок. – Знаешь что, Би – обмотаем тебя колючей проволокой, проткнем прутом и, вот увидишь, ты победишь в конкурсе красоты. – Она попыталась улыбнуться оставшейся губой. Потом сглотнула, и полуулыбка исчезла. – Послушай, Би, ты должна остановить Высь, – глаза ее расширились, но Бет не могла понять, от благоговения или от ужаса. – Проволочная Госпожа… ее колючки были в моей голове; я знаю ее мысли. Мы поклонялись Выси, как Богу. Мы поклонялись. Голос Кары был неразборчивым из-за увечий: – Высь разрывает город, отстраивая себя в его коже, – просипела она. – Он убивает его. Он не знает об этом, но убивает все вокруг. – Знаю, – кивнула Бет. – Мне все равно… это не имеет значения. Ничто из этого. Я должна тебя вытащить. Зубы Кары снова обнажились в рваной полуулыбке. – Мило, конечно, но это ерунда. Бет раздраженно зашипела: – Отлично, пусть так. Я, блин, понесу тебя. Нежно, как только могла, Бет подсунула руки под израненную кожу Кары и подняла ее. – Ой! Ой! Би! – прошептала она. – Если бы я собиралась истечь кровью, то сделала бы это несколько дней назад. Я пакистанка, помнишь? В родстве с четырьмя сотнями врачей. Я знаю, о чем говорю. Ты можешь просто пойти? Бет упрямо покачала головой и собралась с силами, чтобы снова поднять подругу. – Ты хотя бы представляешь, как отсюда выбраться? – поинтересовалась Кара. – Мы в лабиринте, знаешь ли. Бет замерла, когда Кара слабо указала на один из проходов. – Тебе повезло. Ты близко. Высь в восьмидесяти ярдах. По прямой. Не пропустишь. – А выход на улицу? – спросила Бет. Она уже знала, что будет дальше. Окровавленные зубы показались через просветы в Кариных губах, когда она их сомкнула. Она покачала головой. Это был единственный способ заставить Бет оставить ее здесь. Не говорить. – Прости. Бет медленно встала и подняла копье. Боль прокатывалась по коже, но кости целы. Она по-прежнему могла бежать. Она по-прежнему могла сражаться. Разочарование забурлило в ней, и девушка со всей силы ударила кулаком по стене. Рука ушла на полдюйма в стену, выбивая из нее струйку пыли. Кара забеспокоилась: – Я понимаю, что тебя это достало, Би; но не нужно обрушивать крышу мне на голову. Когда она затихла, Бет снова услышала шум, который не прекращался ни на секунду: дикий рев машин Выси, всего в восьмидесяти ярдах. – Тот мой портрет, – наконец сказала Кара, как будто считая нужным что-то сказать, – на стене у моего дома. Просто отличный. Мне понравилось. Бет скромно улыбнулась: – Я надеялась, ты придумаешь к нему стихотворение. Карины губы скривились: – Хорошо. Жила-была в Хакни девчонка, Мы с нею дружили с пеленок. Но пошла по тропе, я – за ней на хвосте, И поймали меня, как мышонка. Девушка взглянула на Бет: – Извини, это всего лишь лимерик, но я немного поистаскалась, знаешь ли. Уши Бет вспыхнули от стыда. Она ничего не ответила. – Извини, – пробормотала Кара после паузы. – Я просто… – Знаю, – Бет расправила плечи и повернулась к выходу, на который указала подруга. – Спасибо, Кара. Карино дыхание стало прерывистым, как будто она пыталась совладать с паникой: – Ты знаешь, я люблю тебя, Би, но это не для тебя, – прошептала она. – Это для меня. Я хочу хотеть этого. Бет не поняла, что подруга имела в виду. Она присела у тела Виктора и закрыла его глаза. Девушка почувствовала опасный укол скорби по старому русскому, но задушила его прежде, чем он успел вырасти. «Позже, – пообещала она себе. – Позже». Она отсалютовала Каре копьем и устремилась к выходу. Свет там был ярче, от отбойных молотков дрожала земля: машины принадлежали Выси, хозяину Проволочной Госпожи. Чудовища похитили ее лучшую подругу, убили Виктора и разрушили внушительную часть города. Она почувствовала ярость в груди – горячую, черную и вязкую, как кипящий асфальт. Ноги уже были готовы перейти на бег, когда туннель огласился криком Кары. – Би! – раздался ее надтреснутый голос. – Мне страшно! Бет остановилась: – Кара? – окликнула она. Повисла долгая пауза. Потом Кара ответила, более решительным и уверенным тоном: – Нет, я в порядке. Извини, иди. Со мной все нормально. Просто не сразу смогла совладать с собой. Иди! Бет стиснула зубы, повернулась, и впервые за всю историю их дружбы сделала то, что велела подруга. Кара откинулась на глине, наслаждаясь тем, что может просто закрыть глаза. Она сделала глубокий, болезненный вдох, не обращая внимания на треснутые ребра, расправляя диафрагму, потому что могла. Девушка жалостно вскрикнула, но, несмотря на то, что Госпожи больше не было, ее желания и страхи метались из стороны в сторону, то и дело выворачиваясь наизнанку. Она не знала, сможет ли когда-нибудь вновь задержаться на желании чего-либо так долго, чтобы успеть его исполнить. Кара шевельнулась и поморщилась. Каждый квадратный дюйм оставшейся на ней одежды был скользким от крови. «Если бы я собиралась истечь кровью, то сделала бы это несколько дней назад. Я знаю, о чем говорю». Она впервые соврала Би. «Неплохо, если вспомнить, что мы дружим уже три года». Страх наводнял Кару, словно крошечные паучки, но кроме него она испытала и подъем. Ощущение чистой свободы. Ее глаза резко открылись, когда в уши пробрался новый звук, заслоняющий привычное клацанье машин Выси: торопливый топот шагов. Карино сердце подскочило к сонной артерии. Она открыла глаза и вытянула шею, всматриваясь в темноту. Глава 49 Резкий прямоугольник света – дверь в покои Выси – открылся перед Бет. Надрывный, раздражающий свет лился сквозь проем, ударяя по сетчатке, словно таран. «Чертова долбаная река», – выругалась она про себя. Девушка и так уже оглохла от шума, лившегося в дверь; под ним тонул даже тревожный стук сердца. Видимо, ей предстояло еще и ослепнуть. Она колебалась. Снаружи ждал Король Кранов, заклятый враг Лондона: тварь в коже города. «Он убивает все вокруг». Бет припала к земле, вытерла масляный пот с ладоней и сжала копье. В голове зазвучали голоса. «Возможно, оно тебе понадобится. Вонзи его Королю Кранов в глотку». «Давай, Би…» «Сделать больше, чем просто убежать». «Высь разорвет тебя в клочья». «Давай, Би…» «Конец будет единственным, что ты найдешь…» «Сделать больше, чем…» Она поднялась на ноги и подставила уши под шум стройплощадки. «…убежать». Она метнулась наружу, в день. Сперва она видела только режущий глаза свет, несясь сломя голову, сжимая в руке копье, не решаясь остановиться. Его голос витал вокруг, отзываясь эхом от круговращения машин и слез раздираемых стали и бетона: Я Высь я Высь я буду я буду. Там были и другие звуки: стук железных лап по щебню, шлепки капающей слюны и клацанье зубов Трубчатых волков, ужасающе близко. Постепенно глаза начали привыкать: свет оказался солнцем, отражающимся от пары недостроенных небоскребов. Высь окружил себя зеркалами. Девушка прикрыла глаза и заозиралась по сторонам. Она перебегала от одной груды щебня к другой, твердо стоя на ногах, словно кошка на полной опасностей земле. Подъемные краны возвышались над головой, но были просто кранами – не пальцами. Они не были соединены с рукой или телом. Где же он? Что он? Пальцы Бет все туже сжимали копье. «Вонзи его Королю Кранов в глотку». «Я бы рада, – с отчаяньем подумала она. – Еще бы найти, где у него глотка!». Впереди край стройплощадки вставал на дыбы, перед забором громоздились непроходимые обломки бетона, сломанных деревьев и искореженного металла. Рык вспорол воздух у нее за спиной. Она затормозила, поднимая пыль, и повернулась. Трое Трубчатых Волков, каждый размером с лошадь, рыскали по щебнистой насыпи. Через просветы в их стальных скелетах Бет увидела дальний небоскреб и отражение собственного испуганного лица в его окнах. Волки двинулись вперед, пригнув головы и прижав уши. Бет припала к земле. Она беспомощно соображала, что же делать, отведя руку назад, держа прут-копье наизготовку, но не имея цели. Бет видела экскаваторы и краны, но никаких признаков Бога. Внутри вскипала затаенная храбрость, но возможности выпустить ее не было. В спину врезался тяжелый камень. Дальше отступать некуда. Девушка посмотрела на волков, прикидывая, сможет ли двигаться достаточно быстро, чтобы разделаться сразу со всеми. В горле заклокотала напускная храбрость, по вкусу напоминающая кровь, и Бет вызывающе зарычала на них. Но полудостроенные башни окутывало еще больше стальных балок, пока спящих. Бет знала, что, даже если сможет вырубить металлических чудовищ, наступающих на нее, их место тут же займут другие. Волки остановились и, глухо рыча, двинулись по периметру, полуокружая девушку. Бет зарычала в ответ. Она шипела и плевалась, а звери скалились неровными зубами, подстрекая ее к нападению. Со всех сторон, словно буря, гремела стройка: краны с пустыми кабинами поднимали грузы, экскаваторы вгрызались в землю. Никаких признаков силы, которая бы ими управляла, не было. Кровь билась у Бет в висках. «Чего ждете?» Что-то врезалось ей сзади в правое плечо. Девушка качнулась вперед, потом почувствовала, что ее тянет назад. Боль обожгла сверху вниз правую сторону тела, ломая кости. Рука, держащая копье, обмякла. Бет глянула вниз, на плечо. От боли кружилась голова и тошнило, все вокруг казалось замедленным. Из толстовки торчал металлический наконечник. Он был измазан маслянисто-красным, и, если присмотреться, Бет казалось, что она различает крошечные белые обломки костей, смешавшиеся с кровью. Оставшаяся часть крюка выходила с другой стороны плеча. К нему крепилась цепь, соединенная с кабелем стальным тросом толщиной три дюйма, тянущимся от пробитой плоти Бет в небо. Громкий стрекот заполнил уши, и лебедка крана дернулась. Бет закричала. Волки набросились на ее пятки, и она снова закричала, короткими всплесками звука между тревожными вздохами. Волны горяче-холодной трепещущей боли прокатывались от плеча до кончиков пальцев. Во рту запузырил ось что-то кислое. Ноги молотили по пустоте – кран поднял ее в воздух. Вес собственного тела, тянущий покалеченное плечо, был невыносим, и она обнаружила себя болтающейся, балансируя на грани обморока. Девушка чувствовала, как на стальном крюке трещит лопатка, а сухожилия начинают рваться от натуги. «В любой момент, – подумала она, – крюк может вырваться из тела». Но он не вырывался. Чужеродная субстанция в ее крови уже свернулась вокруг раны, загустев, словно цемент, запаивая захват Выси. Бет возносилась, а волки лаяли под нею. Ее голос обессилел, прежде чем кран достиг вершины своей дуги. Примерно в ста пятидесяти футах над стройкой кран зажужжал, останавливаясь, и Бет задергалась на крюке, словно рыба. Трубчатые волки рыскали по площадке, скребли лапами и обнюхивали ямки; экскаваторы погромыхивали мимо на своих гусеницах, деловито ползая взад и вперед. Один опустил металлическую челюсть к каменному гребню, похожему на переносицу. И внезапно Бет увидела Высь. Отсюда очертания земляных сооружений выглядели по-другому. Та щель была ввалившейся щекой; эта трещина в бетоне – стыком губ. Щербатый каменный шар оказался глазом. Он был грубым, не законченным даже наполовину, но четко выраженным. У Короля Кранов было лицо. А Бет бегала ему по лбу. – Я – Высь, – его голос скрежетал в механизмах машин. – Я буду. Она открыла рот, онемев от ужаса, когда два экскаватора нависли над массивным каменным глазом, опустили свои дрели и вместе выточили в нем дыру зрачка. Потом сдвинулись и принялись рыть снова. Внушительные куски камня разлетались во всех направлениях в облаке пыли и шума. Изменение было тонким, но четким: теперь глаз смотрел прямо на Бет. Бет обвисла на плече, ставшем ловушкой. Размытая дымовая завеса шока притупила боль. – Что ты? – прошептала девушка. – Я Высь, – ответил Высь, но Бет не показалось, что это было ответом на вопрос. – Почему?.. – Я буду, – на высеченном лице Бога Кранов не было совершенно никакой злобы, а в голосе – никакой ненависти к Бет. Перед ним была девушка, принявшая сторону его злейшего врага, несущая оружие ее сына, но все же на лице Выси несомненно угадывалось… Любопытство. Детское любопытство: как у малыша, который нашел интересного жучка под лазалкой на детской площадке. Даже его недоконченные черты лица напоминали о младенческой пухлости. – Я буду, я буду. «Господь и Темза, – мысль пришла к Бет с болезненным вздохом. – Он и есть ребенок. – Бет не хотела в это верить, но зародившееся внутри убеждение не отступало. – Он младенец, еще даже до конца не рожденный». Экскаваторы и дрели продолжали рождать его из камня. Однажды Фил сказал ей: «Это война, и тут везде дети». Он и не знал, насколько был прав. – Я буду. Что, если это было все, чего Высь хотел, – все, чего ему доставало опыта хотеть? Он не был Богом; его волки и их укротители не были его почитателями и не следовали приказу. Он и не мог давать приказов. Все, что он умел говорить, – это «Я Высь» и «Я буду». Волки, вероятно, были частью Выси, поняла Бет, как антитела, атакующие любую угрозу. На Бет налетел ветерок, и, вися на своем кабеле, она начала, поскрипывая, раскачиваться взад и вперед, словно маятник абсурда. Когда мир медленно завращался у нее под ногами, девушка заметила нечто, выглядывающее из-под обломков: отрубленные ноги статуй; перекрученную железную полоску, бывшую, наверное, фонарным столбом, осколки стекла, разбросанные по земле. Девушке показалось, что она увидела фрагменты отраженного лица, некогда надменного, теперь навеки застывшего в крике боли. Она увидела цену жизни Выси. «Он не осознает этого, – говорила Кара, – но убивает все вокруг». Высь был просто ребенком, пытающимся родиться; он не мог ни понять, ни переживать за то, сколько смертей несет его рождение. Ее фантазии прервал визг стали. Трубчатые волки завыли и развернулись, жадно бросившись в погоню. Бет отчаянно раскачивалась из стороны в стороны, пытаясь увидеть, кого они преследовали. – Бет! – закричал знакомый голос, и сердце девушки екнуло. – Фил? – Что, во имя железных подштанников мой матушки, ты там делаешь? Волк рявкнул и тут же заскулил, и Бет улыбнулась. Сына Улиц, даже безоружного, было не так-то легко победить. – Бет! Я прямо под тобой. Мне нужно копье – брось его. Бет попробовала, но пальцы не слушались. Все мышцы правой стороны свело судорогой, и она вцепилось в копье, словно то было жизненно важным органом. Девушка впилась взглядом в руку. «Он там схлестнулся с тремя металлическими волками размером с пони, а я даже не могу бросить копье? Что за глупость? Отпускай. Копье. На. Фиг». Преодолевая сопротивление собственных мышц, она отогнула один палец, потом другой, потом еще один, пока копье не повисло вертикально, стиснутое между большим и указательным пальцами. В поле зрения Бет по обломкам пронеслось серое пятно: размытая темная полоса на мгновение пересекла стройплощадку. – Бет! Фил пролетел мимо цели и с грохотом стукнулся о забор стройки. Оттолкнувшись от стены, он снова устремился к девушке. Ее указательный палец распрямился, и копье упало. Волки, зарычав, метнулись к нему. Асфальтокожий парень побежал, рука потянулась к оружию, лицо напряглось до крайности. Волки подскочили ближе, ржавый запашок их дыхания окатил Бет. Фил прыгнул, волк, щелкнув пастью, но поймал только воздух, и асфальтово-серые пальцы сомкнулись вокруг железного древка копья. Глава 50 Расслабленно целюсь в ближайшего на моем пути волка, но не знаю, попаду ли. Земля содрогается, когда я отталкиваюсь от камня, и я чувствую, как клыки пронзают воздух у моей шеи, но не рискую остановиться для удара. «Быстрей, быстрей», – твержу я себе. Если бы я мог бежать хоть вполовину медленнее бешено барабанящего сердца, они бы никогда меня не настигли. Обломки полей смерти Выси мертвы; помощи ждать не приходится, мощи, способной придать скорость моим ногам, неоткуда взяться. Безжизненный камень меня только замедляет. Волнение теснит мою грудь: я вооружен и готов, и нахожусь в считанных дюймах от врага матери. Я запинаюсь о глубоко взборожденную землю: морщины на безобразном лбу Выси. Передо мной поднимается уступ его переносицы. Пробегая по ней, я слышу, как позади меня сталь позвякивает о камень, и чую металлическую вонь волков. Спрыгивая с конца уступа, смотрю вниз. Подо мной тянется пара массивных губ, треснувших, словно горячий асфальт. Неловко приземляюсь на толстый слишком круглый подбородок ублюдка, ноги скользят по гладкой поверхности. Резкая боль пронзает лодыжку, и я падаю, напарываясь головой на подвернувшийся кусок камня, торчащий из земли, видимо, исключительно для того, чтобы размазать мне нос по лицу. – Тварюга! – воплю я, изнывая от боли и разочарования. Волчьи прыжки сотрясают землю. Пот умасливает ладони, когда я пытаюсь подняться, и я падаю обратно. Раны вновь открываются; я вижу, как по руке сочится кровь. «Вонзи копье ему в глотку». Если я только что был на подбородке Выси, тогда тот кусок камня, об который я приложился головой, – как раз его адамово яблоко. Боль в поврежденной лодыжке становится глубже, кровавее. Кость пробило что-то острое. Я кричу, приподнимая себя одной рукой, занося железный прут другой, – и вгоняю его в камень. Все замирает. Я знаю это, потому что мой крик внезапно становится единственным звуком, с шокирующей четкостью прорезающим воздух. Я не слышу кранов, экскаваторов, стройки; даже волки у меня за спиной перестали рычать (хотя для того, чей рот занят моей лодыжкой, это неудивительно; меня так просто не проглотишь). Мое сердце почти останавливается. Одно восторженное пугающее мгновение я думаю: «Я сделал это. Убил Короля Кранов». – ФИЛ! Крик Бет разрывает голову. Шум шестерен. Вращение металлического вытяжного шнура. Внезапно всем, что я вижу, становится крюк на шнуре, быстро несущийся ко мне прямо над искореженной землей. Я пытаюсь подняться, но волк по-прежнему сжимает мою лодыжку, в любом случае, уже слишком поздно. Крюк вспарывает мне живот. Глава 51 Бет беспомощно обвисла на стреле крана. Ее предупреждение свернулось в воздухе, скиснув до бесполезного крика ужаса. Далеко внизу Фил рухнул на колени, потом – на локти. Острие крюка на мгновение вышло из его спины, а потом, отдернутое Высью, исчезло. Кровь хлынула из основания его позвоночника, влажно поблескивая на утреннем солнце. – Фил, – повторила она тихо. – Филиус. Как будто отвечая на ее зов, он пополз по щебенке на руках, ноги, словно якорь, неуклюже волочились за ним. «Позвоночник, наверное, раздроблен», – подумала Бет. Тошнота и жалость нахлынули на нее. Его проворства и городского изящества не стало. Он выглядел таким же хрупким, как раздавленная птица. Трубчатые волки скребли кирпичную кладку вокруг него, но не нападали. Несколько секунд они пообнюхивали его копье, а потом разбежались. Я Высь… Со скрежетом шестерен и рычанием двигателей машины на стройке возвращались к работе, разбрасывая комья земли и камни. Двигатель крана, держащего Бет, завелся, и ее желудок перевернулся, когда ее швырнуло к земле. Спустившись, она обнаружила, что выражение лица Выси изменилось. Детское любопытство испарилось; теперь Король Кранов взирал на нее со скучающим видом. Голые ноги девушки коснулись земли, и крюк высвободился из ее плеча. Боль пропитала ее, но девушка стиснула зубы и пошла, шатаясь, по разбитому миру в сторону Фила. – Не сработало, – озадаченно выдохнул тот, когда Бет опустилась рядом с ним на колени. Его глаза угрожающе закатились. – Глас сказал… его горло… Но не сработало… – парень тронул копье, все еще воткнутое в землю, словно пустой флагшток, отмечающий место, где он потерпел неудачу. – Я знаю, – проговорила Бет. – Знаю. Все в порядке. – Все было далеко не в порядке, но она понятия не имела, что еще сказать. Девушка высвободила прут-копье, подсунула здоровую руку Филу под плечи и придала ему почти стоячее положение. Бет чувствовала ужасную незащищенность, стоя здесь, в сердце стройплощадки, не доверяя внезапному безразличию Выси. Тощий парень оказался пугающе легким, ноги безжизненно подгибались под ним, как у куклы. Руки Фила обвили шею Бет, и она потащила его прочь, туда, откуда они пришли. Пальцы его ног оставляли дорожки на пыльном щебне. Вокруг рыскали волки, их пустые глаза следили за слабым парнем и девушкой, но без особого интереса. «Я Высь». Какофония экскаваторов обдавала Бет ураганным ветром. Болтающуюся холодную руку покалывало. Рукав толстовки так пропитался, что брызгал кровью на землю. Она остановилась только у входа в лабиринт, покачивающаяся и обессилевшая от потери крови, не в силах идти дальше. Бет прислонила Фила к стене и сжала копье здоровой рукой. «Почему ты нас отпускаешь?» Девушка недоверчиво следила за дверным проемом. Высь потерял интерес почти в то же мгновение, когда Фил загнал в него копье. Она видела скучающее выражение на огромном инфантильном лице, и видела, как волки обнюхали копье, воткнутое в горло их Бога, и оставили его без внимания… …потому что оно не причиняло боли, вдруг поняла она: копье никак не навредило Выси. Все, сделанное Уличным Принцем, доказывало, что он не опасен. Бет обнаружила, что смеется, оказавшись где-то по другую сторону истерии. Высь был ребенком с соответствующей концентрацией внимания. Они показали себя неоригинальными и неопасными, не заслуживающими никакого интереса. – Где она? – пробормотал Фил, сложившись, как пустая перчаточная кукла, обхватив руками колени. – Где она? – он испустил судорожный вдох. – Где она, Бет? – Где кто, друг? – спросила Бет голосом, проникнутым легкостью, которой не чувствовала. Девушка не представляла, что делать, если Фил поддастся отчаянью. – Где моя мама? – Его глаза блеснули, и парень уставился в стену, но Бет знала, что на самом деле он смотрит на восток, в сторону Доклэндса и болот Химического Синода, где Мать Улиц видели в последний раз. – Она должна быть здесь… сейчас… Я думал… – он путался. – Я был так туп… Думал, что смогу стать ею. – Он попытался рассмеяться, но выдохся уже после нескольких вдохов. – Где она? «Где моя мама?» Вопрос застрял у Бет в груди. Девушка помнила все те опустошающие месяцы, когда сама его задавала. Теперь, стоило вопросу возникнуть в голове, она немедленно его душила. Бет попыталась неловко обнять Фила. – Я не знаю… Мне очень жаль, правда. Я не знаю. Он опустил тяжелую, горячую голову ей на плечо, и девушка ощутила бензиновый запах его крови. – Я бы хотел… – начал он. Мир содрогнулся и с крыши заструилась дымка цементной пыли. Бет почувствовал, как парень напрягся. – Что, во имя Темзы, это было? – прошептал Принц Улиц. Бет осторожно выпустила его и прислонила к стене, прежде чем скользнуть к дверному проему Ее желудок сжался. Она наполовину ожидала увидеть какую-нибудь новую тварь Выси, скрежещущую к ней. Перехватывая копье покрепче здоровой рукой, девушка высунула голову из укрытия, огляделась… …и задохнулась. Задняя стена стройплощадки обрушилась, как будто пробитая огромным кулаком, но бетонный блок был замещен рядом других камней: каменными телами. Шеренга за шеренгой – герои войны, ученые, суфражистки, правители, даже абстрактное нагромождение геометрически фигур, – шли сотни Тротуарных Монахов. Камнекожие, больше, чем Бет когда-либо видела, растянулись по узкому кирпичному переулку, насколько хватало глаз. Бет резко вдохнула, и дикая надежда заполнила ее грудь. – Это Петрис, – прошептала она. Гранитный монах шел в первой шеренге. Когда он говорил, его голос был беспощаднее, чем зима для бездомного. – Высь должен быть разрушен, – команда разнеслась по искореженной пустоши. Войско Тротуарных Монахов зашевелилось. – Во славу Улиц. Высь должен быть разрушен. – Высь должен быть разрушен, – остальные подхватили напев, словно гимн, глубокими, текучими голосами. – Высь должен быть разрушен. Воины-монахи как один шагнули вперед, стук каменных ног аккомпанировал пению. Они были хранителями старой веры, носящими кожу, повторяющую очертания героев Лондона иных времен. И пели надгробную речь павшему городу. Металлические волки, люди и другие странные фигуры спрыгивали с фасадов многоэтажек, устремляясь им навстречу через поле обломков. Набирая скорость, стальные лапы лязгали по каменной кладке. Первая шеренга Тротуарных Монахов всколыхнулась, и Бет интуитивно отступила назад, каждая мышца напряглась, когда армии Лондона ринулись в бой. Камень и сталь сцепились. Бет чувствовала толчки их ударов. Волки повизгивали, их ржавые клыки кромсали гранитную кожу, словно бумагу, но Тротуарный Гимн не прерывался. Хотя и делаясь чуть тише с каждым павшим священником, песнь не замирала ни на мгновение. – Они… – начала Бет, и на ее лице появилась широкая, понимающая улыбка. – Они копают. Один батальон священников, прикрытый товарищами, упал на колени и пригоршнями вырывал камни из земли, оставляя выбоины прямо на лице Выси. – Я – Высь, – с болью закричали экскаваторы. Один из волков оторвал голову Уинстону Черчиллю. Три другие статуи демонтировали животное, тут же повалившись от истощения. Под гулом команд Петриса духовенство Матери Улиц преклоняло колена и молилось: «Высь должен быть разрушен… Высь должен быть разрушен…» — славя сражение. Под их твердыми руками, прогрызавшимися через грунт и цемент, проступал Высь. Один из монахов отличался от других. Он двигался медленней, и его карающая кожа больше походила на закаленную глину, чем на камень. Когда он долбанул Высь куском стальной балки, Бет подумала, что в нем было что-то знакомое, хотя в тот миг еще не поняла, что именно. – Отлично, парни, – прокричал Петрис, стоя по колено в горле Выси. – Выройте сердце ублюдка, чертяки! – Но вокруг него покрытые камнем тела падали от усталости. Трубчатые волки продолжали выматывать и калечить их, пока они все не засочились медленной липкой кровью. Упав, они становились неотличимы от окружающего их жестокого пейзажа. – Разрушить Высь, – взывали они все тише и тише. Фил понял, что хор редеет. – Не работает, – лихорадочно прошептал он. – Нам нужна Мать Улиц. Нам нужна моя мама. Нам нужен Пожар. Нам нужен Великий пожар, о Темза… Бет попыталась удержать его, но парень дико ее оттолкнул. Его лицо было помятым и белым, словно макулатура. – Я был таким идиотом! Это было невозможно! Совершенно невозможно — как бы мы смогли очистить город без Великого пожара? – голос Фила сквозил отчаяньем. «Очистить город…» Бет замерла. Что-то в его словах зацепило воспоминание и вытащило на поверхность ее разума. Девушка попыталась отвлечься от яростного сражения. Она вспомнила потрескивание пламени на поверхности грязного бассейна и вязкий маслянистый голос: «Это непростое пламя, купленное за немалую цену. Оно очищает и сверкает, калечит и снова возрождает…» – О боже, – прошептала Бет, – а что, если она не пришла из-за этого? Фил внимательно на нее посмотрел: – Что? – Пожар, – идея была такой простой и такой жутко приземленной, что девушка стеснялась ее высказать. – Великий пожар. Величайшее оружие твоей мамы, – прошептала Бет. – Что если Мать Улиц не приходит, потому, что этого оружия у нее больше нет? А без него она боится? – О чем ты говоришь? – на лице парня сплелись замешательство, страх и негодование. – Ты ведь не знаешь, что Синод попросил у нее взамен, верно? Что если их ценой был Великий пожар? Непростое пламя, купленное за немалую цену. Что если она им расплатилась? – спросила Бет, наводя палец на хромающего молодого Бога. – Расплатилась за тебя. Парень закрыл глаза, и последний цвет смылся с его лица. Он выглядел не просто испуганным. Он выглядел мертвым. Но когда земля снова содрогнулась, глаза принца открылись, и теперь он казался напряженным и сосредоточенным. – Бет, – тихо проговорил он, – я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. – Окей, конечно. Все, что угодно. Что? – Возьми мое копье. Бет изогнулась и схватила оружие. Черное железо было липким – она закапала его кровью. – Окей, – неуверенно кивнула она. – Я собираюсь досчитать до трех, – сказал он и сглотнул. Его серые глаза смотрели прямо в ее глаза. – Потом мне нужно, чтобы ты нанесла удар мне в сердце. Бет чуть не отбросила копье: – Что?! – закричала она. – Ты спятил?! Мозги вытекли вместе с кишками?! Но его серые глаза были ясными, разумными и печальными, как никогда. И она знала, что он имеет в виду. – Почему? – прошептала она. Он слабо улыбнулся: – Потому что заключать дурные сделки с Химическим Синодом – наша семейная традиция. На секунду Бет уставилась на парня, гадая, не свели ли его окончательно с ума боль, разочарование и кровопотеря: – О чем ты?.. И тут, словно лавина, на нее обрушалось понимание. – Ты солгал, – вскипела она. – Я прямо спросила тебя, что ты им обещал: «Какой-то никудышный компонент. В жизни им не воспользуюсь». Вот, что ты мне ответил. – Формально это было правдой, – Фил попытался пожать плечами. – Ведь я пообещал им свою смерть. Бет в ужасе уставилась на парня: она оказалась легковерной соучастницей, хуже того: осознанно легковерной. Девушка посмотрела на свою асфальтово-серую кожу. Как она могла поверить, что ее скорость и сила стоили какого-то никудышного компонента,? Фил поспешно проговорил: – Нам нужны ребята Джонни Нафты, Бет, сейчас же, и одна Темза знает, как сильно. Если у них есть Огонь… – он мотнул головой в сторону поля брани. – Пока бушует этот бедлам, шанс еще есть. Они придут за мной, чтобы забрать долг. Направь их – прямо в сердце всего этого, поняла? Высь не потерпит их, точно так же, как не терпит меня. Вовлеки их. – Если, – выдохнула Бет в ответ, – если они придут – если у них есть Огонь. Если. Если. Если. Если. Всего лишь чертовы догадки. Господи, Фил, а что, если ты не прав? Что, если я не права? – девушка молилась, чтобы быть неправой – отчаянно этого желала. Ей хотелось выхватить свои предательские слова из воздуха и затолкать обратно в рот. Серокожий парень посмотрел на нее: – Значит, мы не правы, – ответил он, – но там умирает наш город, а у меня закончились идеи. Бет подняла копье. Она напрягла плечо и стиснула зубы, но это было все, на что она оказалась способна. Слезы затуманили взгляд, когда вся ее полусформи-ровавшаяся, отчаянная, невысказанная любовь к мальчишке нахлынула на нее. Она отвернулась, не в силах выдержать его пристальный взгляд. – Я не могу, – выдавила она. – Это слишком. Его голос ожесточился: – Это не твое решение, Бет. Его глаза, цвета города, который Бет отказывалась попытаться спасти, буравили ее, но она не могла сделать этого. Цена была слишком высока. Тогда он снова заговорил, зашептал: – Помнишь, что говорил Петрис: «Планы, границы: само определение жизни»? Это мое определение, Бет. Я выбираю сейчас – я выбираю шанс, что ты права. Если ты отберешь его у меня, то будешь не лучше моей матери. Бет с трудом сглотнула удушающую смесь соленых слез и воздуха, лихорадочно пытаясь придумать что-нибудь другое, что-нибудь, что они упустили. «Думай, Брэдли, думай», – ругала она себя, но на ум ничего не приходило. В этот момент она ненавидела Филиуса Виэ сильнее, чем кого-либо за всю свою жизнь. Ей хотелось выбросить его гнусное копье и уйти обратно в туннель, бросить его парализованным в темноте. Она собиралась отречься от него так, как он собирался отречься от нее. Но не могла, потому что знала, что годы спустя будет по-прежнему видеть Каменников и убитых кирпичных детей. Не могла, потому что, как бы Высь ни походил на ребенка, ему было далеко до невинности. Ее люди умирали в его когтях. И потому что, как бы она ни ненавидела его, она ни за что бы не ушла от этого тощего несчастного паренька. Бет уперла копье между его ребер, и Фил ободряюще улыбнулся. Острие нацарапало неровную красно-черную звездочку на его плоти, когда она вздрогнула. – Боже, Фил… я… – Все хорошо, Бет. – Он выдержал ее взгляд и спросил: – Я достаточно напугал тебя, чтобы сделать храброй? – Да, – прошептала девушка. – Раз, – сказал он. – Два… Бет толкнула копье вперед. Фил задохнулся, и глаза его расширились. Она почувствовала, как, подаваясь, хрустят его ребра. Стиснула зубы и провернула древко. Одно ужасное мгновение его голые пятки барабанили по земле, а потом застыли. Бет аккуратно досчитала до пяти. Ровно столько она смогла смотреть в его пустые глаза. А потом проворчала: – Я не стану закрывать твоих глаз, лгун. Смотри, что ты заставляешь меня делать. – Она изогнулась и приподняла его. Фил, бесконечно тяжелый в смерти, обвис на ее здоровом плече. Бет нырнула под притолоку и побежала. Глава 52 Когда Бет вырвалась наружу, над нее взорвался грохот. Девушка покачнулась направо, потом налево, лавируя между железными челюстями и падающими телами. Каменный меч выскользнул из руки Тротуарного Монаха и, задев ее колено, просвистел мимо. Она мчалась между ног металлического гиганта, в самое сердце сражения. – Разрушишь Высь, – каркал неровный хор. Тротуарных Монахов теперь было ничтожно мало, но они по-прежнему рыли землю каменными руками. Бет не обращала внимания на их полные ужаса взгляды, бросая обмякшее среди них тело их принца. Не было времени – ни на горе, ни на страх, ни что иное, напоминающее человеческие эмоции, – иначе все это было зря. – Вот он! – прокричала девушка, перекрывая шум. – Вот ваша цена! Бет отчаянно огляделась, но все, что видела, лишь тела и бойню. Глубоко в груди царапнулась безнадега… …и тут в ноздри ударил запах бензина. Шесть черных фигур неторопливо шли через хаос сражения. Их движения были идеально синхронизированы; летающие в воздухе ошметки не касались пропитанных нефтью костюмов. – Сюда! – во все горло заорала Бет. – Сюда! Вот ваша плата!!! Химический Синод всегда забирал долги. Сделки были священны. Два священника сомкнулись, заслоняя путь шагающим по щебню пришельцам, но прогремел приказ Петриса: – Пропустить. Высь никаких команд не давал. Когда нежданные могущественные чужаки пошли по его израненному лицу, к горлу, среди шума и вони наступления на него, Высь запаниковал. Бет это чувствовала. Казалось, вся стройплощадка напряглась вокруг нее. – Я буду! – завопил Высь, и рожденный краном крюк пронесся по воздуху, пронзая самого правого черно-скользкого человека. Лица членов Синода помрачнели. Пять оставшихся мужчин не замедлили шага, лишь перестроились, восстанавливая симметрию. Как один, они вынули зажигалки, щелкнули крышечками и пустили искры вверх по штанинам. Жар загоревшегося Синода ударил Бет в лицо. Девушка прикрыла глаза рукой. Они двигались в том же спокойном темпе, горя, словно чучела в ночь Гая Фокса[9]. Там, где ступали их ноги, земля – тело Выси – пузырилась, шипела и плавилась. – Я буду! – визжал Высь. Двое полыхающих мужчин отделились с каждой стороны и направились к кранам. Трубчатый волк бросился на одного, но тот даже не замедлил шага. Пламенеющий венец вокруг него расплавил челюсть твари, и раскаленная окалина закапала на гальку. Джонни Нафта приблизился к одному из кранов и протянул горящую руку к кабине, почти что в приветственном жесте. Металл вспыхнул, задрожал и погнулся, едва он коснулся его. Оглянувшись по сторонам, девушка увидела других членов Синода, делающих тоже самое, рассредоточившись по стройке, секунда в секунду, с другими кранами. Бет ожидала, что Высь закричит, но напрасно: двигатели, бывшие его голосом, замолчали. Дитя-Король Кранов умер без крика, но с медленным металлическим шипением, походящим на измученный выдох. Трубчатые волки скрипели на своих петлях, железные гиганты трещали. Челюсти наезжали одна на другую. Колени выгибались назад, и чудовища валились в пыль. Бет тяжело опустилась на щебень, рассеянно посмотрев на тело Фила. Рана на ее плече снова открылась, толстовка пропиталась свежей кровью. Подошел Джонни Нафта. Его пламя, пламя, что запалило Великий лондонский пожар, угасало. Теперь его костюм и кожу покрывал хрустящий серочерный уголь. – Как мило, что ты подготовила его для нас, – он взглянул вниз, на серое тело, распростертое вдоль горла Выси. Голос сквозил легким сарказмом. – И как точно расположила. Он присел, поднял тело и бесцеремонно перевалил его через плечо. Элегантно поднялся на ноги, повернулся на каблуках и пошел прочь. Остальные сошлись к нему. Один из них, как заправский пожарный, нес на плече павшего собрата, капая нефтью на его обгоревшую спину. Бет скособочилась, чувствуя себя обессиленной, совершенно пустой. Она забыла, как чувствовать, забыла, как стоять. Парень… Парень с городом в коже был мертв. Тротуарные Монахи обступили ее. Их мрачные каменные лица сквозили осуждением. – Я должна была убить его, – прохрипела она. – Должна была вызвать Химический Синод. – Мы знаем, – голос принадлежал Петрису. – Мы, как никто другой, знаем цену их услуг. – Его каменная маска сложилась в мучительную улыбку. Бет подняла глаза – выражение выглядело столь неуместно в этом чертовом бедламе, что она ему не поверила. – Бет, тут кое-кто хочет тебя увидеть. – Бет? Бет! – глиняная фигура, которую она видела в бою, хромая, проталкивалась между статуями. Вблизи девушка рассмотрела, что там, где керамика откололась, проглядывают куски бледной кожи. Яркая красная кровь – человеческая кровь – стекала из раны на лбу человека, капая на знакомое Бет лицо. – Бет, – папа опустился рядом с ней на колени. – Пойдем, Бет. Отвезем тебя в больницу. С тобой все будет хорошо. Бет удивленно посмотрела в его карие глаза, вдруг резко осознав, что ее глаза изменили свой цвет на пестро-серый – цвет лондонского неба. – Папа? – Она изучала раны отца, ошеломленная его присутствием. Пристальный взгляд девушки упал на стальную балку, которую тот все еще сжимал в руках. – Ты сражался? – недоверчиво пробормотала она. – Медлительный, слабый, чертов человек… и ты сражался?.. Он почти застенчиво кивнул. – Потому что это была твоя война, – тихо проговорил он. – Потому что я думал, что ты бы этого хотела. Девушка протянула к отцу руку, и он с благодарностью ее сжал, поднимая дочь на ноги. Несколько секунд ее пальцы стискивали его ладонь. – Мы не закончили, – сказала она. – Надо еще кое-кого забрать. Кара лежала там, где Бет ее оставила, уставившись в потолок пирамидальной камеры. Она не проявляла никаких признаков жизни, пока не услышала, что Бет пришла, потом моргнула, и улыбка разлилась по ее лицу. – Я сделала это, Би, – прошептала она. – Да, Кара, ты это сделала, – согласилась Бет, не пронимая, о чем подруга говорит. – Я сделала это… победила. Она держала меня, но и я удержала ее в ответ. – Угу, – пробормотала Бет, присаживаясь возле подруги. – Мне было страшно, но я удержала. Я победила. Выбрала, – карие глаза Кары остекленело сверкнули. Она бредила. – Я больше не боюсь, – прошептала она. – Я выбрала. Бет подсунула руки под Карины плечи и напрягла ноги, готовясь подняться. Она боялась, что Кара закричит от боли, но та, хныкнув, быстро затихла. – Пойдем, – пробормотала Бет. – Тебя надо подлечить. Есть женщина… или мужчина, или… я не знаю кто, по имени Гаттергласс. Если кто и знает, как тебе помочь, так это… – Нет! – крик Кары прозвучал в темноте ужасающе громко. Она заозиралась, почти шокированно. Бет сглотнула, слегка оробев от свирепости во взгляде подруги. – С меня довольно путешествия вниз по кроличьей норе, Би, – попросила Кара. – Если хочешь меня куда-нибудь отвезти, то отвези домой. Секунду Кара смотрела на нее с лицом, покрывшимся пятнами ярости, облегчения и неодобрения, потом, к удивлению и бесконечной благодарности Бет, Кара обняла подругу за шею. – Боже, как я скучала по тебе, Би. Я больше никуда тебя не отпущу. Бет кивнула. Что еще тут скажешь. Часть IV Жизнь улиц, улицы жизни Глава 53 Главным впечатлением Бет от больницы (а она была здесь всего лишь второй раз в жизни) оказался писк. Пронзительный писк заполнял все вокруг: резиновые колеса скрипели по линолеуму; дети визжали, зовя родителей: повсеместно, сообщая об основных показателях жизнедеятельности на разных этапах ухудшения, пищали машины. Это походило бы на пение птиц на рассвете, если бы не электронный тембр, превращавший все в угрозу. Она походила взад-вперед возле кровати Кары, потом плюхнулась на виниловый стул и посмотрела на подругу, напоминающую творческий проект шестиклассника: коллаж из марли, бинтов и полиэтиленовой пленки. Комнату заполняла резкая вонь антисептика. – Врачи связались с твоими предками, – рассказала Бет Каре. – Они уже едут. Твоя матушка наверняка притащит ягнячьи самсы. Мне казалось, ты говорила им, что вегетарианка? Просвет между бинтами обнажал коричневые овалы ее закрытых глаз. Кара бодрствовала, но не хотела говорить. Бет стиснула зубы. Как же ей хотелось, чтобы они с Карой никогда не расставались, чтобы вместе обнаружили Рельсовую химеру, фонарных танцовщиц и Короля Кранов: тайный мир, о котором могли бы тихонечко шептаться всякий раз, когда остальной мир ломился бы в к ним дверь. Это была бы их тайна, одна из тех, что вновь сшивают разорванную дружбу. Бет немного сползла на стуле, вытащила карандаш и оторвала чистый листочек от медицинской карты, висящей на кровати. Разгладила его на обратной стороне подноса, оставшегося послу ужина, и принялась рисовать. Она не планировала рисовать что-то конкретное – просто унимала зуд в пальцах, поэтому немного удивилась, увидев появляющееся из-под карандаша дерзкое лицо Фила. С трудом дыша, она продолжила водить грифелем по бумаге. Девушка чувствовала себя обязанной. Она рисовала Принца Улиц таким, каким он был на самом деле, без обычной лести портретистов. Закончив, девушка расстроенно закусила губу. Что за дурацкий способ вернуть его. – Бет? – Бет резко подняла взгляд. Карины глаза оставались закрыты. Голос ее был сухим, но изумительно сильным. – Сделаешь мне одолжение? – Конечно, Кара, чего бы ты хотела? – Моя пудреница в джинсах – в заднем кармане. Принеси, пожалуйста. Бет вытащила изодранную колючками одежду Кары из прикроватной тумбочки и откопала пудреницу – тонкий квадратик двухстворчатого пластика. И протянула его Каре. – Открой, – ее голос оставался спокойным, стерильным, как больничные полы. Но глаз она не открывала. С трудом сглотнув, Бет почувствовала, что сердце забилось немного быстрее: – Кара… тебе не кажется, что стоит подождать? – Открой, – твердо повторила Кара. – Я готова. С тихим щелчком пудреница открылась, обнажая палетку и маленькое круглое зеркальце. – Подержи, чтобы я посмотрела. Бет молча подняла зеркало. Кара открыла глаза. На мгновение Бет показалось, будто кто-то воткнул ее лучшей подруге нож между ребер. Она видела, как расширились Карины глаза, как лицо девушки скривилось от напряжения. Кара зашипела и стиснула зубы, чтобы не выругаться. Бесконечное мгновение ее пристальный взгляд блуждал по зеркалу. Она подняла подбородок, поглаживая линии бинтов, дрожащими пальцами прощупывая под ними живые раны, отслеживая линии будущих шрамов. Выражение ее лица, сперва испуганное, уступило место печали. Она выглядела так, словно прощалась. В конце концов, она снова закрыла глаза и откинулась на кровать. – Окей, – проговорила она едва слышным шепотом. – Окей. Бет защелкнула пудру дрожащими пальцами. – Мне так жа… – начала было она. Голос Кары хлестнул, словно кнут: – Скажешь, что тебе жаль, Элизабет Брэдли, и я убью тебя до смерти. Бет в замешательстве моргнула: – Я никогда не хотела… – Я знаю, Би, но это мои шрамы. Не твои, не наши – мои, понимаешь? – Карины глаза вновь открылись, обнажая смесь боли и неистовой гордости выжившей. – Они мои. Колючки кусали меня. Тебя там не было, и ты никогда не поймешь, каково это, поэтому даже не пытайся, окей? Бет поджала губы и кивнула, чувствуя, как от упрека загораются щеки. – Это мои шрамы, – объяснила Кара немного смягчившимся голосом. – И я разберусь с ними. Едва Бет встала, в ноздри полился густой аромат ягненка-карри и приправ. – Ты. Отошла от моей дочери. – Низкорослый, угловатый мужчина с красно-коричневой кожей раздвинул занавески вокруг кровати Кары. За ним следовала сжимающая пластиковый контейнер миниатюрная женщина в платке и хиджабе. Бет резко от них отстранилась: – Мистер и миссис Хан. Родители Кары даже столкнулись, спеша занять место подле дочери. Мама чуть ли не падала от облегчения. Папа поцеловал Кару в лоб и, поглаживая по волосам, забормотал что-то, возможно молитву, на урду. – Все хорошо, доченька, – теперь мистер Хан говорил по-английски, строго контролируя свой голос. Но каждую секунду, что он смотрел на израненную дочь, лицо его напрягалась. – Мы все исправим. Обнимая дочь, Карина мама ничего не говорила, просто выплакивала слезы, которые, как казалось Бет, должна была проливать девушка. Кара просто пялилась в стену. – Я знаю пластических хирургов. Нужно… нужно заплатить. Мы можем вернуть тебя… – Тесс! – к удивлению Бет, Кара шикнула на отца. Она продолжила поглаживать мамин хиджаб легкими взмахами пальцев, бормоча: – Все хорошо, мама. Я в порядке. Я жива… Ее карие глаза светились ликующим блеском. – И я свободна. Глава 54 Бет вернулась в приємную, где два крепких медбрата упихивали пьяницу в кресло-каталку. Раздражительная старуха с необъяснимой враждебностью огрызалась на безобидную медсестру и, раз за разом стаскивая ее карманные часы, с хихиканьем роняла их на пол. За рядами больных, пропитанных пивом и обеспокоенных тем, как бы занять оранжевые пластиковые стулья, забинтованная голова ее отца возвышалась заснеженной горной вершиной. Когда Бет подошла, он поднял глаза от книжки в потрепанной обложке. Вид ран на лице Кары ужаснул Пола. Он смотрел испуганным взглядом, как ее откатили в операционную, и приставал ко всем выходящим белым халатам с расспросами и пылкими благодарностями. – Как она? – спросил Пол. Бет пожала плечами: – Сердце получше, чем лицо. Думаю, с ней все будет хорошо. – Слава богу, – выдохнул он с облегчением. – А ты? Бет заозиралась немного заговорщически и потянула воротник своего балахона, обнажая бретельки бюстгальтера. Толстая рваная рана на ее плече запечаталась новой серой кожей. Уродливый волнистый асфальтовый шов бежал по ней, словно шрам. Мгновение отец просто смотрел, потом, тяжело сглотнув, кивнул. «Привыкай, – подумала Бет. – У папиной маленькой девочки город в коже». Она взглянула на книгу, лежащую у отца на коленях. «Тайна железного кондора». Девушка издала резкий лающий смешок: – Ты притащил это с собой? Пол прижал книгу к груди, словно защищая. – Твоя мама ее очень любила. Бет вздохнула: – Да, папа, я знаю. Он выпрямился, словно придавая себе решимости, и протянул книгу дочери: – Я дочитал. Бет пораженно уставилась на него. – Тебе тоже стоит как-нибудь почитать, – продолжил он. Бет перелистнула страницы, чувствуя, как бумага расслаивается, готовая рассыпаться от многолетнего перечитывания. Девушка не знала, что и сказать. Тогда Пол протянул к нее руки, и Бет обняла отца, крепко прижавшись к его груди. Несколько секунд кончики его пальцев нерешительно постукивали по ее шее, ощущая бетонную структуру кожи, а потом мужчина тоже сжал дочь в объятьях. – Бет, знаю, я не… Хочу сделать это для тебя… Имею в виду, я знаю, как много тебе должен… Он удивленно замолчал – Бет подалась назад и прикрыла его рот рукой. «Сделки священны». Девушке вспомнились взаимно симметричные пропитанные нефтью мужчины. «Наши равенства всегда равны». Тело Фила, лежащее на щебне, копье, обескровившее его. «Ты спас мою жизнь дважды. По моим подсчетам, получается, что я тебе должна». Из-за бесчеловечных математических подсчетов долгов она уже потеряла слишком много. – Дело не в долге, папа. Долг тут ни при чем, – она отступила, чтобы посмотреть ему в лицо. – Давай просто попробуем еще раз. Старый пьяница в углу начал пронзительно взвизгивать, и они выпустили друг друга из объятий. Бет шмыгнула носом и посмотрела на книгу, что вручил ей отец: из нее торчал тщательно сложенный лист белой бумаги. – Что это? Отец выглядел смущенным. – Я подумал, тебе захочется узнать о нем побольше. – О ком? Пол нахмурился, словно это было очевидно: – О мальчике, за которым ты увязалась. По спине, покалывая насекомыми лапками, пробежала дрожь. Негнущимися пальцами Бет развернула листок: распечатку страницы электронного архива «Ивнинг-Стандарт». С фотографии глядели изможденные мужчина и женщина. Заголовок гласил: «Поиски младенца Уильямсов приостановлены». Бет принялась читать статью про себя. «Спустя двести восемьдесят один день после исчезновения восьмимесячного Майкла Уильямса из родительского дома полиция признала, что его активные поиски сведены на нет. Ведущий дело инспектор сыскной полиции Иэн Норт, заявил: “Мы не закрываем дело младенца Майкла, но за девять месяцев не было обнаружено ни одной новой улики. Наша горячая линия, разумеется, остается открытой… ”» Бет прекратила читать, и ее глаза вернулись к фотографии. Подпись под ней гласила: «Женевьева и Стивен Уильямсы обращаются к общественности с просьбой сообщить любую информацию о пропавшем сыне». – Я узнал его, когда ты несла тело, – пояснил мистер Брэдли. – Так странно… Я распечатал это только из-за того, что ты пропала». Желудок Бет сковал холод. Она судорожно порылась в кармане в поисках рисунка Фила, развернула его и поднесла к распечатке: портрет принца рядом с фотографией обезумевших от горя родителей. Лицо Пола сочувственно сморщилось: – Бедный паренек выглядит в точности, как его отец… Бет, что с тобой? Бет резко села, промахнувшись мимо оранжевого пластикового стула, ударившись копчиком о бетонный пол. Хотелось все отрицать; он ошибался, ее собственные глаза ошибались. Филиус Виз не мог быть сыном этих людей; это какая-то ошибка – он был Сыном Улиц, сыном Матери Улиц. Он обладал силами. Мог обогнать Рельсовую химеру, разорвать балку строительных лесов надвое, взобраться на небоскреб… «Все это можешь и ты, с тех пор, как нырнула в бассейн Синода», – напомнил ей тихий внутренний голос. Вопросы и сомнения расцветали в ее сознании, но тут же увядали – логика предоставляла очевидные ответы. Вопросы вроде: «Почему же Высь пытался убить Фила Рельсовой химерой?» Три быстрых шага донесли ее до шкафа с метлами у дальней стены. Она потянулась и выдернула прут-копье, спрятанный ею в груде одноразовых простыней. Девушка ломанулась в дверь запасного выхода и помчалась вверх по лестнице, а отец отчаянно пыхтел позади нее: – Куда ты собралась? Пожалуйста, не уходи, Бет, только не снова. Я прибрался в твоей комнате… Я… Бет ворвалась в коридор третьего этажа. Мрачная ярость обжигала желудок, словно тлеющие угольки. Ее обманули, и, что хуже всего, Фила тоже обманули – во всем. Забрызганное дождем оконное стекло открыло то, что она искала: тонкий черный телефонный провод, тянущийся от наружной стены больницы. Окно оказалось из тех, что приоткрываются всего на шесть дюймов, но Бет была иной; двигаясь волнообразно, смазанная собственным маслянистым потом, она легко проскользнула на подоконник. Отец остался стоять внутри – руки прижаты к стеклу, глаза широко открыты. Девушка прочитала по его губам: – Вернись домой. Бет заколебалась, а потом крикнула в ответ: – Я вернусь, обещаю, но сначала должна кое-что сделать. Она прошла бочком и легко, словно голубь, уселась на телефонный провод. Луна, умытая дождем, ярко светилась. Острый ветер прорезал воздух, но Бет не было холодно. – Бет! – отчаянно прокричал отец через стекло. – Скоро увидимся, пап, – пообещала она и умчалась по кабелю в ночь. Глава 55 Гаттергласс, насвистывая, подметала дорожки между мусорными дюнами щеткой с жесткой щетиной. Ее ниточные волосы были подвязаны сзади, юбка из мусорного мешка раздувалась на ветру Оставлять генеральную уборку до весны она считала преступной тратой времени. Ясным зимним утром вроде этого свалка была прекрасна. Металлоломные пики сияли в лучах восходящего солнца, осколки битого стекла мерцали, как инкрустированные драгоценности. Ароматы гниющих фруктов и забытых букетов незабудок накрепко засели в ее ноздрях. Где-то вдалеке застонали мусоровозы, сбрасывая очередную мусорную дань, усиливая фундамент города Гаттергласс. Упав на вершину горного хребта, ее глаза выхватили силуэт – тощую фигурку с железным прутом через плечо. Поза была такой знакомой, что Глас запнулась, переплетенные черви в ее сердце пропустили удар. Потом она улыбнулась: – Я надеялась, что ты придешь, – прокричала она. Фигура не ответила, но, отведя назад свободную руку, что-то бросила. Темное пятнышко проплыло по воздуху. Глас протянула руку, и предмет замер в ее ладони, послушный, словно голубь: самолетик, аккуратно сложенный из ксерокопии газетной страницы. Пока тощая фигурка спускалась к ней по склону холма, Гаттергласс развернула страницу и принялась читать. – Мальчик, который думал, что его зовут Филиус Виз, – тихо сказала Бет, – не был ребенком Богини. – Девушка приближалась к Гаттергласс осторожно, походкой охотника. Мусорная женщина не подала вида, что услышала. – Стоит понять это, и задаешься вопросом: кто во всем Лондоне хотел убедить его, что он им был? – Бет шагала вперед, пока копье не оказалось на расстоянии крылышка моли от картонного горла Гаттергласс. Ее голос был убийственно монотонным. – Может, кто-то, кто хотел пустить слух, что Богиня возвращается? Кто-то, прозябающий на свалке с тех пор, как его Госпожа уковыляла, но кого теперь снова слушают? Кто-то, кто снова стал главным? Скажите-ка мне, Глас, хорошо вновь оказаться у руля? Гаттергласс изучала статью. Наконец сломанные яичные скорлупки посмотрели вверх. – Его звали Майклом? – проговорила она. – Хм-м-м. Я не знала. – Ловким движением она отпихнула копье в сторону ручкой своей метлы. – Довольно драмы, мисс Брэдли, – быстро проговорила она, приглашающее протягивая руку. – Пройдемся? Бет не взяла ее руки, но повернулась и пошла вверх по склону соседнего холма. Небольшой оползень из сломанных дверных ручек, разбитых кассет и гниющих банановых шкурок хлынул ей под ноги. – Хочу тебе кое-что показать. На мгновение Бет почувствовала почти что непреодолимое желание подбежать к ней и вонзить копье между лопаток – молочных пакетов, но девушка пришла сюда не за этим. «Убийство лжеца не убивает ложь». Тихо выругавшись, зная, что утратила инициативу, она последовала за Гаттергласс. Ей придется дождаться повода. Мусорный госпиталь выписывал последних пациентов. Ламповое сердцебиение мерцало из пещерок в отбросах. Крысы сновали туда-сюда со шприцами для подкожных инъекций в зубах. Рой летающих жуков с неимоверной точностью двигал скальпелем перед ростовым зеркалом. Сурового вида девушка, стоящая по другую сторону стекла, наблюдала, как по ее животу ползет разрез. – Позволь рассказать тебе кое-что о Матери Улиц, – сказала Гаттергласс. – Она не заслужила жрецов вроде камнекожих, слуг, вроде меня, и такого сына, как Филиус. Она была трусихой. – Ее слова были овеяны болью, болью, перебродившей в ярость. Мусорная леди опустилась на колени рядом с дрожащим Тротуарным Монахом, проделала зубилом дырку в его карающей коже и залила внутрь обезболивающую жидкость. – Отдыхай спокойно, – пробормотала она, ее горло гудело жужжанием мух. – Отдыхай хорошенько. И, может, Леди скоро дарует тебе смерть. Слова Глас заметно успокоили молодого священника, и, когда они двинулись мимо, Бет показалось, что она услышала храп. – Его смерть,? – неистово прошипела Бет. – Как же можно продолжать обещать им это? Их смерти у Матери Улиц, и никто не знает, когда она вернется. Гаттергласс приподняла бровь – ершик для чистки трубок: – Я знаю когда, – заявила она, – и ты должна. Давай, мисс Брэдли, неужели ты никогда не задаешь себе очевидных вопросов? Все эти смерти Тротуарных Монахов, весь этот хрупкий, драгоценный материал платился Синоду: они были товаром. Ты никогда не спрашивала себя, что Мать Улиц на них купила? Глаза Бет сузились. Она покачала головой. – Она купила свою собственную. Бет моргнула, с трудом продираясь к осознанию. – Самоубийство? – прошептала девушка. – Почему? – Ты знаешь почему, – рассудительно произнесла Глас. – Ты же видела, каким был Высь. В мыслях Бет всплыло пухлое детское личико, с любопытством глядящее сквозь щебень, и она услышала голос Фила. «Поколение за поколением… моя мама всегда заботилась о Выси». – Она убивала его, – пробормотала девушка, – снова и снова – сотни лет: сжигая все того же невиновного, того же ребенка. – Бет покачнулась, потрясенная. – Своего ребенка, – фыркнула Глас. – В конце концов, он был рожден городом. – Темза… Боже… Я не могу себе представить… Неудивительно, что она не могла с этим справиться… Ответ Гаттергласс был резким, словно пощечина: – Она была Богиней. Справиться с этим было ее долгом! – Глас раздраженно вздрогнула, и высвободившееся насекомые безумно зароились над ее бумажным лицом. – Она умерла не сразу. На то, чтобы сварить дозу, смешав мелкие смертишки смертных в смерть, достаточно забористую, чтобы упокоить Богиню, Синоду потребовалось более трех четвертей тысячелетия. И все это время она беспечно врала, – выплюнула Гаттергласс. – Когда первое поколение переродилось в камне, она назвала его карающим. Сказала, они ей задолжали. Гаттергласс задрала подбородок, в ее голос вплелось величавое спокойствие: – А потом, в одно ясное зимнее утро вроде этого, она ушла. И когда Поля Сноса снова прорвались в город, разрастаясь подобно опухолям, на мою долю выпало дать Лондону что-то, во что верить. – Фила, – пробормотала Бет. – Он был первым достаточно маленьким ребенком, которого смогли найти мои крысы. Они вынесли его на спинках через неосторожно открытое окно. Настоящее рождении Филиуса Виэ произошло тогда, когда я вытащила его из бассейна Синода. – Глас улыбнулась воспоминанию. – Вещество Матери Улиц по-прежнему было там – плата Синоду за их вмешательство, достаточная, чтобы наделить ребенка отсветом ее облика. Яичные скорлупки вперились в серую, словно гранит, кожу Бет: – И не одного ребенка, как выясняется, – сказала она, и ее улыбка стала шире. Бет открыла рот, но Гаттергласс прижала палец – шариковую ручку к ее губам: – А теперь тихо. Вот, что я хотела тебе показать. Они приближались к низкому алькову, жестяную рифленую крышу которого поддерживали ржавые шпалы. Бет наклонила голову и заглянула внутрь. Внутри, недвусмысленно переплетясь, лежало два спящих стеклянных тела. Одно светилось темно-оранжевым, второе – чисто белым. Их свет, смешиваясь, омывал смятые банки и старые пружины, торчащие из стен. Бет показалось, что это та Натриитка, чью жизнь спасла Гаттергласс. – Видишь, что может сделать немного веры? – прошептала Гаттергласс. – С рождения их учили ненавидеть друг друга, и вот – они здесь. Они сражались бок о бок во имя своей Богини, а теперь лежат бок о бок во имя себя. Кто знает, может быть, скоро появятся крошечные сверкающие лампочки? – Лицо ее смягчила широкая улыбка; злость казалось забытой. Она кивнула Бет: «уходим». Вместе они поднялись на вершину другого хребта и водрузились на выброшенный диван. Океаном мерцающих в рассветном солнце крыш под ними простирался Лондон. Бет смотрела на город, подозревая, о чем Гаттергласс собирается ее спросить, и страшась этого. – Им нужен кто-то, в кого они смогут верить, когда проснутся, кто-то, кто закончит начатое Филиусом, – сказала Гаттергласс. – Им нужна история, чтобы понять и принять. Священникам, Каменникам, даже Зеркальной знати, – голос ее дрогнул. – Даже мне, – добавила она. Глас повернулась и посмотрела на Бет: – Будь этим кем-то, Бет. У тебя подходящая внешность, у тебя есть копье. Ты обрушила Великий пожар на Короля Кранов. Пожалуйста… – на мусорном лице читался глубокий голод. – Стань Богиней, которую мы заслуживаем. Бет выдержала яично-скорлупный взгляд. Девушка видела искренность Глас, слышала в ее голосе надежду, слабую, но еще различимую, словно она была потерявшимся ребенком, никогда не перестающим верить, что мама придет. Бет стиснула зубы. Сочувствие жарко вспыхнуло и погасло в ее груди быстро, словно спичка. – Ошибаетесь, – сказала она, – они боролись не за Леди Улиц, а за сами улицы. Эти люди больше не хотят никакого Бога. Гаттергласс было запротестовала, заикаясь и плюясь прокисшим мусорным соком, но Бет подняла руку, призывая ее помолчать. – Знаете, кое-что не дает мне покоя? Почему, пятнадцать лет не обращая на него ни малейшего внимания, Высь вдруг напал на Фила – и почему использовал для этого Рельсовую химеру? В конце концов, у него была волчья стая на кончике кранов. Девушка с ненавистью пристально посмотрела на Гаттергласс: – Потом я поняла: это все вы. Это были ваши крысы – те, что попались на пути химеры. Вы не могли управлять Трубчатым волком, поэтому использовали химеру и аккуратненько подложили ответственность к парадной двери Святого Павла. Высь не заинтересовался бы Филом, не будь он опасен, поэтому вы сделали его таким. Губы Бет скривились. Она думала о том, что парень сказал в первый вечер, когда они встретились: «Когда что-то такое большое и сердитое бросается на тебя из темноты, первое, что приходит в голову, так это пригвоздить его чем-нибудь острым». Гаттергласс хорошо знала своего подопечного. – Вы манипулировали всеми, до кого мне было дело. Эту ложь вам Богиня надиктовала? Вы повторяли ее снова и снова, и продолжаете повторять, топя в ней боль, – слова отдавали горечью во рту. – Обману конец, Глас. Люди должны услышать правду. Девушка повернулась и заковыляла вниз по свалке в сторону города. Рука из шариковых ручек сжала ее плечо. – Ты действительно думаешь, что они тебе поверят? – прошипела Гаттергласс. – Распространишь это жалкое подобие мифа, и я похороню тебя. Сделаю из тебя предательницу: девку, убившую их Бога. Сами улицы, которыми ты пойдешь, начнут на тебя охотиться. Бет схватила Гаттергласс за запястье, оторвала руку от плеча и стиснула, чувствуя, как жуки в панике разбегаются из-под пальцев. Медленно откинув руку назад, она обернулась. Девушка уставилась в скорлупки, наблюдая смерть надежды, после которой осталась только чистая белая ненависть. – Я не собираюсь говорить им, – процедила Бет. – Вы сами скажете. – Бет стянула капюшон на одну сторону, демонстрируя маленького паучка, поблескивающего стекловолокном в яремной ямке. – Вообще-то уже сказали. Гаттергласс издала сдавленный крик и кинулась пристукнуть крошечное создание, но оно исчезло в мерцании света и помех, а его сообщение тиражировалось и копировалось со скоростью радиоволн. Голос Гаттергласс, голос, что так долго лгал от имени Богини Лондона, повторит ее исповедь на каждом углу. Бет почувствовала крошечный прилив торжества. Сегодня ее город узнает правду. – Вернись! – прокричала Глас вдогонку. – Пожалуйста, вернись! Я заплачу! – Но это было бессмысленно. Бет с пауком уже заключили сделку. Бесконечное мгновение Гаттергласс просто стояла как вкопанная, и ее бумажное лицо разгладилось от потрясения, а потом выдохнула и начала похлопывать себя, что-то ища. Найдя, всунула сигарету между губ, но никак не могла отыскать спички. Выглядела она при этом совершенно никчемной и потерянной. Движимая необъяснимой жалостью, Бет выудила из мусора полупустую пластиковую зажигалку и подпалила счастливую находку Гаттергласс. Девушка развернулась, чтобы уйти, но приостановилась. – Какова была ваша цена, Глас? – тихо спросила она. – Когда вы сделали Фила тем, кем он стал? Чем Синод заставил вас расплатиться? Она поглядела через плечо гниющей женщины. – Кем вы были? Через струящийся между ними дым Бет увидела кисломолочные слезы, покрывшие бумажное лицо, а под ними – улыбку, напоминающую о старых временах. – Красавицей, – ответила Гаттергласс. Глава 56 «Бет Брэдли и уличный Принц-оборванец в день, когда они стояли на крыше мира». Нарисованные ею Фил и Бет ухмылялись с нагретого солнцем металла. Подпись красовалась над изображением Бет. Пространство над лицом парня пустовало. Бет откинулась назад, чтобы тщательно изучить свою работу. Все еще грубовато, но уже что-то. Теперь заднюю сторону трона покрывала огромная трехмерная карта: улицы, площади, парки, рынки. Святой Павел, Биг-Бен, Колесо: Лондон, каким она его видела с вершины самого высокого небоскреба. Корона из высоток выросла в центре финансового района, замаскированная под очередное скопление анонимных офисов. Девушка со звоном бросила аэрозольный баллончик обратно в рюкзак и стала рыться в нем в поисках другого, серебряного. Прежде, чем она закончит, здесь будут отмечены каждая стоянка Лампового народа, Поле Сноса и одержимый Богом кран. Бет заслонила глаза от солнца, нашла точку опоры и начала распылять черточки крошечных фонарей. Она уже вписала Матушку сеть, радиомачту на юге. Монумент; мемориал; фреска: это было приглашение любому, кто поднимется сюда, пойти по ее следам и увидеть то, что видела она. Рискованно, но ради того, кому бы достало безумия, прежде всего, подняться на эту башню, а потом поверить карте настолько, чтобы следовать ей, оно того стоило. Бет отвлекло только першение в горле. Секунду спустя она разразилась надсадным кашлем. Девушка согнулась пополам, обхватив колени руками, пока, наконец, не смогла распрямиться. – Проверка, – нерешительно сказала она, все еще чувствуя легкое головокружение. Голос прозвучал сухим шепотом. – Проверка. Раз, два, три. Девушка вздохнула. Чертовски вовремя: голос вздумал вернуться, когда она была в семи сотнях футов от любого возможного разговора. Она взглянула на теплые металлические перила, идущие вокруг пирамидальной крыши, и – всего одно безумное мгновение – прикидывала, не кинуться ли очертя голову вниз на пятьдесят этажей. После трех недель молчания перспектива поболтать с кем-нибудь почти того стоила. Но времени не было. Она снова присела на корточки на огромном троне Матери Улиц. Бет определенно не хотела, чтобы Балковые пауки подумали, будто она изменила своему слову – сделки, в конце концов, священны. – Можешь поговорить хотя бы сама с собой, Би, – прохрипела она, позволив голосу разлиться вокруг себя по воздуху. Мысль, что она может позабыть, как звучит собственный голос, обеспокоила ее. – Саламандра. Мертвая петля. Побрякушки. Кокер-спаниель. Суперкалифраджилистикэкспиали-блин-дошес, – она улыбнулась. – Твою мать, чушь, фигня, моча и дерьмо. – Бэт помолчала и с трудом выдохнула. – Любовь. Она посмотрела на картину, которую нарисовала. – Я действительно любила тебя, грязный маленький ублюдок, – пробормотала она. Теперь, когда она могла, казалось важным произнести это вслух. В воздухе повисло потрескивание помех, и девушка вздохнула. Время истекло. Она почувствовала, как остроконечные ножки закололи между тонких костей ее ступней, а потом поползли вверх по ноге. Она увидела паука, взгромоздившегося ей на плечо, лишь на секунду, потом он пропал под подбородком и кольнул в яремную ямку. – На старт? – голос паука был позаимствован из какой-то спортивной радиопередачи. – Да, – ответила Бет и почувствовала два укола: паучьи хелицеры надорвали кожу на шее. – Внимание! Марш! Больно не было, но голосовые связки натянулись, и она почувствовала, как капля за каплей, слог за слогом, через колотую рану потек звук. Бет охватило непреодолимое желание сглотнуть, украсть пару децибел, сберечь для себя хотя бы шепот – но она знала, что так нельзя; под сделку подпадало все: весь ее голос. Матушку сеть и Гаттергласс связывала долгая история, и цена за то, чтобы помочь Бет разоблачить ее, была крайне высока. «Волонтеров», которых пауки подключали к своей радиомачте, никогда не хватало надолго; они были беззащитны перед стихией, без воды и еды их голоса скоро высыхали и умирали, заставляя пауков снова скитаться по городу, перехватывая телефонные разговоры забытых и уязвимых. Бет предложила свой голос, сильный и устойчивый, которым они могли питаться до конца ее земного существования. Единственное условие заключалось в том, что она оставалась на воле. Она позволяла Балковым паукам доить себя, но во всяком случае не была стеснена в передвижениях. И, коли она давала им все, в чем они нуждались, больше им никто не был нужен. Прошлой ночью Бет видела, как рыжеволосая девочка, спотыкаясь, шла от паучьей башни. У нее, по крайней мере, появился шанс вернуться к нормальной жизни. Когда паук наелся и ушел, Бет еще посидела на крыше. Глубоко вздохнула, открыла рот, но ничего не выходило, даже шипения. Девушка посмотрела на фреску, свою историю, запечатленную в краске на крыше самого Сити, и ее губы сложились в кривую усмешку Оно того стоило. Кара ждала ее у основания башни. Стояло воскресенье, так что по стеклянно-стальным улицам Канэри-Уорф прогуливалось совсем немного людей. Каждый, кто пялился на Карины шрамы, заставлял Бет вздрагивать, но сама Кара свирепо глядела в ответ, чем Бет, как никогда раньше, гордилась. – Так, Би. Как продвигается картина? – спросила Кара. Бет одновременно кивнула и пожала плечами, что на универсальном языке жестов означало «Нормально, вроде бы». Карино лицо смягчилось. – Паук приходил? – подруга погладила щеку Бет кончиками пальцев. – Ты в порядке? Последовала другая комбинация пожатий плечами и кивков. Кара крепко ее обняла. – Вот это характер, Бет Брэдли, – прошептала она Бет на ухо. – Горжусь тобой. Они медленно брели через Вестферри-Серкус к Лаймхаусу. Небоскребы сменились кирпичными трассами и бетонными многоквартирными домами. Всякий раз, когда они находили тихое местечко, Бет припадала к земле и быстро рисовала маркером – черепаху или журавля. Время от времени Кара записывала стихотворение в блокнотик, но не оставляла на коже города. Граффити всегда были прерогативой Бет, и Каре больше не хотелось подражать ей. – Завтра снова в школу. Бет кивнула. – Интересно, что остальные девчонки из этого раздуют. – Кара провела пальцами по лицу, начала было говорить что-то еще, но передумала. Вместо этого спросила: – А ты? Вернешься завтра? Я справилась в Бюро консультации населения, там сказали, Горкасл перегнула палку, вышибив тебя за то, что мы сделали. Твое исключение может быть признано недействительным. – Они остановились на перекрестке. – Что скажешь, Би? Без тебя эта чертова школа не будет прежней. Бет прикусила губу. Она вернулась домой, к отцу, по крайней мере, номинально, и все шло хорошо. Теперь она чувствовала себя там в безопасности, но по-прежнему большую часть времени проводила на улицах. Бывало, особенно после дождя, когда сгущались сумерки, она глядела на серые громады многоэтажек, на натриевый свет, омывающий облака, и чувствовала притяжение. «Если ты сделаешь это, – проговорил голос в ее памяти, – простишься с безопасностью, простишься с домом. Навсегда». Бет не знала, сможет ли узкая кушетка в тесной квартирке снова стать ее домом. – Дай мне знать, когда решишь, – попросила Кара. – Идешь? Бет покачала головой и указала на улицу впереди. Ей хотелось остаться в своей стихии немного дольше. Она улыбнулась Каре и побежала прочь по дороге. Кара, махнув подруге на прощанье, смотрела ей вслед. Она так близко подошла к тому, чтобы рассказать Бет о докторе Солте – слова были на полпути изо рта – но потом она засомневалась, ведь знала, как Бет отреагирует. Она изумится, и разъярится, и обвинит себя. Кара задумалась, в какой момент их взаимоотношений она стала той, кто защищает Бет. Что касается Солта… Кара все еще хранила одежду, которая была на ней в день, когда он… набросился на нее. Она, скомканная, лежала под ее кроватью – девушка не отправляла вещи в стирку, боясь, что их обнаружит мама. Теперь Кара была благодарна, что не успела постирать их. Девушка выудила из кармана мобильник. Тем утром она нашла и сохранила номер полицейского участка. Страх плотным клубком сжался в ее груди. Поверят ли ей? А если и поверят, сделают ли что-нибудь? Девушка нажала кнопку вызова. Она должна была попытаться. Если же ей не поверят – что ж, у нее есть подруга, умеющая обращаться с железным копьем, а такое всегда греет душу. Глава 57 Подкрадывались сумерки. Бет решила срезать через парк. Между пальцами захлюпала мокрая трава. Тени под деревьями и качелями становились все длиннее и страшнее. Облака над многоэтажками темнели и темнели, пока небо не стало почти такого же оттенка, как бетонные стены, слившись с ними. Бет согнула пальцы. Железный прут-копье хранился у нее под кроватью, и каждую ночь, когда темнело, она задавалась вопросом: будет ли сегодняшняя ночь той ночью, когда она поднимет его, вылезет через окно и пробежится по улицам? «Я могу устроиться на ночлег на любом квадратном дюйме Лондона. Добро пожаловать в мой кабинет». Пронзительный вопль плачущего ребенка выдернул Бет из мыслей, когда она подходила к западным воротам парка. Девушка заозиралась, но вокруг никого не оказалось. Звук раздавался из кустов рядом с перилами, отделяющими парк от улицы. Безумная мысль сверкнула у Бет в голове, и она бросилась бежать. Внизу, в сорняках у перил, на боку лежала старая известняковая статуя, скрытая высокой травой: грубо обтесанная, черты стерты сотнями лет дождей и ветра, зато видны нацарапанные на ней инициалы и непристойности. Младенческий плач сочился сквозь каменные поры. Едва осмеливаясь дышать, Бет подняла булыжник и опустила на статую, не слишком сильно, просто надбила, и камень раскололся, как яичная скорлупа. Пальцы Бет немного дрожали, когда она убирала осколки. Внутри, в самом сердце камня, свернувшись в своей колыбели, лежал ребенок. Открыв зажмуренные глаза, он просунул руку в проделанное Бет отверстие в камне. Потянувшись мимо нее, обхватил пухлыми пальчиками один из прутьев перил и тут же перестал плакать. Кожа младенца была цвета бетона, а на запястье чернела метка – крошечная корона из многоэтажек. Он серьезно и совершенно спокойно смотрел на Бет, когда камень начал нарастать вокруг его вытянутой руки. Бет таращилась на него бесконечные секунды, пока ребенок не заставил девушку вздрогнуть, снова завизжав. Крик явно говорил о голоде. Она вскочила на ноги и заметалась вокруг, пытаясь вспомнить, где здесь ближайший магазинчик. Как только она покормит его, – решила девушка, – отправится на кладбище в Сток-Ньюингтоне. Там Петрис и Иезекииль, они знают, что делать. Она, конечно, не была уверена, – все Тротуарные Монахи несли корону из многоэтажек. Если ты солдат армии, то должен носить метку. Но было что-то в цвете его кожи и в том, как он ухватился за прут… Как там объяснял Тимон? Могут пройти годы, прежде чем воспоминания вернутся… Но еще он говорил: «Наши воспоминания возвращаются». Бет могла подождать. Желудок сделал невиданное прежде сальто, и она бросилась бежать, преследуемая криком ребенка. Ветер остудил пот, заставив ее вздрогнуть от холода. Девушка почувствовала, что ей стало тесно в груди, и, испустив безмолвный радостный вопль, устремилась в город. Над головой Бет, в своих стеклянных клетках, проснулись и начали свой танец Натриитки. Благодарности Я чрезвычайно благодарен командам Quercus, Flux и DMLA, которые позволили мне поставить свое имя под их тяжким трудом. Моим гениальным редакторам Джо Флетчеру и Брайану Фарри-Лэцу, Никола Бадду, Люси Рэмзи, Мариссе Педерсон, Стивену Помайджу, Дону Маасу, Мэг Дэвис и Сьюзен Смит, спасибо за понимание, профессионализм и терпение. Огромное спасибо также Хелен Каллаган, Сумиту Полу-Чудхери и всем в T-Party, Акшайю Мехте, Эмили Ричардс, Лу Морган и Чарли Ван Вийку за неоценимую поддержку и советы. Выражаю огромную любовь и благодарность моей семье: Саре Поллок, Дэвиду Поллок, Барбаре Поллок и Лиззи Барретт, сейчас и всегда. И, наконец, сердечное спасибо Эми Боггс, моему агенту и сообщнику. Я обязан бесчисленному множеству писателей, но работы Алана Гарнера, Дэвида Амонда, Нила Геймана, Чайны Мьевиля и Патрика Несса были особенно важны для меня, когда я писал эту книгу. * * * notes Примечания 1 Filius Viae – лат. «сын улицы». 2 Игра слов, основанная на схожести слов Greenwich (район Лондона) и Green Witches (Зеленые Ведьмы). 3 Игра слов, основанная на значении частей слова Battersea (район Лондона): batter— тесто, sea — море. 4 Джон Донн (1572–1631), английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла. 5 Строчка «Oh girl, you’ve got me in a whirl» из песни Саггса «Girl». 6 Намек на поговорку «Чайник обвинял горшок: больно черен ты, дружок!». 7 Снайперская винтовка. 8 Кошки из Стаи носят «говорящие» имена, имеющие прямое отношение к Лондону: Кранбурн – улица, Вандл – река, Тайберн – район. 9 Празднование провала Порохового заговора 1605 года, проходящее в Великобритании в ночь на 5 ноября.